Разоблачить идеальную советскую семью: как исследовали гендерный вопрос в СССР
Цикл «История русского феминизма» продолжает интервью с гендерной исследовательницей, ведущим научным сотрудником Института философии РАН доктором философских наук Ольгой Ворониной. Она одной из первых в СССР начала изучать феминистскую теорию и состояла в феминистской группе ЛОТОС. А позже руководила Московским центром гендерных исследований (МЦГИ), который в том числе проводил гендерную экспертизу для различных ведомств — например, консультировал авторов законопроектов и учебных программ.
— Отправной точкой для нашего цикла стала фраза, которую мы постоянно слышим: «У женщин в России уже все права есть, еще со времен Советского Союза». Мы хотели поспорить с этим утверждением и разобраться, действительно ли у советских женщин «были все права». Первое, что стало понятно, — что нельзя рассуждать о состоянии гендерного равенства в ту или иную эпоху в каких-то простых категориях: всегда есть и какие-то возможности, и какие-то ограничения. Как бы вы в этом смысле описали позднесоветское и постсоветское общество?
— Давайте проясним, что на самом деле было с правами женщин в СССР. После революции 1917 года возник государственный проект «решения женского вопроса». В его основе лежала марксистская концепция преодоления дискриминации женщин как частного случая классовой (не гендерной!) эксплуатации для последующей мобилизации женщин в процесс строительства социализма. Новое советское законодательство провозгласило равенство прав женщин и мужчин во всех сферах жизни. Это, безусловно, сыграло чрезвычайно важную роль в улучшении социально-экономического статуса женщин.
Однако следует подчеркнуть одно из значимых, хотя и неявных противоречий советского проекта: политика государства подспудно базировалась на традиционных представлениях о том, что биологические половые различия между женщинами и мужчинами детерминируют различия их социальных ролей. Именно на этих установках советское государство формировало и поддерживало нормативные гендерные модели. Мужчинам предписывались роли «активного строителя социализма/коммунизма», защитника Родины, творца и созидателя. Женщинам отводилась роль работающей матери, с акцентом на материнстве. Эти представления воспроизводились в массовой культуре, определяя вторичный статус женщин в обществе. В итоге советские женщины никогда не имели равного с мужчинами доступа к властным позициям и руководящим постам; в среднем их заработок был на 30% ниже мужского; в обществе сохранялись сексистские нормы поведения и т. д.
Иными словами, в СССР возник специфический тип гендерной системы — советский неопатриархат. Его особенность заключалась в том, что основным механизмом дискриминации женщин являлись не мужчины как группа, а государство. Для того чтобы полнее господствовать над женщиной, функциональнее использовать ее продуктивные и репродуктивные ресурсы в своих собственных целях, государство-патриарх уничтожило традиционную легитимацию юридических и экономических прав мужчины на женщину. Именно в «переподчинении» женщины от мужа государству-патриарху кроется глубинный смысл советской эмансипаторной политики. Несмотря на некоторую модернизацию экономики и общества, в целом для СССР были характерны маскулинистская идеология и андроцентричная социальная система.
В конце 1980-х годов, когда советское государство утратило контроль и над идеологией, и над экономикой, начались масштабные социальные и культурные изменения. Прежде всего было отвергнуто все «советское» (в том числе и идея эмансипации женщин). Мужчины захотели вернуть власть себе, чему способствовали экономический кризис и безработица. Все чаще в СМИ звучали идеи, что советские женщины «устали от эмансипации», которая ничего им не дала, кроме двойной нагрузки; что женщинам пора вернуться в семью, освободив рабочие места для «мужчин-кормильцев».
Отчасти этому перевертышу в сознании способствовала сама ситуация. Все устали от застойного социализма, всем хотелось построить новый мир. Но для обывателя менять сознание проще всего, заменив плюс на минус, то есть развернувшись на 180 градусов. Так и произошло в «женском вопросе».
