Язык силы и язык сотрудничества: почему мужчины и женщины говорят по-разному

Если японскому мужчине нужно сказать о себе «я», он обычно употребляет слово боку. Японская женщина в той же ситуации, скорее всего, скажет атаси или атакуси. В «мужском» японском языке в конце предложений можно встретить грубые частицы дзо или дзэ, а в «женском» — выражающие удивление ара и но. Кроме того, японские женщины склонны удлинять предложения и использовать самые вежливые варианты речевых оборотов.

Такие гендерные диалекты одного и того же языка ученые сокращенно называют гендерлектами. Они могут отличаться друг от друга очень много чем: разной лексикой, произношением, особенностями построения фраз, скоростью речи и даже частотой перебивания собеседника. Изучением всего этого занимается наука социолингвистика.

Стоит специально оговориться, что речь здесь идет именно про гендер — то есть не про биологический пол, а про социальный. Человек, родившийся женщиной, но считающий себя мужчиной, будет стремиться говорить на мужском гендерлекте.

Примеров гендерлекта много в разных частях света. Например, в том варианте испанского, на котором говорят в горных районах Колумбии, мужчины, желая продемонстрировать близость и доверие к женщине, начинают использовать при обращении к ней слово Usted («Вы») вместо tú («ты»). Женщины в подобной ситуации поступают ровно противоположным образом.

Еще один пример: в англоязычных странах, согласно исследованиям профессора Марджори Гудвин из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, женщины, кроме всего прочего, гораздо чаще начинают предложения с мягкого Let’s («Давай(те)…»). Мужчины склонны выражаться прямее: не «Давай сходим в кино», а «Пошли в кино» — что уже больше напоминает команду или приказ, чем вежливое предложение.

В русском языке гендерлекты тоже есть. В статье, вышедшей в 1999 году в кембриджском журнале «Язык в обществе», анализируются различия между речью россиян и россиянок на всех уровнях, начиная с фонетического. Например, мужчины из центральных регионов России склонны усреднять и проглатывать гласные — например, в слове «погода» они скорее произнесут звук [ʌ] — нечто среднее между «а» и «о». Средняя женщина произнесет [а] более четко и чуть его растянет.  

Русскоговорящие женщины гораздо чаще употребляют уменьшительно-ласкательные формы слов — вроде «талончик» или «подарочек». И на порядок более охотно окрашивают свою речь эмоциями: «Я жутко рада», «Мне безумно жаль» и тому подобное. Даже метафоры мы склонны использовать разные: женщины чаще черпают их из лексикона, связанного с домашними делами или природой («Мне жарко, как белому медведю на юге»), а мужчины — из техники или таких традиционно «мужских» активностей, как война («Вратарь закрыл грудью ворота, как амбразуру»).

Другой пример — «женский» и «мужской» варианты диалектов аварского языка, на котором говорят в Дагестане. Например, в клебском говоре в женской и в мужской речи употребляются разные формы именительного падежа, причем мужская форма восходит к старой форме эргатива — падежа подлежащего при переходном глаголе, то есть глаголе, чье действие направлено на некоторый объект. Некоторые формы эргатива в клебском говоре вообще не могут образовываться от женских имен или от названий самок животных. То есть язык как бы автоматически закрепляет активную роль по отношению к окружающему миру за мужчиной.

Откуда они взялись

На этот вопрос разные исследователи отвечают по-разному. В 1973 году профессор Робин Лакофф из Калифорнийского университета в Беркли опубликовала статью «Язык и место женщин», в которой делала вывод: женщины говорят не так, как мужчины, потому что чувствуют свое второстепенное положение в обществе и уязвимость. Эту точку зрения поддержали социологи Барри Торн и Нэнси Хенли в вышедшей год спустя статье «Пол и язык. Различия и доминирование». «Детскость» стереотипной женской речи с ее обилием уменьшительно-ласкательных слов тоже может рассматриваться как признание своего второстепенного, зависимого положения.

