Неудобные женщины: как бремя безвозмездного домашнего труда мешает феминизму

Почему феминисткам так плохо дается коллективная организация? Размышляя о разных эпизодах борьбы, от бракоразводной реформы до движения за кризисные центры, я постоянно вспоминаю слова суфражистки Ханны Митчелл: «Нельзя выиграть ни одной войны между обедом и вечерним чаем».

Суфражистки выгодно отличались от многих своих рядовых соратниц тем, что это были молодые незамужние девушки. У Кэролайн Нортон было время бороться за реформу закона об опеке, потому что у нее забрали собственных детей. Поколение Тесс Джилл собиралось по домам, а их дети играли вместе, пока матери замышляли революцию. София Джекс-Блейк, лесбиянка XIX века, не вышла замуж и не имела детей. Как и Лили Парр полвека спустя.

То самое давление, которое радикализирует многих женщин, — бремя безвозмездного домашнего труда — одновременно мешает им справиться с проблемой. Есть старая шутка, что проблема социализма в том, что он отнимает много вечеров. Феминизм так труден, потому что тяжело совмещать его с мытьем плиты. Интернет и социальные сети породили взрыв феминистских дискуссий, потому что эту войну наконец-то можно было уместить между обедом и чаем.

За всеми другими трудностями, с которыми сражаются женщины как класс, скрывается еще одна: нехватка времени. Во всем мире женщины выполняют много бесплатной домашней работы, и в результате у них меньше часов на отдых. Просто представьте, как изменится экономика, если за работу по дому, уход за детьми и старшим поколением женщинам станут платить деньги. Нам нужно пересмотреть саму концепцию работы. Работа — это не то, что создает ценности для работодателя. Это то, что создает общество. То, что забирает ваше время.

Эта идея не нова. В 1898 году американская суфражистка Шарлотта Перкинс Гилман мгновенно стала знаменитой, написав книгу «Женщины и экономика» (Women and Economics). Она пишет, что замужние женщины отрабатывают дома достаточно часов, чтобы обеспечить себе приличный уровень жизни, — если бы только их время оплачивалось. Но им не дают устроиться на работу — они же так нужны дома. «Рабочая сила матери семейства всегда была заметным фактором в жизни людей, — писала она. — Она работница в полном смысле слова, но работа никак не влияет на ее экономический статус. Ее еда, одежда, украшения, увеселения, предметы роскоши не имеют отношения к благосостоянию, домашним обязанностям или материнству. Все это имеет отношение исключительно к мужчине, за которого она вышла замуж, от которого она зависит: сколько у него есть и сколько он хочет ей дать... Самка рода Homo экономически зависима от самца. Он — ее продовольственный запас».

В Великобритании группа «Зарплата за работу по дому» (Wages for housework) в рамках второй волны феминизма взяла эту идею на вооружение. Участницы группы утверждали, что основания капитализма прогнили, поскольку он опирается на неоплачиваемый домашний труд женщин. «Современная индивидуальная семья держится на открытом или скрытом домашнем рабстве жены», — писал Фридрих Энгельс в 1884 году. Группа целеустремленно проповедовала эту идею. «Мы — незаменимая рабочая сила, — писала одна из основательниц движения, Сельма Джеймс, в 1975 году. — Наша работа — уборка, стирка и глажка; рождение, воспитание и уход за детьми; физическое, сексуальное и эмоциональное прислуживание мужчинам». Этот грубый язык дает почувствовать, насколько бескомпромиссны были активистки Wages for housework в своем анализе ситуации и стремлении к переменам. Конечно, другие участницы Женского освободительного движения считали, что это чересчур. «Многим женщинам в Движении активистки Wages for housework кажутся похожими на свидетелей Иеговы, — писала журналистка The Guardian Джилл Твиди в мае 1976 года. — Откройте любую дверь с надписью: «Освобождение», и за ней будет женщина из Wages for housework с бейджиком на груди, тысячей листовок в руке, с фанатичным блеском в глазах и ногой, решительно упертой в косяк».

В Великобритании Сельма Джеймс была самой известной активисткой Wages for housework. Родившаяся в 1930 году в семье еврейских эмигрантов в США, юная Сельма Дейч первый раз вышла замуж в 18 лет — по ее словам, это был единственный способ сбежать из семьи; через год она стала матерью. Тогда же Сельма вступила в группировку радикальных левых, а ее классовое, расовое и гендерное сознание шлифовалось годами работы на нью-йоркских фабриках. Когда она паковала зефир для супермаркетов — одна из самых низкооплачиваемых работ, — вокруг было множество темнокожих женщин. Когда она начала прокладывать электропроводку и ремонтировать телевизионные антенны — чуть выше в иерархии, — то заметила, что отныне ее коллеги — белые женщины. Как и Джаябен Десаи, она обнаружила секретный механизм сортировки по классам, расам и гендеру на рабочих местах.

