«Крутой маршрут»: как Евгения Гинзбург написала одну из главных книг самиздата
Евгения Гинзбург советовала знакомым запоминать ее телефонный номер (АД-1-37-18) так: «АД один — это нетрудно; 37 — это год, когда меня посадили; 18 — столько лет я просидела».
Она родилась 20 декабря 1904 года в благополучной еврейской семье в Москве. В 1909 году родители, Соломон и Ревекка Гинзбург, переехали в Казань и открыли там аптеку. Закончив школу, Евгения поступила сначала в Казанский университет, а затем перевелась на факультет истории и филологии в Восточный педагогический институт.
Она талантливо писала и начала работать корреспондентом газеты «Красная Татария». Параллельно преподавала историю партии. В 1930 году Евгению отправили на партконференцию в Москву, и там она познакомилась с Павлом Аксеновым. Тот возглавлял Казанский горсовет и, как и Евгения, был убежденным коммунистом.
В 1932 году Евгения вышла за него замуж, у супругов родился сын Василий. У семьи была хорошая квартира и служебный автомобиль, а для маленького Васи наняли няню. Однако благополучной жизни в достатке вскоре пришел конец.
Телефонный звонок в декабре
Евгения Гинзбург говорила, что 1937 год для нее начался 1 декабря 1934-го. В четыре часа утра в ее квартире раздался телефонный звонок. По телефону Евгении коротко сказали прийти к шести утра в обком, зачем — никто не объяснил. Гинзбург испугалась: неужели началась война? В обкоме выяснилось, что речь шла не о войне, а об убийстве сподвижника Сталина и одного из секретарей ЦК Сергея Кирова.
«Самое громкое убийство в истории СССР» дало повод для усиления репрессий в 1930-е годы. После гибели Кирова начались партийные чистки, а еще через три года начался «большой террор». Евгения видела, как одного за другим арестовывают ее коллег, а вскоре и ее саму стали подозревать в неподобающих политических взглядах.
Следствие считало, что Гинзбург в 1932 году «примкнула к контрреволюционной троцкистской террористической организации, совершившей 1 декабря 1934 г. в г. Ленинграде злодейское убийство т. Кирова и подготавливающей террористические акты против других руководителей Советского правительства». Впоследствии она вспоминала: пока следователь говорил, «уточнял и оттачивал формулировки» обвинений, ей казалось, будто «снежный ком покатился под гору, катастрофически разбухая и грозя задушить».
Допросы продолжалась, «нервы готовы были сдать». Привычную жизнь отбирали у Гинзбург фрагмент за фрагментом, ее преследовала устойчивая мысль о самоубийстве. Одним из самых сильных ударов была потеря возможности преподавать. Гинзбург замкнулась в себе, почувствовав, что стала одинока, «как Робинзон Крузо».
«Пусть убивают, если смогут»
«Лекарством (правда, временным) оказалась для меня трагическая история коммунистки Питковской», — говорила Евгения. Питковская была сотрудницей школьного отдела обкома. Гинзбург вспоминала о ней как об убежденной коммунистке, которая расценивала партию как «великое братство». Муж Питковской (ее имени Гинзбург не называет) в конце 1920-х не был согласен с партийной политикой. В 1935-м об этом вспомнили, мужа арестовали, а сама Питковская отреклась от супруга и даже запретила ему попрощаться с сыном, заявив, что у ее ребенка не может быть такого отца. Однако это не спасло ее — за «связь с врагом партии» она была уволена, с ней перестали здороваться, друзья один за другим отворачивались. Питковская осталась без средств к существованию. Гинзбург помогала ей чем могла: поддерживала и «подкармливала». Муж говорил Евгении, что это опасно, ведь Питковская считалась неблагонадежной. Но Гинзбург не могла отказать человеку, попавшему в беду.
Когда Питковская неожиданно перестала приходить в дом Гинзбург, она забеспокоилась. Через несколько дней стало известно, что Питковская написала Сталину письмо, «полное выражений любви и преданности», и выпила стакан уксусной эссенции. В предсмертной записке она просила никого не винить в своей смерти и умоляла считать ее коммунисткой.
«За гробом ее шел пятилетний Вовка, обкомовская уборщица, которую покойница часто выручала деньгами, и два-три «отчаянных» из бывших товарищей, — вспоминала Евгения Гинзбург. — Увидав этот жалкий холмик без креста или звезды, я поняла: нет, я не сделаю так. Я буду бороться за сохранение своей жизни. Пусть убивают, если смогут, но помогать им в этом я не буду».
В 1937 году Гинзбург признали виновной, приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и в 1939 году отправили на Колыму. Ее муж также был арестован по обвинению в участии в троцкистской террористической организации и приговорен к расстрелу (затем приговор заменили на 15 лет лишения свободы).
Их сына, которому не было и пяти лет, отправили в особый детских дом для детей заключенных. Там маленькому Васе предстояло прожить 10 лет, пока его не забрал на воспитание дядя по отцу. Снова увидеть мать он смог только в 1948 году, когда Гинзбург жила в Магадане и смогла добиться разрешения на приезд сына.