В 1990-е годы, когда экономическая ситуация стала немного стабилизироваться, а государство взяло курс на развитие демократии и поддержку прав человека, откровенные и агрессивные нападки на права женщин значительно сократились — по крайней мере, на официальном уровне. Но на практике мало что было сделано для достижения гендерного равенства.
В политике по-прежнему господствует стереотип, что здесь не место женщинам, и поэтому они чрезвычайно мало представлены на высших постах и в управлении государством (на федеральном и региональном уровнях), и в политических партиях. На рынке труда очевидна вертикальная и горизонтальная гендерная сегрегация (разделение рабочих мест). Первая обозначает явные и скрытые механизмы препятствия карьерному росту женщин, вторая — разделение рынка труда на непрестижные «женские» и престижные «мужские» отрасли экономики. Это приводит к неравенству в оплате труда мужчин и женщин. Основная масса российских женщин по-прежнему погружена в трясину двойной нагрузки, когда на женщине и работа, и семья, а для сельских поселений — еще и огород.
В последнее время появилась еще одна проблема — домашнее насилие. Я не говорю, что раньше этого не было, но в советские времена существовали разнообразные механизмы пресечения бытового насилия — от парткома до милиции. Сейчас государственные власти демонстрируют категорическое неприятие даже обсуждения проекта закона о предотвращении домашнего насилия, апеллируя к традиционным представлениям о том, что нельзя вмешиваться в семью и частную жизнь. Иными словами, существует значительная дистанция между формально-юридическим и фактическим равенством.
— Вы еще в 1981 году защитили кандидатскую диссертацию «Положение женщины в семье и обществе в США». Как у вас появилась эта тема? Как вообще в Советском Союзе было устроено изучение гендерной проблематики — если оно было?
— Это все стечение нескольких обстоятельств. Хотя по образованию я философ, меня больше интересовало, как устроено общество. Так получилось, что после окончания МГУ я работала некоторое время в секторе социологии семьи в Институте социологии, участвовала в конкретном исследовании. И с одной стороны, это определило предварительный выбор темы будущего диссертационного исследования. Но с другой — я увидела, что даже такая, казалось бы, далекая от идеологии проблематика на самом деле насквозь пронизана идеологическими клише о государственной помощи матери-труженице. В научной литературе семья, как правило, представляла собой такую идеальную модель с четким традиционным распределением ролей: мужчина — кормилец, глава семьи, а женщина — мать и домохозяйка, хотя и работающая ради пополнения семейного дохода. В качестве важной проблемы обсуждалась так называемая двойная нагрузка женщин. Никакие иные темы жизни семьи не затрагивались. Я поняла, что и мне придется, скорее всего, встраиваться в эту демагогию.
Когда я заявляла свою тему, то специально выбрала кондовую советскую формулировку — не про феминизм, а про положение женщин. И тему мне утвердили
И тут мне помог опыт, приобретенный на втором месте работы до аспирантуры, в Институте научной информации по общественным наукам (тогда — ИНИОН АН СССР). Это было совершенно удивительное место. Его создавали тогда, когда советская наука стала чуть менее идеологизированной, когда наши академики начали выезжать на Запад и выступать там с докладами. Чтобы их обслуживать, и был создан такой специальный институт — через него можно было заказывать западную литературу, в нем работали реферативные отделы, которые делали переводы и таким образом знакомили академиков с достижениями современной западной гуманитаристики. Моя работа заключалась в том, чтобы просматривать очень много литературы и писать краткие аннотации. В ИНИОНе было море западной литературы, часть ее помещали в так называемое специальное хранилище. Вот там я впервые и столкнулась с описанием западного феминизма. А еще доктор философских наук Искра Степановна Выхрыстюк-Андреева (мой будущий научный руководитель) подготовила два реферативных сборника о женском движении в развитых западных странах, в котором тоже были представлены работы феминистских авторов. Кстати, изданные сборники сначала хотели «пустить под нож», но потом все-таки сохранили и поместили в спецхран.