Она стала обсуждать это с лидером своей радикально левой группы, историком С.Л. Р. Джеймсом, который позднее стал ее вторым мужем. Она рассказывала, как тяжело быть «домохозяйкой» — это слово она применяла к каждой женщине в Америке, независимо от того, работает она вне дома или нет. Джеймс уговорил ее написать об этом, «так как раньше не слышал ничего политического о домохозяйках». Она была застенчивой, неуверенной в себе, и он посоветовал ей записывать каждую мысль, которая приходит ей в голову, на бумажках и собирать их в обувную коробку: «Через какое-то время ты откроешь коробку, поставишь все предложения в нужном порядке — и черновик готов». Так она и сделала. Когда она была готова написать статью, то отводила сына в детский сад и ехала домой к подруге. «Я знала, что если не пойду на работу и останусь дома, чтобы заняться черновиком, то все закончится чисткой плиты или еще какими-то неотложными домашними делами».

Получившийся памфлет, опубликованный в 1952 году, называется «Место женщины» (A Woman’s Place). Это короткий и резкий текст. За десять лет до того, как Бетти Фридан в «Загадке женственности» (The Feminine Mystique) диагностировала «безымянную проблему» — скуку и тоску провинциальных домохозяек, Сельма Джеймс обнаружила ту же болезнь у рабочего класса в Нью-Йорке. Она заметила, что молодые незамужние девушки вокруг нее чувствуют себя более независимыми, чем когда-либо, и надеются, что в их браке тоже все будет по-новому. Но оказалось, что, выйдя замуж, они «влачат тот же груз домашнего рабства, что и их матери». Обнаружив, что их семья не может выжить на доход одного кормильца, они вышли на работу. Они ожидали, что их партнеры разделят с ними домашний труд, но «любые мысли о разделении труда отпадают, когда появляются дети». Они чувствовали себя попавшими в ловушку, изолированными и расчеловеченными. Их труд не оплачивался и не знал ограничений ни по времени, ни по объему: «В работе по дому неизменно есть ужасный момент: ощущение, что она никогда не кончается».

Отдельное очарование есть в том, что книгу Фридан жестко раскритиковали за то, что она пишет только о проблемах белых женщин из среднего класса, тогда как работу Сельмы Джеймс об иммигрантках и женщинах из рабочего класса просто проигнорировали. Ее жизнь — напоминание о великом вкладе марксизма в Движение за свободу женщин 1970-х годов. В интервью Сельма говорила, что прочла «Капитал» в сорок лет, и это изменило ее жизнь. «После 6–8 месяцев обучения я поняла, что женский вопрос — ключевой. И это было постулировано в книге. Теория стоимости Маркса опирается на идею рабочей силы, и очевидно, что именно женщины производят этот основной капиталистический товар. Я подумала, что все об этом знали и не позаботились о том, чтобы мне сообщить».

Странный парадокс истории состоит в том, что большинство современных молодых феминисток (не считая меня) мало знают о марксизме, но при этом мы унаследовали выросшую из него интеллектуальную традицию. Феминистское движение абсорбировало марксистскую критику структур власти, при этом само слово «марксизм» кажется реликтом давно минувшей эпохи. Взять, например, идею о том, что сексуальное поведение женщины неусыпно контролируется — проверки невинности, наказание за измену, необходимость подчиняться мужу — ради поддержания системы, где собственность передается от отца к сыну. Эта идея ведет свое происхождение из работы соавтора Маркса, Фридриха Энгельса.

Марксистская традиция питает введенное Флоренс Кеннеди понятие «горизонтальной враждебности», означающей внутреннюю рознь, которая снижает способность группы сопротивляться общему для всех угнетению. Из той же традиции выросла концепция ложной сознательности, которую Британская энциклопедия определяет как «идею о том, что пролетарии непреднамеренно ошибочно воспринимают свое реальное положение в обществе и систематически формируют ложное представление о своих подлинных интересах». Конечно, существует феминистская версия ложной сознательности. Оказавшись в ловушке домашнего хозяйства, вы начинаете гордиться тем, как начищены у вас водопроводные краны, осуждаете женщин, которые чистят их не до блеска, и отказываетесь видеть мир, где чистота кранов не является главным мерилом вашей человеческой ценности. Вы не задаетесь вопросом, почему, если блестящие краны так важны, вам не платят за них.

