Дать голос пострадавшим: как Мэри Колвин стала знаковой фигурой военной журналистики
«Мне всегда казалось, что те, о ком я пишу, — это доведенные до предела люди в экстремальных условиях. Обществу нужно знать о том, чтó на самом деле происходит во время войн», — говорила Мэри Колвин.
Она родилась в 1956 году в семье школьных учителей Розмари и Уильяма Колвин. Отец будущей журналистки был ветераном Второй мировой. Сама Мэри с детства отличалась независимым характером. Ее подруга Линдси Хилсум, написавшая ее биографию, вспоминает, как нашла дневник Мэри: «Уже в 13 лет она писала: «Ходили в церковь. Надела мини-юбку. Маме и папе не понравилось». В этой непослушной девчонке я сразу узнала ту взрослую женщину, с которой дружила».
Мэри хорошо училась в школе (и даже ездила по обмену в Бразилию), а после уроков подрабатывала в местном яхт-клубе. После выпуска поступила в Йельский университет, где изучала антропологию. Увлечение этой наукой, как и писательством, по всей видимости, тоже сформировались еще в детстве — по воспоминаниям подруги, Мэри всегда интересовалась, почему люди ведут себя определенным образом.
«Она была очень громкой, но не в плохом смысле, а скорее: «Эй, я тут, обратите на меня внимание». Она одевалась во все черное, носила высокие каблуки, шарфы, курила по тысяче сигарет в день. Она была персонажем», — вспоминает один из ее университетских друзей Бобби Шривер. В школе Мэри переживала из-за своей внешности. Зато благодаря чувству юмора умела находить общий язык с другими людьми.
Еще во времена учебы Колвин дебютировала в газете Yale Daily News. Решение пойти именно в журналистику Колвин приняла благодаря лекциям Джона Херси — американского писателя и репортера, автора книги «Хиросима» о шести выживших после атомной бомбардировки. «Когда Мэри вышла с лекции, она сказала лучшему другу: «Это то, чем я хочу заниматься. Я хочу писать настоящие большие истории, рассказывая их через отдельных людей, жертв войны», — вспоминает Хилсум.
Гламурная девушка берет интервью
Через год после выпуска Колвин перебралась в Вашингтон, где работала криминальным репортером в крупном информационном агентстве United Press International. Видя целеустремленность молодой сотрудницы, руководство UPI в 1984 году повысило ее до менеджера парижского бюро. В середине 1980-х она перешла в британскую газету The Sunday Times и стала военным корреспондентом на Ближнем Востоке.
По воспоминаниям шеф-редактора газеты Джона Уитроу, поначалу Колвин производила впечатление гламурной девушки из Йеля, мужчины в редакции оборачивались ей вслед. Но за последующие годы она продемонстрировала завидную работоспособность и решительность: «На нее всегда можно было рассчитывать, если нужен был зарубежный репортаж. За последние 25 лет она освещала множество войн с выдающейся честностью, стремлением рассказывать правду о том, что происходит. Она постоянно говорила: «Я хочу быть свидетелем, я хочу рассказать людям о происходящем». Она не просто хотела делать репортажи — она действительно хотела изменить ситуацию и верила, что ее работа может повлиять на происходящее и облегчить страдания людей. В нескольких случаях, я думаю, она этого добилась».
В 1986 году Колвин стала одним из первых представителей зарубежных СМИ, кто смог взять интервью у ливийского диктатора Муаммара Каддафи. Их беседа состоялась вскоре после того, как американская армия произвела атаку на Триполи, столицу Ливии, в ходе которой пострадали мирные жители, а также резиденция самого Каддафи. Ливийский лидер в разговоре с Колвин заявил, что его страна не собирается восстанавливать отношения с США до тех пор, пока пост президента занимает Рональд Рейган: «Мне нечего сказать Рейгану, потому что он сошел с ума. Он глупец и израильский пес». В последующие годы Колвин неоднократно брала интервью у Каддафи, а впоследствии вспоминала: «Каждый раз, когда мы виделись с ним, он пытался соблазнить меня. Между нами это уже стало дружеской шуткой».
От сектора Газа до Шри-Ланки
В 1994-м Колвин побывала в секторе Газа, чтобы взять интервью у Ясира Арафата, который в том же году получил Нобелевскую премию совместно с главой МИД Израиля Шимоном Пересом. Поездка в Палестину, как и другие ее командировки, была для журналистки не только командировкой, но и возможностью помогать людям на месте — например, связывать беженцев с близкими, оставшимися на родине.