«Серый, подернутый тоской небытия пейзаж»
Татьяна Полянская, кандидат исторических наук и старший научный сотрудник научно-исследовательского отдела Музея ГУЛАГа, рассказывала в интервью: «Женские лагерные отделения были необычайно крупными, где содержалось одновременно несколько тысяч женщин. Женщины были практически в каждом лагере, в женских зонах. В зоне находились бараки, столовая и другие бытовые помещения. Женская зона отделялась от мужской колючей проволокой. Мужчины и женщины пересекались на работах, когда их выводили из зоны». Находясь там, Евгения Гинзбург решила, что ей надо обязательно постараться все запомнить «в надежде рассказать об этом тем хорошим людям, тем настоящим коммунистам, которые будут же, обязательно будут когда-нибудь слушать» ее рассказы.
Сначала ее отправили в Магадан, а через год по этапу в Эльген, где располагался самый большой колымский лагерь для женщин. Там Евгения Гинзбург пробыла до 1944 года, работая воспитательницей в «деткомбинате» — месте, где жили дети, рожденные арестантками. Впервые увидев своих воспитанников, она не смогла сдержать слез. «Их нельзя забыть, эльгенских детей. Когда вспоминаешь плоский, серый, подернутый тоской небытия пейзаж Эльгена, то самым немыслимым, самым сатанинским измышлением кажутся в нем именно эти бараки с надписями: «Грудниковая группа», «Ползунковая», «Старшая», — писала она.
Выжить в лагерях помогала литература: арестантки читали друг другу по памяти все, что помнили. У Гинзбург была хорошая память — как-то раз она вспомнила и записала дословно всего «Евгения Онегина».
В 1947 году Гинзбург освободилась из лагеря и устроилась в магаданский детский сад воспитателем и пианисткой. На Колыме у нее появилась новая семья: Гинзбург познакомилась с врачом Антоном Вальтером, осужденным за анекдот. Они стали жить вместе и удочерили двухлетнюю Антонину, дочь репрессированных. Она позже вспоминала: «В Магадане мы жили в бараке. Хотя мама не любила готовить, все было очень чисто и разумно в нашей четырехметровой комнатке. Моя кровать стояла за ширмочкой. Было ощущение безопасности, уюта. Рядом стоял барак с пленными немцами. У многих из них была гангрена — стоял запах жуткий. Отец ходил туда втихаря, лечил их».
Однако на свободе Евгения Гинзбург пробыла немного. В 1949 году ее снова арестовали на месяц, а после освобождения отправили в бессрочную ссылку на Колыму. Она боролась за реабилитацию и даже написала Председателю Президиума Верховного Совета СССР Климу Ворошилову, но реабилитировали ее только в 1955 году, уже после смерти Сталина.
Между тем лагерные воспоминания оформились в рукопись, которую Гинзбург назвала «Крутой маршрут». После прихода к власти Никиты Хрущева и наступления оттепели была надежда, что однажды книга увидит свет. Тем более что в 1962 году была опубликована в журнале «Новый мир» повесть «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Повесть имела такой успех, что тираж номера пришлось допечатывать. В том же году Гинзбург вплотную занялась поисками издателя для своей рукописи.
Под сенью Люциферова крыла
«Крутой маршрут» получил замечательные отзывы писателей, критиков, литературоведов — Вениамина Каверина, Александра Аникста, Ильи Эренбурга, Корнея Чуковского, Бориса Пастернака, Константина Паустовского и многих других, однако издать книгу никак не получалось. Тот же «Новый мир» отказался печатать рукопись, потому что она показалась редакции журнала «переперченным блюдом».
Продолжая получать отказы, Гинзбург работала над новым вариантом рукописи, куда более критически настроенным по отношению к Сталину. В такой версии книга должна была называться «Под сенью Люциферова крыла». Однако в 1965 году Гинзбург начала опасаться нового ареста и уничтожила рукопись со всеми черновиками.
Растаяла и надежда на публикацию «смягченной» версии. «Крутой маршрут» начал распространяться в самиздате и в 1967 году без ведома автора был отправлен за границу. Книга вышла в Милане. По словам дочери, Гинзбург опечалилась из-за того, что в рукописи все упоминавшиеся в ней люди были названы подлинными именами: «Она вздыхала: «Вот эта девчушка, которая в Казани смотрела на меня влюбленными глазами, — что будет, если она узнает, что это по доносу ее отца меня…» — и она сокрушенно качала головой».
Лагерный опыт остался с Гинзбург не только в воспоминаниях. Антонина вспоминала, что ее мать всегда носила с собой паспорт и партийный билет, а ночью держала их под подушкой — так работал «Великий Страх». Ее мучали и «страшные физические боли», но каждое утро на протяжении многих лет в 10:00 она садилась за печатную машинку. У Гинзбург было много планов, и она боялась не успеть все реализовать.
Евгения Гинзбург умерла 25 мая 1977 года. Одной из первых она дала голос женщинам ГУЛАГа и стала примером того, как даже в невыносимых условиях можно сохранить человечность.