Как основательница фонда «Старость в радость» меняет отношение к «третьему возрасту»

Фонд «Старость в радость» вырос из волонтерского движения, которое появилось почти случайно: в 2006 году Елизавета Олескина, будучи студенткой-филологом, поехала в фольклорную экспедицию в Псковскую область, зашла в сельский дом престарелых и была поражена тамошней бедностью. Вернувшись в Москву, она начала организовывать поездки в дома престарелых и дома ветеранов. К организации праздников и переписке с жителями интернатов со временем добавились программы материальной помощи. В 2011 году был зарегистрирован фонд «Старость в радость», который сегодня курирует более 400 домов-интернатов в 50 регионах России, оплачивает труд примерно более 150 помощников по уходу, а также медикаменты, средства гигиены, оборудование.

Помимо этого, фонд уже на государственном уровне — в сотрудничестве с Министерством труда и социальной защиты, Министерством здравоохранения и региональными властями — выстраивает систему помощи пожилым людям по всей стране. Сразу после очередного совещания в Минтруде, в котором участвовала глава фонда Елизавета Олескина, Forbes Woman поговорил с ней о том, какой должна быть эта система, почему о ней стоит задуматься каждому, независимо от возраста, и как вообще говорить о старости, не испытывая дискомфорта.

— Не могу не поинтересоваться, о чем было совещание. 

— Если в общих чертах, то разговор касался организации помощи пожилым людям на дому.

В какой-то момент мы в фонде поняли, что есть вещи, которые не осилим, даже если все наши ресурсы направим на них. Это помощь пожилым на дому. В стационарах, то есть в домах престарелых, мы очень многое можем «вытянуть». Тамошние проблемы — это как прохудившийся пол: его можно как-то латать. А помощь пожилым на дому — это когда пола, самого фундамента, к которому можно было бы «прикрутить» помощь, нет. Все, что пожилые люди могут получить на дому, — это два-три визита соцработника в неделю: «Держите, бабушка, я вам картошечку принесла». А если бабушка не встает с кровати? 

Мы в 2018 году добились, чтобы президент дал поручение начать выстраивать систему государственной поддержки. Потому что пожилые люди имеют право жить дома, а не в стационаре. И потому что ухаживающие за ними родственники имеют право не оказываться перед выбором: воспитывать детей или лечить маму. Это не минимальная помощь — пол помыть, суп сварить, — а дневные досуговые центры, куда людей отвозят, они проводят там время, вечером их возвращают домой.

И, естественно, вся система помощи должна быть взаимосвязана — пожилые люди, живущие дома, и пожилые люди, живущие в интернатах, должны иметь равные возможности. Сейчас пилотный проект идет в нескольких регионах. Но мы приблизились к тому, чтобы решать эту проблему на уровне всей страны, и обратного пути точно не будет.

— Вы знакомы с Лидой Мониавой, которая похожим образом добивается, чтобы неизлечимые дети жили не в интернатах, а в семьях. Один из ее аргументов — что это даже дешевле: суммы, которые тратятся на уход за ребенком в семье, меньше, чем выделяемые на его содержание в интернате. В вашем случае так не работает?

— Помню, я ровно в этой риторике доказывала необходимость нашей системы одной чиновнице. В какой-то момент она сказала: «Елизавета, если бы мы хотели сделать дешевле, мы бы использовали методы, разработанные в древней Спарте. Не учите нас минимизировать затраты. Давайте вы как общественная организация будете плясать от качества жизни, от возможности помочь человеку».

Я за это ей очень благодарна. Мы постоянно пытаемся доказать эффективность с точки зрения бюджета, нас вынуждают это делать. Но тем не менее и у Лиды, и у Нюты Федермессер — у всех, кто руководит благотворительными фондами, одна задача: реализовать право каждого человека жить полноценно. То, что нам приходится изгаляться, чтобы это право обосновать, не очень правильно. 

— Насколько сложнее помогать на дому?

— Мне кажется, это лукавый вопрос. Мы же это все не для себя делаем, чтобы порадоваться: какие мы молодцы. Самый простой вид помощи — принести конфету. Но вопрос не в том, как удобнее помогать, а в том, какая помощь человеку нужна. 

— Но бывает так, что человеку лучше жить не дома?

— На вопрос о том, где человеку лучше жить, мы всегда отвечаем очень аккуратно: ему лучше жить там, где он хочет. Есть пожилые люди, которые боятся ночевать дома одни, хотят жить с кем-то, коммуной, хотят попасть в интернат или дом престарелых. Плохо, что у нас это пока выбор без выбора. Или с помощью — но в интернате, где условия бывают такими, что даже комментировать не хочется. Или дома — но без помощи. 

— Если не хуже.