А философский факультет МГУ им. Ломоносова, на котором я писала диссертацию, такое интересное место: с одной стороны, там присутствовала идеология, а с другой — существовали свои «хитрости» и пути обхода. Когда я заявляла свою тему, то специально выбрала кондовую советскую формулировку — не про феминизм, а про положение женщин. И тему мне утвердили. Начиналась моя диссертация цитатой из какого-то постановления то ли съезда, то ли пленума компартии, потому что тогда была такая норма — даже если ты писал об Аристотеле или Фоме Аквинском, нужно было сослаться на компартию, и я сослалась. Зато внутри, помимо фактов о том, как живут женщины в Америке, была довольно большая глава про феминистское движение в США тех лет. В ней было очень много информации, которой люди из диссертационного совета не знали, поэтому им было интересно.
После защиты диссертации я попала в Институт философии АН СССР, и там никому моя тематика была не нужна. Но я так горела этой темой! На меня произвела неизгладимое впечатление книга Бетти Фридан «Мистика женственности» (на русском языке ее издали с названием «Загадка женственности», и я написала для нее предисловие). Это была одна из первых книг, которые я прочитала на английском языке благодаря все тому же ИНИОНу. Мне казалось, что я должна обязательно рассказать о том, какие социальные проблемы женщин обсуждаются в феминизме, потому что это важно и для российских женщин. И вот в какой-то момент я решила, что мне нужно прийти с этим в Комитет советских женщин.
Это была такая рекламно-идеологическая организация, которая демонстрировала всему миру советские достижения. На входе стоял милиционер, его задачей было отправлять женщин, которые по наивности приезжали со всех концов страны со своими бедами, подальше от этого красивого особняка на тогдашней улице Немировича-Данченко в какую-то отдельную приемную, чтобы они собой не портили красивую картинку социализма. Попасть туда «с улицы» было нельзя. Но я использовала некоторые родственные связи для того, чтобы меня там приняли. Меня выслушала какая-то важная дама в строгом костюме с залаченной прической. Я стала говорить, что защитила диссертацию о феминизме, прочитала много книг, там очень много интересных идей, и я могла бы здесь сделать доклад — совершенно бесплатно. Дама, которая слушала со скучающим видом, посмотрела на меня и сказала: «Деточка, нам это совершенно не нужно». И «деточка» ушла. Был это, наверное, 1982 или 1983 год.
А потом грянула перестройка, и нужно было представлять плюрализм и новое мышление, которое провозгласил Михаил Сергеевич Горбачев. Наша страна начала налаживать связи с Западом, оттуда к нам приезжало много людей. Тогда про меня вспомнили в Комитете советских женщин. Он для своих круглых столов подбирал представительниц разных сфер: вот доярка, вот ученая, вот врач, разных национальностей, разных возрастов. Ну и я сгодилась, представляла феминистскую точку зрения. Благодаря этим встречам я познакомилась с исследовательницами и активистками из неправительственных организаций с Запада и с коллегами из России, с которыми мы потом начали совместно действовать.
— Вы также входили в конце 1980-х в группу ЛОТОС. Как получилось, что за несколько лет в пространстве, где «деточка, нам это совершенно не нужно», вдруг появилось множество феминистских групп?
— Ну я бы сказала, что появилось много женских групп с разными целями и идеологией, а не феминистских. Перестроечное время было удивительное. Я рада, что его застала. Пусть было тяжело с материальной точки зрения, зато люди поверили, что можно что-то изменить в своей жизни. Во времена позднего брежневского социализма у меня, казалось, все было благополучно: я работала в академическом институте, защитила диссертацию, жила в Москве, у меня была прекрасная семья, но я с тоской смотрела в будущее, потому что знала, что меня ждет колея. И вдруг оказалось, что можно попробовать сделать что-то новое. Это было время невероятного энтузиазма, броуновского движения, все бегали по бесконечным тусовкам. И мы начинали понемногу высматривать «своих» людей.