В 1972 году, после путешествия по Карибским островам, Сельма Джеймс переехала в Англию и приняла участие в многообещающем Движении за свободу женщин. В том же году она опубликовала книгу «Власть женщин и общественный переворот» (The Power of Women and the Subversion of the Community) совместно с итальянской активисткой Мариарозой Далла Коста. Это было своевременно: консервативное правительство пыталось отменить семейные пособия, введенные еще в 1945 году, — одну из тех немногих выплат, которые предоставлялись матерям и давали им некоторую финансовую независимость. «Мы должны уничтожить идею того, что Государство беднейшим из нас — матерям без материальной поддержки — подает милостыню, — писала она в июльской статье 1973 года. — Мы заслуживаем гораздо большего, чем жалкие гроши семейного пособия... На оплачиваемой работе женщины должны получать деньги за всю рабочую неделю, а не только за ту ее часть, когда капиталист дышит им в затылок. Утверждение такой позиции — это первый стратегический шаг женщин к тому, чтобы он вообще перестал дышать». Женское движение боролось с планом отмены семейных пособий. Джеймс представляла радикалов, громогласно заявляя, что нужно отменить само существование капиталистов. На этом фоне идея поддержки матерей через систему выплат выглядела исключительно прагматичной и умеренной. Это показывает, на мой взгляд, насколько важны такие Неудобные женщины, как Сельма Джеймс. Она выступала в авангарде Женского движения, раздвигая границы интеллектуального пространства, которое ему предстояло занять.

Я восхваляю Джеймс, вполне осознавая, что у нас совершенно разное отношение к феминизму. Подозреваю, что она сочла бы меня буржуазной, чрезмерно осмотрительной карьеристкой, слишком готовой на компромиссы с властью. Я, в свою очередь, не согласна с мнением ее группы, что секс с партнером — это работа по дому, и с ее признанием репортеру Мишлен Уондор, что «Ленин был великолепен». Великолепный — это не тот эпитет, который я бы применила к одному из создателей репрессивного, авторитарного режима в Советской России.

Джеймс стала одной из основателей Международной еврейской антисионистской сети, которая поддерживает «окончание израильской колонизации исторической Палестины». (Большинство евреев в мире поддерживают существование государства Израиль, хотя многие из них критикуют его правительство и дискриминационную политику по отношению к палестинцам и израильским арабам.) Она стала первым спикером Английского коллектива проституток, который ведет агитацию за полную декриминализацию секс-услуг, в отличие от нордической модели декриминализации продавцов и криминализации покупателей. «Нет криминализации клиентов, — написано в уставе Коллектива. — Секс по согласию между взрослыми людьми — это не преступление». Хотя я понимаю, как эта позиция согласуется с положениями «Зарплаты за работу по дому» — гетеросексуальный секс является для женщин работой, — мне эта логика кажется невыносимо унылой. И я не в силах понять, почему антикапиталисты так стремятся отстоять существование рынка именно в сексе.

Сельма Джеймс очень спокойно относилась к культу личности, который возник вокруг нее, несмотря на ее собственную критику иерархий. «Она знала, как вести бой, — рассказывала The Guardian ее коллега, феминистка Беа Кэмпбелл. — Ее сформировала небольшая троцкистская секта, и с тех пор она всегда оставалась еретичкой. Еретичкой, сектанткой, призывающей к расколу, — Сельма действовала женщинам на нервы».

Так и есть: Сельма Джеймс была неудобной. Но ее интеллектуальная традиция раскрыла и обозначила властные отношения в нашем обществе. Она привнесла в феминизм классовый анализ. Это существенно, поскольку условной «феминистке» противостоит не условный «мужчина». И не мужчин ненавидит женское движение. Оно ненавидит патриархат — систему, созданную и поддерживаемую всеми нами, где мужчины и женщины законодательно, финансово и социально не равны.

По общепринятому мнению, Джеймс и ее кампания — всего лишь комментарий на полях Движения за свободу женщин в 1970-е годы. Для нее они были слишком белыми женщинами из среднего класса — она для них была слишком яростной и догматичной доктринеркой. Но она добавила в кровоток феминизма нечто такое, что навсегда осталось там. Сегодня дискуссия о неоплачиваемом труде, который несоразмерно перегружает женщин, — это центральный вопрос для нашего понимания неравенства. На Западе, где население стремительно стареет, разрастается кризис в области ухода за людьми. Кто заботится о стариках, если государство не может их обеспечить? Ответ прост: как правило, это женщины. Бесплатно.

«Нам нравится думать, что неоплачиваемый женский труд — это индивидуальная забота отдельных женщин о членах своей отдельной семьи для их собственного персонального блага, — пишет Кэролайн Криадо Перес в книге «Невидимые женщины». — Но это не так. Неоплачиваемый женский труд — это работа, от которой зависит общество, и общество в целом получает выгоду от нее... Неоплачиваемый труд женщин — это не вопрос «выбора». Он встроен в созданную нами систему — а мог бы так же легко быть вынесен за ее пределы».

Для размышления о том, почему этого не случилось, полезно заглянуть в конец пьесы Джилл Твиди 1976 года, где меняется тон, как только она начинает декламировать обычную критику Сельмы Джеймс. «Если вы обнаружите, что вам страшно неловко и беспокойно, как и мне, когда я впервые услышала аргументы за оплату домашнего труда, — подумайте, с чем это связано. Какой ответ у меня? Я не хочу думать о том, как меня злит «женский труд». Я не доверяю себе, я не уверена, что не направлю этот гнев на мужа и детей, вместо того чтобы действовать». Женщины любят тех, о ком заботятся, — и часто связаны с ними более тесными узами, чем с другими женщинами.