Спустя пять лет Колвин приехала в Югославию и описала увиденное там в репортаже «Резня на весеннем лугу». Она рассказала о встрече с беженцами из Косово, в том числе с детьми, чьи отцы были похищены из собственных домов и позднее убиты на поле неподалеку от родной деревни — все происходило настолько стремительно, что родные даже не успевали попрощаться друг с другом. «Взрослые захватили несколько одеял, чтобы укутать в них испуганных детей, накрыли телеги полиэтиленом, чтобы их не промочило дождем, и отправились в сторону Албании. Они были в пути всего несколько минут, когда фермерский дом позади них загорелся — сербы подожгли его, разоряя деревню», — пишет Колвин.
В декабре 1999 года Колвин приехала в Россию, чтобы сделать репортаж о второй чеченской войне. В Чечне Мэри попала под обстрел и четыре дня шла пешком через заснеженный горный хребет, пока не попала на территорию Грузии. За репортаж Колвин в марте 2001 года получила премию British Press Awards.
Тогда же она приехала на Шри-Ланку, чтобы написать о гражданской войне. По словам ее подруги Линдси Хилсум, Мэри стала первым за шесть лет журналистом, который смог туда попасть, — к тому времени конфликт, шедший с перерывами с 1983 года, был забыт широкой общественностью. Увиденное Колвин описала как «невидимый гуманитарный кризис». Более 340 000 человек были вынуждены жить без воды, электричества и достаточного количества продовольствия, поскольку международные гуманитарные агентства не допускались в зону боевых действий.
«Я уязвима»
Чтобы рассказать об этом, Колвин пришлось нарушить запрет официальных властей Шри-Ланки на общение с повстанцами — «Тиграми освобождения Тамил-Илама» (ТОТИ). Возвращаясь с контролируемых ими территории, журналистка в составе группы беженцев и участников ТОТИ наткнулась на патруль правительственных сил. «Я слышала разговоры и смех солдат на дороге. Один из них выпустил автоматную очередь, которая скосила заросли сорняков, засыпав меня зелеными побегами», — вспоминала Колвин в репортаже. Она закричала: «Журналист! Журналист! Американка! США!» — и следующий выстрел попал в нее. Солдаты правительственных сил боялись женщин-смертниц, поэтому, оказавшись в их руках, Колвин старалась всячески демонстрировать уязвимость и слабость. Даже неосторожное движение руки могло быть воспринято как намерение взорвать гранату. Только спустя несколько дней Колвин получила медицинскую помощь, но врачи не смогли спасти ее глаз, и с тех пор она носила повязку, ставшую ее символом.
Регулярное присутствие в зонах военных конфликтов и увиденное там, а также два неудачных брака, закончившиеся изменами и разводами, повлияли на душевное состояние Мэри. Сама она признавалась: «Я не хочу быть тем человеком в баре, увидев которого люди начнут думать: «О боже, опять эти воспоминания о Бейруте». Возможно, именно это замалчивание пережитого опыта и спровоцировало развитие у нее посттравматического стрессового расстройства — а с ним и алкогольной зависимости.
Друзья уговорили Мэри лечиться. Один из врачей в военном госпитале признался ей: «Когда я смотрю на вас, я понимаю, что ни один солдат не бывал в стольких войнах, сколько вы». Она страдала от ночных кошмаров и прятала в кровати нож. Однако оставаться под наблюдением подолгу Колвин не хотела, считая, что справится со всеми проблемами сама. В 2003 году после долгих уговоров она смогла добиться командировки в Ирак. Вернувшись домой, Мэри призналась подруге: «Я знаю вещи, которых предпочла бы не знать». Иракский опыт оказался для нее травмирующим настолько, что после него она впервые открыто заговорила о своем психологическом состоянии: «Я ничего не чувствую. Я дошла до такой черной точки, что мне нужно было признать — я уязвима».
В 2011 году Мэри Колвин отправилась в Сирию — война там стала продолжением «арабской весны», случившейся на Ближнем Востоке в начале 2010-х. В тот период ментальное состояние журналистки беспокоило уже не только ее близких, но и коллег: один из них, Узи Махнаими, даже пытался связаться с редакцией The Sunday Times, чтобы добиться отправки Колвин домой «первым же рейсом». Ее называли «кровавой легендой» за смелость постоянно находиться на передовой, но работа там стоила ей здоровья. Не помогали ни психотерапевты, ни алкоголь.