Еще в 1975 году ООН объявила Декаду женщин. И разные советские официозные структуры стали встраиваться в это мировое движение. Тогда существовала Академия общественных наук при ЦК КПСС (сейчас — Российская академия государственной службы при Президенте Российской Федерации. — Forbes Woman). Это была школа повышения квалификации обкомовских чиновников. И неожиданно там прошли конференции по положению женщин — сначала всесоюзная, потом международная. На этих конференциях я познакомилась с Валентиной Константиновой и Натальей Захаровой. Позже к нам присоединилась Анастасия Посадская (Н. Захарова, А. Посадская и Н. Римашевская позже написали программную статью «Как мы решаем женский вопрос», где ставились вопросы о двойной нагрузке, неравенстве зарплат и стереотипах о «природном предназначении» женщины. — Forbes Woman).
Ася Посадская придумала название ЛОТОС, то есть Лига освобождения от общественных стереотипов (тогда было принято делать знаковые аббревиатуры) и написала наш манифест. Примерно раз в неделю мы собирались дома у Наташи Захаровой и обсуждали, чтó мы прочитали, что мы услышали, что мы увидели, — сейчас бы это назвали ридинг-группой.
Почему история в школе изучается только как история войн, битв и смены политических доктрин? Разве частная жизнь людей, в которой женщины играют значительную роль, менее интересна?
Постепенно нас стали признавать — мы как группа ходили по всевозможным тусовкам. Там встречали и других женщин, интересовавшихся темой дискриминации женщин. Среди них были группы художниц, литературоведов, кинематографистов, начинающих предпринимательниц. Были женщины из женсоветов, которые интересовались феминистскими идеями, например из Института ядерных исследований в г. Дубне, из ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт имени Н. Е. Жуковского. — Forbes Woman).
В помещении Института социально-экономических проблем народонаселения тогда еще АН СССР мы стали проводить неформальные семинары «Женщины в политике и политика для женщин», поскольку директор института Наталья Римашевская благосклонно относилась к этой тематике. Это была первая публичная акция ЛОТОСа. Ну а позже на базе этого института возник Московский центр гендерных исследований. Кстати, именно при поддержке женсовета Дубны и совместно с некоторыми другими организациями МЦГИ в 1991 году провел Первый независимый женский форум (независимый от государства и Комитета советских женщин), на котором нам впервые удалось рассказать участницам о феминистском движении.
Некоторые женщины-активистки, пытавшиеся бороться в те времена против дискриминации женщин, резко возражали против феминизма. Это происходило потому, что СМИ конца 1980-х создавали карикатурный образ феминисток как некрасивых, и поэтому злобных «сексуально неудовлетворенных» мужененавистниц. Многие бульварные (да и глянцевые) издания не стеснялись откровенной лжи, утверждая, что именно борьба за равные права женщин привела к тому, что им приходится «таскать шпалы» на железной дороге. Вместо борьбы за свои права женщинам предлагалось вспомнить о своем предназначении, заняться обслуживанием семьи, но в то же время и не забывать о необходимости быть ухоженной и красивой. Неудивительно, что многие обычные женщины, измученные тяжелой работой, поверили в эту красивую сказку. А вот что удивительно — и сейчас немало женщин полагают, что дискриминируют только неудачниц и что «богатый муж» — это вершина женской удачи и гарантия счастливой жизни навсегда.
— Как вы думаете, почему эти предубеждения такие стойкие?
— Потому что очень мощные социальные механизмы и культурные нормы работают на поддержание традиционной сексистской идеологии. Во всем мире представления о разных предназначениях и разных ролях мужчины и женщины существовали веками. Их так быстро не сломаешь, тем более что никто, кроме феминисток и гендерных исследовательниц, на это не обращает внимания. Сексистские нормы воздействуют на нас буквально с роддома. Родители, а затем и система образования воспроизводят стереотипы в отношении девочек и женщин, мальчиков и мужчин. И это не только «девочкам — розовое и куклы, а мальчикам — голубое и машинки». Мальчикам и девочкам предписываются разные занятия, воспитывают разные качества личности (в девочках — прилежание и исполнительность, в мальчиках — активность).
