«Разжимая кулаки»: режиссер Кира Коваленко о победе в Каннах, Балагове и Сокурове

Кира Коваленко — режиссер и выпускница экспериментальной мастерской Александра Сокурова. Свой первый полнометражный фильм «Софичка» она представила в 2016 году. В 2021-м на Каннском кинофестивале состоялась премьера второй работы Коваленко — «Разжимая кулаки». Главная героиня Ада нуждается в медицинской операции, но сильно опекающий ее отец не хочет, чтобы дочь получила лечение. Фильм получил Гран-при конкурса «Особый взгляд», а Кира Коваленко стала первым режиссером-женщиной, получившей награду во второй по значимости программе в Каннах.

— «Разжимая кулаки» — это история девушки Ады из небольшого шахтерского города Мизура в Северной Осетии. Как появилась идея создать фильм о ней и как появилась эта героиня?

— Идея появилась очень давно — мы писали этот сценарий еще в 2018 году. Родилась она из фразы Уильяма Фолкнера о том, что немногие могут выдержать рабство, но никто не способен выдержать свободу. Мне это очень близко. Я с этой мыслью жила какое-то время. 

Затем, когда появляется идея, я обычно ищу место, в котором будет развиваться действие. Это происходит даже раньше, чем я пишу историю. Потому что от места очень многое зависит. И вот я нашла этот город, вернее, поселок городского типа в горах — Мизур. Поняла, что да, это мое место, это мой пейзаж. Сам по себе Мизур может сказать очень о многом. Этот город может быть самостоятельным героем фильма, в нем самом много смыслов. 

И только потом, когда я определилась с местом, мы начали писать историю. Причем многие сцены исходили из того, что я видела в этом городке. И все это постепенно  развивалось.

— Как вы нашли этот город? Вы ездили целенаправленно по Северной Осетии, искали место?

— Нет, но когда-то была в этих местах. Я об этом вспомнила и захотела посмотреть, как выглядит этот город, который я проезжала несколько раз в жизни. Нашла Мизур в интернете. И подумала, что надо попробовать туда поехать и понять, оно или не оно, мое или нет.

— Вы родились в Нальчике, но какое-то время жили в Северной Осетии?

— Да, я родилась в Нальчике. В Осетии никогда не жила, у меня просто двоюродные братья и одна сестра наполовину осетины. Мы вместе росли. Я наблюдала за их характерами, как они развивались. Я думаю, что это во многом мне помогло продумать героев.

— Почему вы решили тогда снять фильм именно про Осетию, не про Кабардино-Балкарию, например?

— Фильм начался с города, который находится в Северной Осетии, и обстоятельства жизни героев многое диктуют. И я всегда хотела рассказать об этом регионе, потому что у меня есть братья и сестра отсюда.

— Как вы пришли к идее, что главным героем фильма будет девушка?

— Это произошло случайно, в этом нет какого-то умысла. Я изначально писала немного другую историю, которая не осуществилась. Героями в ней были три брата и отец. Я очень долго работала с этими тремя мужскими характерами. Мне казалось, что я что-то не дорабатываю, что мне гораздо сложнее прописать мужской характер, чем женский. Я не понимала, как мне сделать мужских персонажей такими же интересными и сложными. Я подумала: «Хорошо, сейчас попробую сделать главной героиней девочку, проверю себя и потом вернусь к теме интересного мужского персонажа». Можно сказать, я заново написала сценарий. 

— Герои в фильме говорят на осетинском языке. Выйдет ли картина в широкий прокат с русскоязычном дубляжем?

— Насколько я знаю, фильм выходит на осетинском с субтитрами. Мне это кажется очень важным. Потому что звучание языка очень сильно влияет на восприятие кино. Это касается не только моего творчества. Я вообще все фильмы люблю смотреть в оригинале. Язык очень многое говорит о характере персонажей, он добавляет органики, проявляет психофизику героя. И в моем случае это однозначно, я считаю, правильное решение — оставлять фильм на осетинском языке.

— Вы знаете осетинский язык?

— Нет, я не знаю осетинский.

— Как же вы тогда работали над фильмом?

— Я никогда не снимала кино на языке, который знаю, начиная с короткометражек во время обучения. Поэтому сперва я пишу сценарий на русском. Потом мы очень долго и тщательно ищем переводчика. Он помогает максимально точно перевести реплики на разговорный язык. Чтобы все звучало именно так, как я пишу. 

После этого мы начинаем репетировать с актерами. Я смотрю, насколько органично они произносят реплики. И если нужно, мы меняем сценарий. Смысл оставляем, но работаем над тем, чтобы было правдоподобно — как в жизни. С каждым актером всегда идет своя работа — например, с главной героиней мы очень долго прорабатывали интонацию. 