Колвин признавалась, что увиденное в Сирии — худшее из того, с чем она сталкивалась за все годы работы. «Я как героиня современного ремейка Сталинградской битвы, — описывала она будни сирийского госпиталя в одном из своих писем. — Когда я слышу «Аллах акбар», крики врачей, санитаров и повстанцев на парковке, я знаю, что прибыл новый пострадавший, и спускаюсь посмотреть... В конце ракеты всегда есть история». Посторонним не разрешалось помогать докторам — иностранные журналисты, среди которых была Колвин, могли лишь наблюдать.
Периодически Мэри вела прямые эфиры для крупных телеканалов. Трансляция 22 февраля 2011 года для BBC и CNN стала последней для журналистки — вскоре после нее сирийский Хомс, где она находилась, подвергся бомбардировке. Колвин погибла вместе с напарником, французским фотографом Реми Ошликом.
Смерть Колвин и Ошлика стала потрясением для многих. В Хомсе сирийские журналисты уже на следующий день вышли на марш скорби по погибшим коллегам. Похожие траурные акции прошли и в Великобритании. В первые недели после смерти корреспондентки The Sunday Times столкнулась с потоком гневных писем от читателей и журналистов: общественность возлагала на редакцию ответственность за гибель своих сотрудников, особенно учитывая, что Колвин нуждалась в реабилитации. В ответ на критику руководство издания лишь заявило, что закон не запрещает посылать в зоны военных действий журналистов с психологическими проблемами.
«Смелость не знает гендера»
Мэри Колвин стала знаковой фигурой для англоязычной журналистики. Ее подруга Линдси Хилсум вместе с близкими Колвин создала сообщество и сайт Marie Colvin Journalists’ Network — крупный онлайн-проект, посвященный работе журналисток в арабских странах. За его финансирование отвечает феминистская организация The Circle, цель которой — борьба с гендерным неравенством по всему миру. В память о Колвин ее друзьями и коллегами был запущен портал Marie Colvin Foundation Memorial, который занимается оказанием гуманитарной помощи пострадавшим от военных конфликтов, а также поддержкой журналистов, работающих в горячих точках. Организация также сохраняет и наследие самой Мэри Колвин — онлайн-библиотеку ее репортажей.
В 2018 году в широкий прокат вышел фильм «Частная война» с Розамунд Пайк и Джейми Дорнаном в главных ролях — он рассказывает о том, как складывалась жизнь Мэри Колвин после полученной на Шри-Ланке травмы. Несмотря на то что, по мнению критиков, Пайк удалось достоверно передать образ журналистки, этот и другие подобные фильмы нередко критикуют за гламуризацию профессии военного корреспондента. В частности, об этом пишет коллега Колвин Джанин ди Джованни в своей колонке для Washington Post: «Частная война» заставляет вспомнить многие знакомые мне проблемы — злоупотребление спиртным, беспросветные депрессии и трудные расставания, одиночество в дороге в течение нескольких месяцев подряд. В фильме это выглядит гламурно, но в реальной жизни все совсем не так. Вполне обычным делом было жить на консервах из тунца, неделями носить одну и ту же грязную одежду и не принимать душ». Ди Джованни также упоминает, что военные журналистки в работе нередко сталкивались с харассментом, но обратиться за помощью им было не к кому. Причем домогательства часто приходилось терпеть даже не от военных, а от коллег-мужчин.
Сама Мэри Колвин также говорила о правах и видимости женщин — например, в 1999 году написала колонку «Смелость не знает гендера». «Я освещаю войны уже 13 лет — с тех пор, как американцы разбомбили Ливию в 1986 году. В те дни военные репортажи были в значительной степени мужским миром. Казалось, было важно вписаться в этот мир, а единственный способ сделать это — быть «одним из парней». Сейчас примерно четверть корреспондентов, освещающих любой конфликт, — это женщины», — писала Колвин.
Она отмечала различие между мужским и женским взглядом на войну: «Меня никогда не интересовало то, из какого оружия стреляют люди. Меня больше волнует то, чего они хотят этим добиться». Она вспоминала, как для того, чтобы написать о погибшем мирном жителе Косова, провела целый день с его семьей, в то время как ее коллега-мужчина признавался, что записал бы личные данные героев и этим ограничился бы. Говоря о разнице взглядов, Мэри Колвин честно признавалась, что не может найти ей объяснения. Впрочем, представления о морали, как и храбрость, по ее мнению, от гендера не зависели.