Если женщина не хочет делать карьеру, а хочет растить детей и заниматься своей внешностью — это ее личное дело. Но при этом мне хотелось бы, чтобы это был ее сознательный выбор, а не следование стереотипам
На это же работает и вся школьная учебная программа, которая построена таким образом, что роль женщины в развитии человечества либо нивелируется, либо сводится только к материнству и обслуживанию семьи. Школьникам мало говорят о женщинах — ученых, писательницах, художницах, политических деятелях. Их было мало в истории человечества, но почему? В основе этого лежат механизмы построения гендерной иерархии, и об этом надо говорить. Почему история изучается только как история войн, битв и смены политических доктрин? Разве частная жизнь людей, в которой женщины играют значительную роль, менее интересна? Есть немало исследований, в том числе и российских, в которых показывается «сексизм в букваре» (например, об этом пишет Татьяна Барчунова), наличие скрытых стереотипов в школьных учебниках и даже в программах высшей школы. Елена Ярская-Смирнова проанализировала феномен «скрытого учебного плана» в учительской и преподавательской работе. Следуя ему, преподаватели (сознательно или бессознательно) воспроизводят гендерные стереотипы.
В 2005 году МЦГИ провел проект по гендерной экспертизе учебников для высшей школы по ряду социальных и гуманитарных наук. Причем отбирались учебники, одобренные учебно-методическими отделениями Министерства образования РФ. В результате обнаружилось, что практически во всех рассмотренных учебниках, во всех стандартах высшего образования по социально-гуманитарным дисциплинам не была представлена гендерная теория и методология. Более того, некоторые учебники воспроизводили гендерные стереотипы и даже опирались на традиционные концепции гендерной иерархии. Мы направили результаты своих исследований в Министерство образования, но ответа не получили.
А экспертиза вузовских учебников по социогуманитарным дисциплинам, имевших гриф Министерства образования или учебно-методического объединения, показала, что в подавляющем большинстве учебников гендерная проблематика и гендерный подход не были представлены. Причем это касалось социологии, экономики, права — сфер, которые изучают как раз те области социально-экономической жизни, где гендерные проблемы выявлены отечественными исследователями уже давно.
Большинство экспертов отметили, что такая ситуация нередко объясняется вкусами, личными пристрастиями или профессиональной некомпетентностью авторов. Однако учебник должен представлять весь корпус современного знания, а не личное мнение автора! Эксперты также согласились, что необходимо пересматривать государственные образовательные стандарты, включать в них гендерную терминологию и подход.
И, конечно, нельзя не упомянуть чрезвычайно мощное воздействие массовой культуры, которая постоянно воспроизводит традиционные стереотипы женского предназначения, подчеркивает, что благополучие женщины связано исключительно с красотой, уходом за собой, потреблением, использованием мужчины для собственного блага. Женщинам, которым с рождения внушают сексистские стереотипы, не приходит в голову им сопротивляться, они с удовольствием принимают эту «мифологию женственности», не задумываясь о последствиях.
— Вы были независимым экспертом при разных государственных комиссиях по вопросам гендерного равенства. Поделитесь вашими впечатлениями о работе в них.
— Когда после распада СССР был взят курс на демократизацию, либерализацию, поддержку прав человека, стали создаваться всевозможные структуры такого рода. Например, Комиссия по делам женщин, семьи и демографии при президенте, комитет Государственной думы по делам женщин, семьи и молодежи и т. д. Как видите, у них даже названия традиционные. Исключение составляли Межведомственная комиссия по вопросам обеспечения равенства мужчин и женщин в России (членом которой я была как исследователь и руководитель НПО) и так называемая гендерная экспертная группа при Совете Федерации, но она не имела официального статуса. Кроме комитета в Думе, остальные носили полуформальный характер — у них не было штатного расписания, бюджета, ответственных. Собрались, поговорили, приняли решение и разошлись. Понятно, что эффект от этого был небольшой.