— Думаю, что здесь даже примеры не нужны. Когда в одной комнате живет пожилой человек, отгороженный от всех занавеской, и там же его сын или внук с алкогольной зависимостью. Сейчас соцслужбы ничего с этим сделать не могут, даже если бы очень хотели. В рамках системы, которую мы строим, этот пожилой человек будет иметь хотя бы несколько часов в день гарантированного ухода.

Бывает невольное насилие, когда женщина, ухаживая десять лет за тетей с деменцией, уже не понимает, что она на нее кричит и трясет ее очень сильно. Потому что ей кажется, что тетя над ней издевается. Тогда их обеих надо спасать.

Поэтому мы как фонд все время говорим, что помощь нужна не только одиноким людям. Помощь нужна семьям. Помощь нужна не только тем, кому требуется уход, но и тем, кто ухаживает. Я надеюсь, что у нас получится сделать для семей полноценное сопровождение. Если что-то случилось с близким, ты не остаешься с проблемой один на один, а идешь в центр, который заточен на поддержку семьи. И этот центр помогает выстроить маршрут помощи оптимальным образом. Тут прокат специальной коляски и ходунков, тут сиделка, там мастер, который переоборудует квартиру.

— Что вообще такое — старость? Это возраст по паспорту? Это состояние здоровья? Самоощущение? Наличие каких-то специфических проблем?

— Есть трактовка Всемирной организации здравоохранения, которая ориентируется на возрастные рамки. Надо признать, что в России люди начинают болеть и чувствовать зависимость от посторонней помощи раньше, чем во многих других странах (и из-за собственного отношения к здоровью, и из-за несовершенства системы здравоохранения). При этом можно, конечно, дожить до 100 лет и сохранить самостоятельность. Поэтому не нужно увязывать возраст и дряхлость, не нужно стигматизировать старость.

— Есть ли у нас язык для разговора о старости? И нужен ли он нам?

— Язык не готов говорить о достойной старости. У нас нет правильных слов, чтобы назвать людей, которые достигли возраста, когда платится пенсия. Мы, когда начинали, говорили «бабушки», «дедушки», но тогда мы помогали одному учреждению, всех знали в лицо, у нас складывались с нашими подопечными личные отношения, а нам самим было по 17–18 лет. И «моя бабушка» звучало органично. 

Мы не проснемся однажды другими людьми. У нас останутся все те же желания, интересы, амбиции

Язык поддерживает стереотипы. Когда мы говорим «старик», в сознании рисуются какие-то средневековые картины: седовласые люди в лохмотьях, бредущие по обочине. Про себя так говорить — «старик», «старуха», — никому говорить не хочется.  

«Пожилые люди», наверное, достаточно нейтральный термин. Но он тоже не всегда удобен. Мы в фонде сейчас пришли к тому, что каждого человека стараемся называть по имени-отчеству. А дальше — как сам человек попросит. 

— Мы про пожилых людей говорим так, как будто это какие-то другие. Так же, кстати, говорим про детей.

— Да, есть такая черта. И в том, что мы от старости стремимся отвернуться, в том числе причина невозможности быстрых изменений. Когда мы чего-то боимся, это что-то сложно изменить. У нас в фонде главный тезис —  что думая о старости, мы думаем о будущем. Своем, своих друзей, своих детей. Чем раньше мы поймем, какой интересной, насыщенной, прекрасной может быть старость, тем раньше она перестанет нас пугать и начнет восприниматься как время возможностей.

Государство должно сделать так, чтобы мы не боялись стать немощными, стать обузой, бременем для близких. Но в целом траектория старения — личная забота каждого. Мы не проснемся однажды другими людьми. У нас останутся все те же желания, интересы, амбиции. 

— Можем ли мы какие-то из проблем, возникающих в старшем возрасте, профилактировать?

— Да, безусловно. Многих проблем можно избежать, ведя здоровый образ жизни. Очень важно понимание собственной жизненной траектории. 

Но какой бы ни была личная ответственность человека перед собой и своей семьей, никто не должен оставаться один на один с бедой, с немощью. 

— Есть ли у того, о чем мы сейчас говорим, гендерный аспект? 

— Я думаю, гендерный аспект пронзает всю нашу реальность, в которой женщин больше, чем мужчин. Средний возраст, в котором уходят мужчины, даже по официальным данным сильно ниже, чем тот возраст, до которого могут жить женщины. Я бы, наверное, отметила нарастающее одиночество пожилых женщин, которые остаются без супруга. Просто чтобы было понятно: для пожилого человека потеря супруга или супруги – это трагедия сильнее, чем потеря любого другого родственника. Потому что супруг — это уже часть тебя, и его уход — запредельное горе. 

Женщина ухаживает за детьми и старшими родственниками, не получая даже социального подкрепления, потому что считается, что всем этим она должна заниматься по умолчанию

Вообще ВОЗ называла одиночество эпидемией XXI века (правда, было это еще до ковида). Мне кажется, даже мы, все такие цифровизованные, чувствуем себя одинокими очень часто. Это уже часть современной культуры. Но мы можем становиться менее одинокими, делая менее одинокими других. 

