«Сейчас я шучу над тем, в чем раньше стеснялась себе признаться»: стендап-комик Ирина Приходько — о женском юморе на грани
— У вас как будто все получилось очень легко: быстрая популярность, съемки, юмористические передачи. А что осталось за кадром?
— Перед этим было много лет упорной работы в комедии. Не бывает моментального «выстреливания». Это постоянный труд, ты должен все время где-то выступать, сниматься, что-то писать, где-то себя проявлять. Сколько у нас комедия в России существует? Есть известная истина: вы не заставите ребенка родиться через месяц, даже если от вас забеременеют девять женщин. Нужно время. Иногда надо терпеливо работать и ждать. Есть комики, которые медленно растут, есть те, которые быстро.
До того как переехать в Москву, я жила в Беларуси, работала на офисной работе и пыталась совмещать ее со стендапом. Полтора года у меня не было свободных вечеров вообще — я выступала везде, где только могла. Потом попала в «Открытый микрофон», и мне предложили переехать в Москву, поработать автором в юмористической передаче. Я решила, что, может, и стоит попробовать. В Беларуси на то, что приносит юмор, я бы жить не смогла. Там нет перспективы больших выступлений, телевизионных проектов, чтобы можно было зарабатывать стендапом.
— Вам понравилось работать автором?
— В тот момент у меня не очень хорошо получалось. Я была стеснительной и зажатой, и было продуктивно, только если возникала «химия» с человеком. Я не могу кому угодно писать. Так что я проработала автором только первые полгода в Москве, потом ушла самостоятельно выступать.
Стендап — это такая же работа, как и любая другая. Это не безделье, как некоторые полагают
Комик — это всегда автор. Мы не только пишем сами себе, мы еще и «разгоняем» шутки друг с другом. Есть такое понятие «comedy buddy» — это твой друг, приятель, с которым вы вместе тусите и помогаете друг другу создавать комедию. Когда рождается шутка, ты находишься внутри нее. Ты не можешь выпрыгнуть из своей ситуации, не можешь посмотреть на нее другими глазами. Нужен человек, который послушает ее и подскажет какое-то направление, ракурс. Полезно писать с разными людьми.
— Какая у вас сейчас постоянная работа?
— Я сейчас живу в Москве и занимаюсь тем, что пишу и выступаю. Иногда «Прожарка» какая-нибудь может быть. Я занимаюсь только юмором.
Мой день выглядит примерно так: с утра я хожу на йогу, потом сажусь писать, вечером еду выступать. Весь день писать, придумывать шутки мозг, к сожалению, не может, максимум два-три часа. Поэтому для комика очень важно уметь все отбросить и жить моментом.
Иногда так готовишься к съемкам, что не даешь себе дышать свежим воздухом. Тогда обязательно в ступор входишь и не можешь ничего придумать. Очень важно уметь отключиться, сходить в кино, познакомиться с новыми людьми, сделать то, чего раньше не делал. Чтобы мозг расшевелить, чтобы были переживания какие-то.
Стендап — это такая же работа, как и любая другая. Это не безделье, как некоторые полагают. Ты каждый день выступаешь, пишешь, и это процесс рутинный, как в спортзал ходить. Более того, у тебя появляется зависимость от сцены. И как только ты неделю-две не позанимался, ты чувствуешь, что потерял сноровку, и тебе снова надо тренироваться, обновлять навык. Даже чувствуется, когда выходишь на сцену после недельной паузы, что ты немного не в форме.
Когда была пандемия, все комики по три месяца не выходили на сцену. Помню день, когда появилась возможность выступить, мы пошли в бар и напились, друг друга обнимали и говорили: «Блин, это так круто — выступать! В мире нет ничего круче, чем стоять на сцене!»
— За то время, что вы выходите на сцену, как изменились ожидания публики? Над чем сегодня смеются зрители?
— В этом, кстати, проблема жанра, в частности в телевизионном формате. Иногда мы идем на поводу у зрителя, давая ему то, чего он хочет, ждёт, понимает и что ему легко воспринимать. И в этом может теряться твоя индивидуальность. Вот я хочу мысли свои говорить, а они вроде как не смешные. Тогда думаешь — надо дать зрителю то, из-за чего ему весело, какие-то гендерные темы про пиписьки. Мне и самой такие шутки нравятся, но надо собой оставаться. Лучше не соответствовать ничьим ожиданиям.
Зритель в ментальном плане тоже растет. Если раньше его устраивала комедия попроще и было абсолютно все смешно, то теперь он уже начинает разбираться в шутках. Зрители уже понимают сложный, многогранный юмор, у них вкус появляется. Но все-таки комики растут быстрее, чем зрители. Раньше смотрели Comedy Club — и было всем смешно. Сейчас включаешь старые выпуски и думаешь — как так, блин, вообще? Возможно, пройдет лет 15, мы будем смотреть проекты, которые сейчас снимаются, и недоумевать — а что смешного?
— Как изменился ваш юмор с годами?
— Раньше я никогда так глубоко в себе не копалась. Сейчас шучу над тем, в чем просто стеснялась себе признаться раньше. Чем интимнее тема, тем сложнее ее из себя достать. Какие-то личные персональные переживания из себя вынимаешь, то, что действительно тебя волнует, то, что болит. И знаешь: если удается об этом шутку придумать — она будет смешной.
