«Ребенка это не касается»: чем опасна детская травма свидетеля

Детская травма свидетеля

Травма — это нормальный ответ мозга на ненормальные события. С большей вероятностью травма наступает, если человек, во-первых, переживает угрозу (лично или в отношении близкого), во-вторых, оценивает ее как реальную, а в-третьих, не может ничего сделать. Именно в такой ситуации живет ребенок, который видит насилие в своей семье.

«Спрятать» насилие от глаз ребенка за стеной или в соседней комнате не получится, ведь это система поведения, которая затрагивает все жизненные ситуации. Если говорить метафорично, то насилие — как ядовитый газ: отравляет, даже если его не видно. 

В 2017–2019 годах в Германии провели масштабное исследование, в нем приняли участие более 21 000 школьников. Результаты показали, что опыт свидетельства насилия в семье негативно влияет на чувство безопасности дома и на общую удовлетворенность жизнью. А в ходе исследования неблагоприятного детского опыта ACE Study (Adverse Childhood Experiences), в котором участвовали 17 500 взрослых, было установлено, что сочетание факторов психотравматизации (в том числе если ребенок был свидетелем насилия) может приводить к катастрофическим последствиям во взрослой жизни — вплоть до сокращения ее продолжительности.

Неблагоприятный опыт в буквальном смысле меняет работу мозга, центральной нервной и иммунной систем. Виной тому хронический стресс, в состоянии которого годами живут дети — свидетели насилия. Вероятность того, что человек с подобным опытом во взрослом возрасте будет употреблять наркотики, повышается на 4600%, а риск самоубийства — на 5000%. Увы, здесь нет ошибки в нулях. Даже если грубо разделить эти показатели на количество совокупных факторов неблагоприятного опыта и сделать любые другие оговорки, цифры все равно остаются более чем наглядными. 

Как травма свидетеля меняет поведение  

Именно детские реакции и поведение часто помогают распознать «невидимый» ущерб. Дети, которые «просто» видят насилие дома, быстро учатся не привлекать к себе внимание и безопасно использовать домашнее пространство — например, избегать общих мест в квартире. Точно такие же стратегии чаще всего выбирают непосредственные жертвы. То есть психика ребенка-свидетеля, который находится в режиме выживания, выбирает аналогичные способы защиты.  

К тому же грань между наблюдением и активными действиями всегда очень тонка. Например, дети часто пытаются встать между родителями, заслонить брата или сестру, пытаются переключить внимание на себя, звать на помощь и даже вызывают полицию. Все это делает их непосредственными участниками случаев насилия. Они принимают на себя взрослую роль и ответственность, которая им не по плечу, а иногда в прямом смысле принимают удар на себя. 

Насилие в семье неизбежно сопровождается ухудшением детско-родительских отношений. Когда один член семьи систематически находится в роли жертвы, а другой — агрессора, у обеих сторон остается меньше ресурсов для ребенка. К тому же дети усваивают поведенческие модели значимых взрослых — жертвы или агрессора, считает психоаналитик из Франции Изабель Филльоза. 

Превращение детей-свидетелей в «применяющих насилие взрослых» (abusive adults) признают проблемой многие специалисты. На основании анализа данных Национального исследования здоровья детей в США (NSCH) группа исследователей обнаружила, что наблюдение насилия между родителями коррелирует с издевательствами над детьми в школе, то есть с буллингом и виктимизацией сверстников. Причем не только напрямую, но и косвенно: Детский фонд ООН (ЮНИСЕФ) подтверждает, что такие последствия травмы свидетеля, как низкая самооценка, чувство гнева в отношении других детей и демонстративное поведение, негативно сказываются на социализации детей. 

Наилучшие интересы ребенка

Наилучшие интересы ребенка — это правовой термин, который описывает благополучие ребенка в безопасной среде, тот обязательный аспект, вокруг которого должна строиться родительская роль и который необходимо учитывать при решении любых семейных споров. 

Зачастую в ходе судебных разбирательств родители, применяющие насилие в семье, утверждают, что их дети не были жертвами, имея в виду, что они не подвергались физическому воздействию лично. На сторону родителей могут вставать не только официальные органы, но также близкие и родственники, помогающие специалисты и общество в целом. Однако исключая свидетельство насилия из диапазона юридически, да и общечеловечески значимого опыта, мы игнорируем и наилучшие интересы ребенка. 