После обсуждения с актерами и репетиций я просто слушаю, что они говорят, и язык уже воспринимаю музыкально. О чем они говорят, я и так знаю, поэтому смотрю на то, как это звучит и насколько это достоверно эмоционально. Эмоция на любом языке чувствуется одинаково. 

— В «Разжимая кулаки» только два профессиональных актера — Милана Агузарова (главная героиня Ада) и Алик Караев (отец Ады). Как вы решали, кто исполнит роли остальных персонажей?

— И профессиональных, и непрофессиональных актеров я выбирала абсолютно одинаково. Не было никаких так называемых проб. Я понимала, что с каждым актером мне в любом случае нужно будет выстраивать свою систему работы с материалом. Мне присылали фотографии и видео ребят без актерского опыта, которые могли бы сыграть в фильме, чтобы я понимала, как они выглядят и как говорят, — ездила девушка по Осетии и просто снимала очень много людей. Поэтому еще до приезда в Мизур я заранее узнала всех ребят. Мне оставалось поговорить с ними, пригласить их на съемки, понять, смогут ли они мне довериться. И на самом деле это не они пробовались на роли. Это мне нужно было уговаривать их родителей согласиться на участие. Потому что для них это непривычно, это чужая жизнь.

— Вы уже показывали фильм актерам или их близким? 

— Нет, никто из них еще не видел фильм, кроме Миланы, которая со мной ездила на Каннский кинофестиваль. Актеры увидят фильм, только когда они прилетят сюда на премьеру.

— Когда Кантемир Балагов снял фильм «Теснота» про Кабардино-Балкарию, в самой республике на него отреагировали довольно неоднозначно. Какой реакции ждете вы?

— Я думаю, что на мой фильм реакция тоже будет неоднозначная. К оценке добавится еще и тот факт, что я из Кабардино-Балкарии, что я не осетинка. Я в принципе предугадываю все, что будут говорить. Но все равно надеюсь на понимание. Найдутся люди, которые смогут понять.

— Один из героев фильма в прошлом был жертвой террористического акта. Это отсылка к конкретному историческому событию в Северной Осетии?

— В истории Северной Осетии были теракты и трагические события, о которых мы все знаем. Но на самом деле их было гораздо больше. Моя героиня родилась в 1998 году, и я изучала статистику, сколько и где происходило каких-то страшных событий с этого времени. В Северной Осетии терактов и происшествий было больше, чем в других местах. Это связано с расположением региона. Все русские войска во время Чеченской войны останавливались в Осетии и уже оттуда передислоцировались дальше на Кавказ. Осетия считалась российским форпостом. Поэтому все теракты происходили там. Взрывали рынки, остановки, автобусы. 

— Вы в нескольких интервью говорили, что переживаете за положение женщин на Кавказе. Вы не могли бы раскрыть этот тезис? 

— Я переживаю не только за женщин на Кавказе, а за права человека в целом. Мы сейчас очень много историй узнаем, которые происходят с людьми в разных регионах и странах. Это не значит, что они только сейчас случаются, — они были всегда, просто мы о них не знали. Мы не знали, как часто нарушают права человека. Чаще это происходит с женщинами, они не защищены ни семьей, ни государством.  Меня это не может не волновать. 

— После просмотра фильма есть ощущение безысходности. Что независимо от того, уедет Ада или нет из города, она не получит свободу и ей не удастся защитить свои права. 

— Кто-то из журналистов меня спросил, хочет ли Ада уехать из этого места. На самом деле этого в фильме нет. Она никогда не просила уехать. Ада просит совсем другого, у нее одна цель.

— Быть живой и здоровой?

— Да, и это совсем другое. Совсем иная свобода.

— По сути, Ада хочет реализовать свое базовое право на безопасность. Потому что есть угроза ее здоровью, которую игнорируют. 

— Ада хочет владеть своим телом, она хочет владеть своими желаниями. Но когда человек так долго находится в таком состоянии, как Ада, то, даже если он знает, чего хочет, отказаться от всей своей жизни с каждым днем становится все сложнее. У любого решения и у любого выхода из ситуации есть две стороны. Это всегда будет одновременно и победа, и поражение. В случае с Адой я понимала, конечно, что этот финал все воспримут очень по-разному. Но я все-таки думаю, что иногда самопожертвование, которое хоть и крайне трагично в своей сути, единственный способ сохранить свою личность и целостность.