— А не может ли вот эта цифровизация, напротив, каким-то образом использоваться как инструмент преодоления проблемы одиночества?

— Да. Вы подняли очень правильную тему. В момент наступления ковидного локдауна стало понятно, что традиционные методы борьбы с одиночеством — обнять, поговорить, провести время вместе — и для семей, и для волонтеров становятся невозможными. Пожилые люди, живущие в квартирах, становятся их узниками, — что уж говорить об интернатах. И если бы не возможность проводить встречи в Zoom, я думаю, это одиночество было бы совсем кромешным. Благодаря нашим жертвователям мы смогли очень быстро цифровизировать хотя бы часть больших учреждений (на дому это совсем сложно, там мы пытаемся поддерживать людей в рамках телефонного волонтерства). И очень классно, когда, например, люди из Барнаульского дома-интерната, глядя в окошечко «Зума», спрашивают: «Ну что у вас там в Ростове, сидите?» «Сидим», — отвечает  Ростов. «Значит, все нормально. Терпим дальше». Люди даже влюбляются по «Зуму» — кто-то из Амурской области разглядел кого-то на шашечном турнире, проходившем в Брянской области. Надо понимать, что видеосвязь не заменит живое общение на 100%, но на безрыбье это точно лучше, чем ничего.

— Я бы хотела вернуться к гендерному вопросу. Ведь женщины чаще всего в семьях ухаживают за пожилыми. Они же, как правило, занимаются детьми. И именно женщины оказываются в том самом состоянии «сэндвича», когда ты зажат между необходимостью заботиться о тех, кто старше, и о тех, кто младше. Это как-то влияет на то, как эти женщины встречают собственную старость?

— Безусловно. И как раз система, которую мы пытаемся выстроить на государственном уровне и о которой мы говорили в самом начале, предполагает возможность огромной поддержки для женщин. 

Часто женщина должна одновременно ухаживать за детьми, за тетей, мамой, папой, бабушкой, и это считается нормальным. При этом она либо должна еще и работать, либо выпадает из рынка труда и обратно, скорее всего, не вернется. Таким образом, она ухаживает за всеми одновременно, не получая даже социального подкрепления, потому что считается, что всем этим она должна заниматься по умолчанию. Естественно, она надрывается и к концу «ухаживающего цикла», когда дети выросли, а старшие родственники ушли, она уже сама начинает нуждаться в уходе. Система, которую мы строим, должна в том числе вот таким женщинам помочь.

— Вы несколько раз сказали про строительство системы помощи. А в какой момент ваша деятельность стала системной? Начинали-то вы с того, что почти случайно оказались в доме престарелых и организовали там праздник.

— Меня как-то спросили, как мы, будучи юными студентами, решились на такое большое дело. Я честно сказала:  «Никак». Мы каждый раз просто действовали так, как того требовала максимальная возможность помочь людям. Если бы можно было не создавать фонд, мы бы его не создавали. Мы были бы счастливы пить с пожилыми людьми чай, общаться и придумывать праздники — надеюсь, когда-нибудь это станет нашим основным занятием. Но  нельзя этого делать, когда нет основ. Многие вещи без материальной составляющей реализовать сложно. А для того, чтобы проводить закупки или  нанимать дополнительный персонал, нужно иметь юрлицо. Мы почти четыре года тянули, оставаясь волонтерской командой. Я все надеялась, что, может, оно там как-то само. Но нет. В 2011 году стало понятно, что мы выросли до таких масштабов, когда нужно, чтобы у нас была своя организация. Случайно получилось, что мы ее зарегистрировали в красивую дату «11.11.11» — скоро у нас юбилей.

— Что изменилось за те 10 лет, что существует фонд, и за те 14 лет, что вы помогаете пожилым людям? Есть ли какие-то большие тренды, которые меняют тот ландшафт, на котором вы работаете? 

— Старость все равно осталась с женским лицом. Я боюсь, что это будет еще долго. Но периодически мужские лица проскальзывают, и это хорошо. 

Если говорить о трендах, я бы выделила два. Первый — изменилось отношение общества. Сам факт того, что мы существуем как фонд и каждый год помогаем все большему числу людей, говорит о том, что общество готово поддерживать пожилых людей. Общество верит, что старость должна быть другой. И доверяет нам как инструменту этой помощи. За это низкий поклон всем, кто нас все эти годы поддерживает.