Травматичные моменты в личных взаимоотношениях очень полезно проживать через юмор
Стеснения все меньше с каждым годом. В одном из первых выпусков в «Открытом микрофоне» я рассказывала про расставание с парнем. Когда я только начала об этом писать и выходила на сцену, это было просто грустно, это не было юмором. Это выглядело так, будто несчастная девочка вышла и жалуется на свою личную жизнь, и хочется обнять ее и плакать. А потом стало становиться все смешнее. Такие травматичные моменты в личных взаимоотношениях очень полезно проживать через юмор. Или детские травмы — некоторые комики говорят со сцены на больные темы, из серии «моя мать никогда меня не любила». Прежде всего это надо осознать, принять и потом уже делать из этого творчество.
«До 45 лет смешно, а потом начинается»: Елена Новикова — о женском стендапе и сериале «Я не шучу»
— Кстати, о родителях. Как они относятся к вашему юмору — порой довольно жесткому?
— Родители нормально относятся к моей комедии, мало того, моя мама хорошо относится к «Прожарке» — она понимает, что это такие шутки. Правда, не понимают некоторые ее подруги, говорят: «Тамара, что там они про твою дочь говорят!» Мама как раз осознает, что это образ, под который легко пишутся шутки.
Надо искать разные грани юмора, выходить из зоны комфорта. Я иногда осознанно нарушаю границы, мне нравится экспериментировать
Есть определенные комедийные штампы. Это был первый опыт такого проекта на нашем телевидении, я там была первая девочка, еще и блондинка, и у меня в прошлом был роман с иностранцем, с греком. Как Марк Сергиенко «больной», а Бебуришвили «гей», так Приходько — «шлюха». На эти образы хорошо пишутся шутки. Мне не обидно. Если шутка смешная, она должна быть.
Есть единицы, которые такого черного юмора не понимают и пишут мне в директ: «Действительно ли вы такая женщина?» Я отвечаю, что если бы я была такой женщиной, у меня бы не было времени заниматься стендапом.
Право на юмор: почему мы до сих пор не научились шутить на гендерные темы
— Не упрекают ли вас, что такие шутки — антифеминистские, оскорбляющие женщин?
— В вопросах феминизма я придерживаюсь нейтральной позиции. Какие-то позиции, грамотно сформулированные, я разделяю, но со многим и не соглашаюсь. Это всегда две стороны одной медали. Чего у меня точно нет — это мужененавистнических позиций. Есть у многих комиков-женщин такой мотив: «Мужчины — козлы. А вот мы, женщины…» Я и в жизни так не думаю. Да, есть мужики-козлы, но и среди баб есть козлы.
Вообще в комедии нет рамок, определяющих, над чем нельзя шутить. Только на телевидении есть цензура, редактура и могут сказать «так шутить нельзя, ты же девочка». Считается, что некоторые шутки, некоторые темы от женщины общество не готово воспринимать. Но я себе на живых выступлениях позволяю абсолютно все. Надо искать разные грани юмора, выходить из зоны комфорта. Я иногда осознанно нарушаю границы, мне нравится экспериментировать.
Это может быть для кого-то шоком: «Она что, отыграла, как держит в руке два члена?!» Я позволяю себе быть на выступлении грубой даже. Позволяю себе матом ругаться. Что на самом деле не очень хорошо, но иногда необходимо. Я, наверное, в последний год так раскрепостилась, когда сильно перестрессовала. Тогда в Беларуси случилась революция, я рассталась с парнем и еще заболела коронавирусом. У меня так расшаталась нервная система, что я поняла: если буду напрягаться, то не выдержу. И стала очень медленно все делать, забила на текст, на формулировки, выступала максимально неподготовленная, расслабленная. Хотела прокачать скилл вальяжности — когда мне наплевать, если что-то на сцене пошло не так. Это важная способность для комика. Мне это было нужно, я действительно стала более живая, очень сильно видна динамика за несколько лет. Комик раскрывается с каждым годом. Ты все время идешь по пути раскрепощения и открытия себя.
— Как на вас повлияли события в Белоруссии?
— В этот момент я была здесь, в Москве. Я очень близко все это восприняла, у меня чуть ли не до панических атак дошло. Самым страшным было осознание беззащитности простых людей и страх оттого, что это насилие, этот фашизм — это реально. Мне прямо снилось, как у меня на руках цепи, как меня заводят в помещение, где друг на друге лежат люди в синяках, избитые. Вот такие картинки у меня были перед глазами. Я знаю лично людей, которые попали под эту систему. Это очень страшно и больно. Я во все это вникала, и в какой-то момент просто полетела нервная система.
Но во всем этом оказался прекрасный момент. У нас проснулось национальное самосознание и чувство самоуважения, которое было спрятано глубоко внутри. В какой-то момент я даже почувствовала себя более уверенной. Мне по-белорусски захотелось говорить. Внутри что-то на генетическом уровне проснулось. Это чувство, которое я никогда не испытывала, — чувство национальной идентичности и единства. Мы, белорусы, постоянно были не пойми кто, нас во всех войнах били. А тут мы осознали — ах, вот же кто мы! Мы — интеллигентная, добрая нация, вот наш язык, вот наша культура и наши ценности, и мы хотим, чтобы насилие прекратилось. Это все не про политику, вот что самое главное. Это про права человека.