Еще правительство создавало несколько масштабных Национальных планов по улучшению положения женщин (каждый станиц на 20–30!). Как следует уже из названий, речь в них не идет о гендерном равенстве. Улучшение положения женщин связывается в этих планах с улучшением условий труда, с помощью в адаптации к безработице, с охраной репродуктивного здоровья, с помощью женщинам как жертвам сексуального насилия, с пропагандой семейных ценностей. Такие проблемы, как дискриминация женщин в сфере занятости и на рынке труда, их отчуждение от сферы принятия решений, слабая представленность женщин в структурах власти, вообще не отражены.
Доказано, что когда в законодательных структурах присутствует не менее 30% женщин-депутатов, государственные бюджеты и государственная политика гораздо больше ориентированы на решение социальных проблем
Но и эти весьма умеренные по своим задачам комиссии и комитеты со сменой политического курса на консервативный тихо ушли в небытие. Очень жаль, что 20 лет взаимодействия гендерного научного сообщества и женских активисток с государственными комиссиями, комитетами и отдельными чиновниками так и не привели к принятию политики гендерного равенства. Мы как независимые (и неоплачиваемые) эксперты приложили очень много сил: выступали на парламентских слушаниях, участвовали в обсуждениях законопроектов (и даже подготовили первый вариант проекта закона о государственных гарантиях равных прав и возможностей мужчин и женщин), по запросам госорганов писали экспертные заключения на законопроекты. В результате многие чиновники (как правило, женщины), особенно на региональном уровне, реально сталкивавшиеся с дискриминацией и нарушением трудовых прав женщин, стали сторонницами политики гендерного равенства. Но теперь эта деятельность выведена из их функционала.
— А какие аргументы в пользу гендерного равенства можно было бы использовать в коммуникации с государством? Например, бизнес уже давно понял, что больше разнообразия в компании — лучше финансовые результаты.
— Аргументов немало. Это и доказанная исследованиями экономическая выгода для общества от более полного использования потенциала женщин. И социально-гуманитарные последствия — опять-таки доказано, что, когда в законодательных структурах присутствует не менее 30% женщин-депутатов, государственные бюджеты и государственная политика гораздо больше ориентированы на решение социальных проблем. Комплексный подход к политике гендерного равенства позволяет улучшить качество жизни не только женщин, но и мужчин, детей, семей в целом. Аргументы есть, но кажется, что они никому не интересны.
— Возвращаясь к истории гендерных исследований. Как вообще формировалась эта научная сфера в нашей стране?
— В советской науке не было представления о необходимости разделения понятий пола как биологического феномена и гендера как феномена социокультурного. Это представление сформировалось в западной гуманитаристике, с одной стороны, в результате ряда открытий в психологии и сексологии, а с другой — под влиянием феминистской критики традиционных культуры и социума, основанных на биодетерминизме. Основная масса отечественных ученых и преподавателей в университетах не видела современных научных зарубежных публикаций, наверное, до 1990-х годов, их просто не закупали для библиотек. Поэтому мы, гуманитарии, осваивали все современное знание (не только гендерное) в догоняющем режиме.