Однако те же Торн и Хенли отмечали, что женщины придерживаются стратегии «коммуникационного сотрудничества» в противовес «коммуникационному соперничеству» мужчин, которое побуждает последних выражаться более грубо и прямолинейно, а также чаще перебивать собеседников. И судя по накопившимся с тех пор данным, женская стратегия в современном мире зачастую оказывается эффективнее. Например, Линда Карли, психолог из Колледжа Уэллсли, в своей статье 1990 года «Гендер, язык и влияние» делала вывод, что женская манера вести разговор может помогать им повышать свое влияние в разных группах людей.

В конце 1980-х — начале 1990-х также появилась теория гендерных субкультур, согласно которой мужчины и женщины в любом обществе фактически представляют собой разные субкультуры, подобно, скажем, готам или панкам. А каждой субкультуре свойственна своя манера выражаться, которую автоматически перенимают все ее члены. Представителям других субкультур понять их бывает непросто, что приводит к проблемам в коммуникации между гендерами — такова центральная идея популярной книги «Ты просто не понимаешь: Женщины и мужчины в общении» Деборы Таннен.

Как бы то ни было, большинство современных экспертов сходится в том, что «женскую» или «мужскую» манеру выражаться закладывает у представителей соответствующих гендеров социум, в основном через общение в семье и школе. Если вернуться к «женскому языку» в Японии, то можно увидеть, что основную роль в его создании сыграла именно школа. В XIX и первой половине XX веков учителя поощряли девочек использовать исконно японские слова и выражения, которые со временем стали считаться более мягкими и вежливыми; мальчики же осваивали «грубые» западные заимствования и языковые веяния.

Как меняются гендерлекты

С одной стороны, в той же Японии женщины все активнее используют «мужские» выражения и манеру речи. Аргентинские женщины в 1980-х годах начали произносить звук, передаваемый на письме сочетанием букв ll, как нечто среднее между «ш» и «ж», постепенно эту моду переняли мужчины, и сейчас она стала нормой в аргентинском испанском (в самой Испании ll читается как «й» — например, в названии острова Майорка).

С другой — и сегодня различия в манере общения сохраняются. Это хорошо видно по недавнему кейсу. Проанализировав публичные выступления Хиллари Клинтон и Дональда Трампа в ходе предвыборной гонки 2016 года, лингвисты установили: Трамп чаще использовал «язык докладчика» (report talk), то есть в одностороннем порядке сообщал о своих взглядах и намерениях. Клинтон была более склонна использовать «язык взаимопонимания» (rapport talk), стараясь уловить интересы и чувства аудитории и построить двустороннюю коммуникацию. В том числе поэтому она чаще говорила избирателям «мы» — а «любимым» местоимением Трампа оставалось «я».

По-видимому, выраженность гендерлектов будет снижаться по мере того, как общество в развитых странах становится все менее патриархальным. Стереотипы по поводу того, что является «мужским», а что «женским», размываются, и все больше людей не видят смысла им следовать. В особенности это касается небинарных персон, которые в принципе не хотят относить себя лишь к одному гендеру.

Более того, манера говорить «как женщина» или «как мужчина» зачастую становится игрой, в которую могут играть представители любого пола. Проще говоря, гендерлекты — это уже не совсем всерьез. «Постмодернистская концепция гендерлекта должна учитывать как гегемонный, так и подчиняющийся стиль гендерного поведения. В то же время мы должны сознавать, что то, что может быть расценено как признаки гегемонии в одном контексте, в другом будет восприниматься как подчинение», — пишет профессор лингвистики Хейко Мотшенбахер из Университета прикладных наук Западной Норвегии. Иными словами, в эпоху переосмысления гендерных ролей гендерлекты становятся не клеймом, обрекающим своего носителя на доминирование или подчинение, а гибким инструментом, элементом игры и творчества.