— Многие эмоции и чувства вы раскрываете не с помощью слов, а через физический контакт. Это влияние Александра Сокурова? Кантемир Балагов тоже часто использует такой прием. 

— Я не могу говорить за всех выпускников мастерской Александра Сокурова, кто и как думает и чувствует. В моем случае я просто считаю, что когда люди не могут сесть вот так, как мы с вами сейчас сидим, и поговорить о том, что их волнует и что для них важно, все равно каким-то образом они хотят показать свою любовь. И если вы не можете говорить, вы используете жесты.

— Насколько вам сложно было объяснить непрофессиональным актерам, какие нужны жесты и движения? Приходилось ли уговаривать идти на физический контакт?

— Мне не приходилось им объяснять, почему в той или иной сцене персонажи касаются друг друга. И точно не приходилось уговаривать. Мне кажется, есть стереотип о Кавказе, что там живут такие суровые люди, которые избегают близости. Но, например, наши парни, когда здороваются, крепко обнимают друг друга. В нашей культуре много физического контакта. 

— То есть можно сказать, что в Москве мы даже более зажатые?

— Может быть, потому что здесь есть такое отношение — «это мое пространство, и вы не должны покушаться на него». А на Кавказе у людей зачастую нет этого своего пространства. Там почти всегда большие семьи, люди живут плотно и не могут вот так взять и отодвинуться, отделиться. 

— Как вы с художником-постановщиком Асей Беловой работали над костюмами? 

— Все герои второго плана в своей одежде. Когда я работала над художественной частью, я просто показывала Асе, какие хотела бы расставить акценты. Например, каким должен быть силуэт у главной героини, чтобы подчеркнуть ее характер. Я скидывала ей очень много фотографий реальных, обычных людей из этого города и соседних мест. Я люблю работать с реальностью, просто дорабатывая ее до какого-то кинематографического образа. 

То же самое с художественной частью: цвета, граффити, пятна на стенах от взрывов. Мы это все размножали. Но не в десятки раз, допуская гиперболу, — просто немножко добавили того, что и так есть. Например, все автомобили, которые вы видите в фильме, реально стояли или ездили по улице. Мне казалось это важным.

— Выглядит очень аутентично. Возникает абсолютное ощущение вневременности.

— Это просто место такое. Там время остановилось. Шахты там уже перестали работать. Осталось только активное строительство ГЭС. Многие рабочие сейчас приезжают туда из разных республик только для того, чтобы строить эту ГЭС. И тогда они тоже живут в этом городе.

— Когда вы снимали фильм, как местные жители реагировали на процесс? 

— Ко мне постоянно подбегали местные ребята, очень хотели сниматься — это хотя бы какой-то малюсенький заработок. Был момент, когда мне нужно было пригласить в кадр несколько человек, потому что в смете четко прописано, сколько героев я могу взять. И стоит толпа ребят. Я говорю: «Все, кто снимались вчера, дайте сняться сегодня другим, давайте сделаем это справедливо». В городе, кстати, когда-то уже снимали какой-то фильм. Потому они понимают, что такое съемки и как устроен процесс. Все были очень спокойно настроены, не было негативной реакции. 

— Ваш фильм, как мне показалось, больше похож на театральное действие. Он такой живой, искренний. Если бы вы сняли его еще раз, он бы, скорее всего, получился совсем другим. 

— Да, конечно, он был бы другим. Мы целый месяц до съемок хронологически репетировали весь фильм. И с непрофессиональными актерами я работала так: не требовала на репетициях какой-то сверхэмоциональной точности. Я хотела, чтобы они запомнили мизансцену, привыкли к своей пластике, кто куда поворачивается, кто в какой момент какую реплику произносит. Чтобы они максимально это себе присвоили, чтобы владели этим как своим собственным поведением. И потом уже на площадке я добавляла какие-то нюансы, которые вдыхали жизнь в сценарий.

— Приходилось ли какие-то сцены переснимать по несколько раз?

— Мы снимали финал два раза. Это оказалось сложнее, чем снять игровое кино, — добиться этой документальности. Я предполагала, что актерам будет очень сложно работать по 12 часов и выдерживать эту рутину — дубль, дубль, дубль. Поэтому я постепенно увеличивала время наших репетиций, количество повторов просто для того, чтобы они привыкали к процессу. Но многое зависит от характера и особенностей героя. Скажем, актеры, которые занимаются спортом, например борьбой, старались делать все с первого дубля. Они привыкли, что у них только один шанс.

— Целый месяц вы репетировали. А как долго снимали? 

— 25 дней. Если бы мы не репетировали, мы бы никогда не уложились в такой срок.