Есть феминизм социалистический, либеральный, радикальный, психоаналитический и много других. В гендерных исследованиях тоже есть разные концепции и взаимокритика — это нормально, так развивается научное знание
Причем когда ты приходишь в профессию, обычно у тебя есть какой-то канал передачи знаний, есть учителя, есть программа, тебя ведут. А когда я в 1977 году в аспирантуре начинала читать на английском языке феминистскую литературу, мне даже поначалу не с кем было ее обсудить (группа ЛОТОС возникла только через 10 лет). Помню, в какой-то момент у меня началась паника, потому что я читаю книгу, вникаю в тему, а потом читаю другую, которая от первой не оставляет камня на камне. Разные позиции, разные акценты — ведь есть феминизм социалистический, либеральный, радикальный, психоаналитический и много других. В гендерных исследованиях тоже есть разные концепции и взаимокритика — это нормально, так развивается научное знание. Но мне, воспитанной на единственной «истинно верной марксистской концепции», поначалу это было непонятно. Уже позже, когда между учеными наладились международные контакты, я получила доступ к энциклопедиям по гендерному знанию, которые помогли упорядочить мои знания. А позже я и сама писала в некоторые словари и энциклопедии.
Часто люди со стороны, не очень доброжелательно относящиеся к феминизму, говорят, что мы здесь все вторичные, нужно было идти своим путем. Отчасти это так, но дело в том, что западные феминистки и гендерные исследовательницы уже обладали наработанными знаниями, которые было бы странно отвергать и заново «изобретать велосипед». Но главное — они поднимали такие темы, которые мне поначалу и в голову бы не пришло обсуждать. Я понимала, что советская женщина угнетена, я знала, что существует неравенство на работе, я догадывалась о сексуальных домогательствах. Но огромное число тем — стереотипы, право женщин на собственный голос, признание голоса матерей в публичном пространстве, женская физиология, акушерское насилие, — о которых западные феминистки говорили спокойно, я даже с мужем не всегда могла обсудить (хотя он тоже философ и всегда меня поддерживал). Разве что с подругой пошепчешься, как в роддоме кричишь, а тебе «по матушке» отвечают.
Плюс западная наука давала знание об истории женского движения. И еще методологию: как это все исследовать, как об этом говорить. Так что мы должны были пройти свой путь в догоняющем режиме, и я считаю, что мы даже не до конца его прошли и во многих смыслах отстаем.
В том числе и потому, что на изучение гендерной проблематики государство никогда не выделяло средства. Наш Московский центр гендерных исследований проводил все свои исследования на западные гранты. Чиновники пользовались нашими текстами, обращались к нам как к экспертам, но денег на исследования не выделяли. Несмотря на то что это были важные, актуальные исследования — например, о проблеме женской безработицы в 1990-е, о женском предпринимательстве, о насилии в семье. Многие другие исследователи и преподаватели вели свои проекты на голом энтузиазме. А сейчас и вовсе эта тематика постепенно закрывается для изучения.
— Если продолжать тему науки, то существует ли уникальный женский опыт в процессе познания?
— Для того чтобы понятно ответить на этот вопрос, я его разобью на несколько частей. Как мы познаем мир? В философии (чья основная задача — понять наш мир) выделяются два основных метода. Это рационализм, в котором разум является главным источником и критерием получения достоверных знаний, и эмпиризм, в котором источником знания является опыт, эмоции. То есть мы познаем мир либо разумом, либо чувствами. Долгое время считалось, что разум у всех людей устроен одинаково, а опыт разный. Это пока еще не имеет никакого отношения к мужчинам и к женщинам, хотя отметим, что разум долгое время приписывался только мужчинам, поэтому мужчина познает мир, а женщина (для которой основными якобы являются эмоции) в лучшем случае эти знания воспринимает от него.
Далее: насколько у всех разный опыт? С одной стороны, у каждого человека он свой. С другой стороны, существует опыт коллективный, при обсуждении которого нивелируются индивидуальные различия и говорится, например, об опыте господ и угнетенных, опыте представителей той или другой национальности, опыте мужском и женском. Самый яркий и понятный пример различия гендерного опыта — вынашивание и деторождение.