Например, в Болгарии детей автоматически признают пострадавшими, если они присутствовали при совершении домашнего насилия, вследствие чего власти могут ограничить контакт родителя-агрессора со своими детьми. А в деле Европейского суда по правам человека «Еремия против Молдовы» заявительница, которая систематически подвергалась физическому и психологическому насилию, доказала, что ее дети, которые это видели, но никак не могли повлиять на ситуацию в силу возраста, также стали жертвами жестокого обращения. Суд признал, что ребенок тоже имеет право на защиту в лице государства. 

Законодательство 23 штатов США выделяет детей, ставших свидетелями домашнего насилия, в отдельную категорию. В ряде штатов это обстоятельство считается отягчающим при вынесении приговора в отношении агрессора, в то время как другие рассматривают проявление агрессии в присутствии ребенка как отдельное преступление, за которое может быть вынесено отдельное наказание.

По мнению российских юристов, сопровождающих дела о домашнем насилии, в спорах о детях важно внимательно и комплексно исследовать ситуацию в семье. Обычно такие дела анализируют через призму права на уважение семейной жизни. Однако не всегда невмешательство является оправданным. Согласно российскому семейному законодательству, право родителя видеться со своим ребенком не абсолютно и может быть ограничено, если того требуют интересы и тем более безопасность несовершеннолетнего. В рассмотрении таких споров интересы детей являются безусловным приоритетом, и родитель не может реализовывать свои родительские права в ущерб им. Например, в Постановлении пленума Верховного суда Российской Федерации от 27 мая 1998 года указано, что в исключительных случаях суд может отказать родителю в запрашиваемом формате общения, если понимает, что условия могут угрожать развитию и здоровью ребенка.

Разумеется, все эти аргументы не в пользу того, чтобы запретить всем отцам видеться со своими детьми во всех случаях после развода. Эти аргументы в пользу того, что если в семье есть проблема насилия, подход к регулированию семейных и детско-родительских отношений должен быть индивидуальным. Потому что формальный подход в таких случаях имеет слишком высокую цену. 

Примером может служить дело Ангелы Гонсалес Карреньо против Испании. Суд разрешил свидания отца с ребенком без надзора на основании равенства родителей. Долгое время отец не имел на это права, поскольку неоднократно применял насилие в семье. Тем не менее мужчине удалось оспорить запрет. В итоге на одном из свиданий он убил собственного ребенка, а потом покончил с собой. Позже мать погибшего Ангела Гонсалес Карреньо в суде доказала, что трагедии можно было избежать, если бы суд применил нешаблонный подход.

Выход есть?

Еще один важный вопрос: как распределяется ответственность родителей, когда речь заходит о свидетельстве насилия их общими детьми? Какое внимание общество уделяет матерям, а какое — отцам в дискуссии о том, кто именно должен не допустить этот опыт для своих детей? 

Приходится признать: чаще всего ожидается, что проблему должны решать матери, женщины. Именно матери должны знать о том, к чему приводит детская травма свидетеля. Именно женщины должны заканчивать отношения с агрессором — искать возможность уйти, разводиться и жить самостоятельно. Именно жены должны защищаться от преследований бывших мужей (и от угроз, и от судебных исков). Именно матери должны доказывать в суде, что свидетельство насилия в семье — юридически значимый опыт, и отвечать за то, как жить детям с последствиями травмы. И даже эта колонка — для женщин.

Но изучать масштаб проблемы, принимать решения об изменениях и работать с последствиями для ребенка возможно только при равнозначной ответственности отцов. И это самый важный выход: признать проблему всем ее участникам и совместно вовлечься в поиск решения. 

Что касается детей, то они по-разному переживают опыт свидетельства насилия. ЮНИСЕФ в своих рекомендациях предлагает подход к поддержке детей-свидетелей, который учитывал бы особенности конкретной ситуации. Последствия, а значит, и конкретные варианты помощи будут зависеть от индивидуальных особенностей психики, возраста ребенка, от продолжительности и тяжести насилия, от отношений внутри семьи.

Повлиять на индивидуальные особенности психики ребенка или сказать ему «не переживай» так, чтобы он действительно перестал переживать, сложно или невозможно. Но никогда не поздно и точно никогда не рано разорвать порочный круг насилия, чтобы облегчить негативные последствия для жизни ребенка. И даже если ребенок-свидетель продолжает видеть, слышать, замечать, чувствовать насилие рядом и по каким-то причинам нет возможности прекратить это прямо сейчас, ему можно и обязательно нужно помочь. Наконец, важно продолжать говорить об этой проблеме, делая травматичный опыт видимым и значимым.

Автор благодарит за помощь в подготовке этого материала специалисток фонда SILSILA Наталью Маркову и Нармин Исаеву.