— На какую камеру снят финал?

— На Handycam.

— Почему решили, что нужно сделать именно так?

— А на что снимают все свадьбы?

— Логично. Это ваш первый фильм, в котором Александр Роднянский выступает в качестве продюсера? 

— Да, до этого фильма мы не были знакомы. Вернемся сейчас к тому, что у меня очень долго был тот сценарий с тремя братьями. Я никак не могла его реализовать, где-то полтора года стучалась во все двери, все мне отказывали. В итоге я отправила этот сценарий Роднянскому. И он мне написал: «Да, давайте попробуем это сделать». 

В тот момент я осознала, что этот фильм уже внутренне сняла — слишком долго я жила с ним. И попросила Александра Ефимовича о встрече. Это было в 2018 году. Я хотела, чтобы он увидел, что я… Чтобы он при личной встрече посмотрел на мой характер и понял, что я не пробивной человек, — чтобы не было потом какого-то недопонимания между нами. 

После встречи мы долго работали над этой историей — я отправляла, по-моему, три разных драфта. Потом просто запустили процесс. Я показывала, каких актеров нашла, сказала, что мы будем на осетинском языке снимать, присылала локации.

— Но при этом Роднянский никак не вмешивался в процесс? 

— Он ничего от меня не требовал. Мне сейчас очень странно слышать, когда говорят, что Роднянский влияет на режиссеров и вмешивается в процесс. Потому что я работала с человеком, который удивительно непохож на все мои представления о продюсерах. Он очень уважает автора, его мнение. Даже когда Александр Ефимович дает советы, он говорит: «Это мое мнение, но ты можешь сделать так, как считаешь нужным».

— Если бы вы не начали работать с Александром Роднянским, вы бы смогли получить Гран-при конкурса «Особый взгляд»? 

— Я боюсь, что просто не смогла бы снять второй фильм, если бы не Роднянский. Потому что те полтора года, которые я провела в поиске продюсера и бюджета, показали мне, что, собственно, ты никому не нужен, какие бы у тебя идеи ни были. 

— Какие у вас впечатления от Каннского кинофестиваля? 

— В Каннах я никуда не ходила, кроме своего показа и интервью. Когда ты впервые показываешь фильм, это такое сложное психологическое состояние, что тебе точно не до всех этих мероприятий, происходящих параллельно. Это просто интересный сложный внутренний опыт, когда впервые смотрят твой фильм.

— Какая была реакция?

— Она была очень разная. И мне казалось, что она очень плохая.

— Что-то вам говорили? Была обратная связь?

— Нет, лично никто мне ничего не говорил. Кроме благодарностей после просмотра, но я эти слова всегда делю на два и даже на три.

— Что для вас значит победа в программе «Особый взгляд?»

— Я эту награду восприняла как защиту фильма. Эта победа защитит мою работу, повлияет на судьбу картины.

— Как вы относитесь к тому, что вы первая женщина, получившая этот приз? Как вы теперь повлияете на развитие женского кинематографа в России?

— Я думаю, что каким-то образом моя победа должна помочь развитию женского кинематографа в России, потому что доверия к женщине будет больше. Это необходимо. Может быть, появится больше женщин-продюсеров, которые обращают внимание на женщин-режиссеров. Но что касается именно меня, то не думаю, что это как-то изменит мою жизнь. Я просто буду дальше работать. Конечно, ответственности и груза это, наверное, добавило. Но я постараюсь об этом забыть.

— Когда вы сказали родителям, что хотите быть режиссером и учиться у Сокурова, как они отреагировали? 

— Я сказала родным, когда уже поступила. Во-первых, я сама не знала, что такое режиссура, чем я буду заниматься. И реакция родителей была очень спокойной. Во-вторых, я всегда говорила, предупреждала о том, что я хочу куда-то поступить и получить высшее образование. И все было нейтрально, скажем так.

— Вы поддерживаете отношения с Сокуровым?

— Да, мы общаемся, переписываемся. Он посмотрел мой фильм. Мы с ним поговорили об этом.

— Что он сказал?

— Это личное.

— Но вам было важно, чтобы он посмотрел фильм и дал обратную связь?

— Честно, для меня это было очень важно. Ведь он мой мастер, он мой учитель. 

— Какие дальнейшие планы? 

— Я не буду торопиться. Я хочу прежде, чем сниму следующий художественный фильм, сделать документальный проект про молодых людей на Кавказе. Но я боюсь загадывать, потому что может не получиться ни одно, ни другое. Но вот какие-то внутренние цели такие: сначала документальное кино, потом следующий фильм.