Следует ли учитывать эмпирический опыт, когда мы говорим о познании мира с помощью мышления? И какой — индивидуальный или коллективный? В современной науке существуют подходы, которые полагают, что западная рациональная наука слишком «обобщает» наше восприятие мира, что она отбрасывает многие вещи, которые мы должны понять и прочувствовать. Предлагается полнее использовать другие методы и способы познания мира, не связанные с наукой, которые тоже имеют право на существование. Некоторые исследователи даже считают, что было бы правильно открыто постулировать, что исследователь опирается на свой индивидуальный опыт.
Теперь возвращаюсь к ответу на вопрос об уникальном женском опыте. Он существует, если мы говорим о конкретной женщине. Также мы можем говорить и о существовании уникального мужского опыта. Но для познания общества более значимым является коллективный опыт, который формируется под влиянием социальных и культурных факторов. Эмпирический опыт женщин как гендерной группы или, например, эмпирический опыт дискриминируемых по национальному признаку дают что-то новое для понимания нашего мира. Поэтому, естественно, его обязательно надо учитывать не только при принятии политических и социально-экономических решений, но и в науке.
Говорит ли это о том, что у мужчин и женщин как гендерных групп разные стили мышления, то есть что они думают по-разному? Популярный миф о том, что якобы у женщин доминирует правополушарное мышление (поэтому они якобы более эмоциональны), а у мужчин — левополушарное (и поэтому якобы они более логичны), не подтверждается научными исследованиями. Индивидуальные стили мышления могут быть разными, но они различаются и у людей, принадлежащих к разным этносам и национальностям, к разным классам, возрастам, религиям. На развитие интеллекта, на развитие мыслительных способностей очень большое влияние оказывает социальная среда, возможности, принятые способы обучения и объем этих знаний, национальная культура.
Проблема различий в стиле мышления на самом деле не в том, что мужчины «с Марса», а женщины — «с Венеры», как утверждают кухонные психологи. А в том, как оценивать эти различия. Если одни особенности являются престижными, а другие оцениваются негативно, то это и есть самая большая проблема. Всегда оказывается, что гендерные различия выстраиваются в социальные иерархии. И вот с этим и надо что-то делать.
— Когда мы учитываем эти различия, не возникает ли ситуации, когда мы их закрепляем?
— Отчасти, может быть, это и так. Но люди все равно разные, независимо от того, говорим мы об этом или нет. Все дело в стилистике, в тональности. Когда мы говорим, что существуют различия, но они продиктованы такими-то условиями жизни и эти условия несправедливы и ограничивают возможности, тогда мы не закрепляем эти стереотипы. Наоборот, обращаем на них внимание и предлагаем какой-то позитивный выход. Надо преодолевать стереотипы, надо, чтобы каждый человек получал максимальную возможность для своего личностного развития. Надо убирать и социальные барьеры в отношении мужчин и женщин, которые создает это различие.
Кто-то вообще не захочет никогда воспользоваться теми преимуществами, которые дает гендерное равенство. Да ради бога! Я считаю себя феминисткой, но я никогда не утверждала, что все женщины обязаны делать карьеру, быть политическими лидерами и стоять на вершине каких-то социальных пирамид.
Если женщина не хочет делать карьеру, а хочет растить детей и заниматься своей внешностью — это ее личное дело. Но при этом мне хотелось бы, чтобы это был ее сознательный выбор, а не следование стереотипам. И чтобы женщина понимала все плюсы и минусы такого выбора жизненного пути.
— Сейчас кажется, что многолетняя работа по достижению гендерного равенства как будто обесценилась, сошла на нет. Вы в чем-нибудь видите надежду?
— У меня очень большая надежда на молодежь. Она пока не видна на политическом небосклоне и, может быть, не очень видна в каком-то публичном пространстве, а углубилась в социальные сети, в свои собственные организации. Но это время такое, именно там сейчас можно взрастить свое сознание. Мой опыт общения со студенчеством и молодыми специалистами показывает, что это люди более справедливые, более понимающие, без замшелых стереотипов. Мне кажется, в последнее время благодаря интернету для молодежи характерно более открытое сознание, стремление к преодолению несправедливости, принятие разнообразия людей и их прав.