Мужчине купили очки, он впервые разглядел соседку, которая 10 лет встречала его напротив столовой, — и влюбился

Другой важный для меня тренд — возможность поддерживать те или иные потребности пожилых людей. Если на первых этапах помощь заключалась в разовых подарках или закупках самого необходимого вроде памперсов или лекарств, то сейчас я очень люблю рассматривать наши счета. Недавно, например, покупали маракасы и какие-то африканские барабаны — для оркестров, которые люди в интернатах или в соседских сообществах собирают как способ борьбы с депрессией. Еще из последнего: африканские полевки, рыбки гуппи, попугайчики-неразлучники, качели для птиц. Как сейчас помню километровый счет на лекарства, СИЗы — и качели для птиц. Я минут десять на него смотрела большими глазами. Но зато теперь в Новосибирском интернате в отделении милосердия на этих качелях качаются попугайчики, и у них уже потомство. В Башкирии мужчине купили очки, он впервые разглядел соседку, которая 10 лет встречала его напротив столовой, — и влюбился.

Потому что старость — это не лекарства и памперсы. Нельзя старость сводить к санитарно-гигиеническому сопровождению. Важно, что у человека на душе.

— Про это часто говорят, что у нас здоровье понимается исключительно как физическое, чтобы руки работали, ноги ходили. А о важности ментального здоровья заговорили только в последние несколько лет. Но заговорили очень активно. Вашу сферу эта «психотерапевтическая волна» как-то затрагивает?

— Процесс этот мы видим, но волна до нас не доходит. Чтобы это случилось, должны быть решены очень острые насущные проблемы. У нас в регионах семьи бьются за то, чтобы ребенка в школу собрать, какое уж там ментальное здоровье.

Я помню, общалась как-то с французской коллегой, она жаловалась на проблему с координацией разных ведомств. Вот, говорит, представьте: к пожилой женщине пришел музыкальный терапевт, еще не ушел массажист, а уже на подходе логопед — это же просто кошмар! Как хорошо, говорю, у нас: сидит Марья Петровна на своей койке, никто ей не мешает, через день, глядишь, продукты принесут. Но французы мне многозначительно сказали, что, когда мы выстроим систему помощи, столкнемся с проблемой координации, мало нам не покажется. 

Я очень надеюсь, что мы до этой проблемы дорастем, как и до психотерапии, и все это успеется для тех пожилых людей, которым помощь нужна уже сейчас. 

— Вы, ваши сотрудники, ваши волонтеры, сотрудники интернатов сталкиваетесь ли с выгоранием? 

— У волонтеров есть возможность переключиться. Мы как фонд имеем огромное счастье получать отклик при минимальном вложении сил.  Человек не мог вставать с кровати, мы помогли купить вертикализатор — и вот нам присылают фото: человек стоит, а на крышке вертикализатора стакан с кофе. Или волонтер отправляет пожилому человеку письмо, получает ответ, а там: «Очень жду письмо, Аленушка, моя дорогая». Эта теплота — очень сильная профилактика выгорания.

У сотрудников интернатов, которые во время локдауна оказались там внутри заперты, выгорание, конечно, есть. Но что делать в этой ситуации? Заменить их некому.

— А как вообще эта сфера обеспечена кадрами?

— Это большая проблема. С одной стороны, очень нужны руки, и это возможность трудоустроиться для сотен и тысяч людей. Но если воспринимать эту работу как «горшки выносить», никто туда не пойдет даже за хорошую зарплату. А это — не про горшки, а про возможность давать пожилым людям вторую жизнь, ставить их на ноги, быть для них близкими людьми, совершать чудо. 

— Красивые картины активного долголетия про то, как, выйдя на пенсию, человек начинает путешествовать, открывает для себя новые хобби, может быть, запускает собственное дело, — их в России где-нибудь увидеть можно?

— Мы очень надеемся, что будут люди, у которых будет действительно полноценное активное долголетие без потребности в уходе, без необходимости срочно искать деньги, чтобы поднимать внуков, и так далее. Как фонд мы сфокусированы на поддержке людей, которым больше всего нужна помощь. Тем не менее наша идея — что, несмотря на трудности и ограничения, которые накладывает возраст, жизнь в старости может быть достойной и прекрасной. В любом начинании мы держим в голове мысль: это не для того, чтобы человек был чист и сыт, а для того, чтобы вернуть его в максимально активное состояние. Кто-то внуков из школы забирает, пусть даже на инвалидной коляске, для кого-то важно продолжать ездить на рыбалку и там всех ухой угощать.

Очень здорово, что развивается движение серебряных волонтеров. Кажется, в Австрии мы встречали такую группу. Сначала подумали, что их поддерживают какие-нибудь школьники. А оказалось, они сами ходят помогать — своим ровесникам, которым нужна поддержка. Один из них, мужчина 83 лет, сказал, что иногда ему бывает трудно утром вставать с кровати. Но он помнит, что его ждет тяжелобольной подопечный, поэтому он собирается с силами, выходит, покупает свежие газеты и идет к нему. Потому что, давая что-то другому, ты сам получаешь несоизмеримо больше.