Травма постсоветского родителя: почему мы паникуем из-за того, что дети мало читают
Похоже, корни родительской тревоги, связанной с нечтением, следует искать в советском мифе о самой читающей стране в мире. Большинство родителей современных школьников появились на свет либо в Советском Союзе, либо сразу после его распада, не говоря уже о бабушках и дедушках, которые нередко берут на себя воспитание будущего книголюба.
Возможно, в СССР дети и правда читали больше, но ведь у них было гораздо меньше развлечений: если в детстве нет ни гаджетов, ни соцсетей, ни компьютерных игр, ни возможности без перерыва смотреть яркие мультики и остросюжетные фильмы, из всех вариантов альтернативной реальности остаются книги. Об этом, кстати, писала несколько лет назад на своей странице в фейсбуке литературный критик Галина Юзефович: «В подавляющем большинстве случаев наше чтение носило вынужденный и паллиативный характер, замещая собой все те радости, которых мы были лишены (в силу исторических, экономических и культурных причин)». Пост ее, в сущности, безобидный, хоть и посягающий на идолов переводной приключенческой литературы, вызвал бурю в комментариях: пропагандировать свободу в вопросах детского чтения сегодня небезопасно.
Мы, взрослые, зачем-то сначала всеми силами создавали и совершенствовали заменители воображения (современная компьютерная игра способна полностью подменить реальность), а теперь удивляемся, что процесс, в котором без воображения делать нечего, ушел на периферию детских интересов. Современного ребенка можно понять и оправдать. Но тогда чем оправдывалась нелюбовь к чтению у детей прошлых поколений? За все мое детство мне встретилось не больше четырех-пяти сверстников, кто по-настоящему интересовался книгой, кто готов был о книгах разговаривать, кто не мыслил ни дня без чтения. И когда сегодня говорят о том, что население нашей страны стало меньше читать, мне все время хочется спросить: меньше по сравнению с каким периодом? Читательская культура, любовь к Слову всегда были уделом меньшинства. (Александр Анатольевич Моисеев, Екатеринбург, стаж преподавания 11 лет).
Кроме того, говоря о советской начитанности, обычно упускают из виду две вещи: что именно читали школьники (сложно сегодня представить себе родителя, который будет переживать, что ребенок не прочитал достаточно жизнеописаний пионеров-героев) и как они реагировали на то, что некоторые книги были под запретом. Поэт и литературный критик Лев Оборин, говоря о советских читательских практиках, отмечает: «В этих условиях развивалось и подпольное контрдвижение: знание запрещенных, полузапретных, маргинальных по отношению к идеологии авторов становилось чем-то вроде пароля и отзыва. Среди этих авторов бывали и Мандельштам, и Булгаков, и Цветаева, и Платонов, и Набоков, и Бродский — те, кого сегодня мы причисляем к классикам...». То есть книги становились не только досугом, но и билетом в какой-то новый «полузапретный» мир. Литература, которая замещала школьнику в СССР многие радости, сегодня вытесняется не только гаджетами, но и другой литературой, другими авторами, прорвавшимися к широкой российской аудитории на рубеже 1980–1990-х; современный читатель-подросток — по советским меркам диссидент, только он об этом не знает и выбирает книги по совершенно иному принципу.
Воспроизведение читательского опыта полувековой давности как минимум неестественно. И все же миф о самой читающей стране вгрызся в наше сознание накрепко. Теперь мы пытаемся ему соответствовать, хватаемся за, возможно, никогда не существовавшую в действительности скрепу.
Исследователь Михаил Алексеевский в лекции об антропологии чтения в современной России вводит термин «моральные паники». Это устойчивые стереотипы, которые становятся поводом для сильного общественного беспокойства. «Представление о том, что в России все перестали читать и что чтение перестало играть важную роль в жизни людей, — это типичная моральная паника, которая транслировалась и через средства массовой информации, и в речах многих политических деятелей и так далее».
Понятие «моральная паника» довольно точно отражает ту эмоциональную пропасть, в которую летят родители при одной только мысли, что их дети не будут воспринимать чтение как ценность. Так, к слегка устаревшему мифу о «самой читающей стране» добавился новый, уже прочно вошедший в сознание россиян: «Дети и молодежь не читают». Но и это еще не все. Самое страшное, что все абсолютно убеждены, будто чтение идет исключительно из семьи. Упоминает об этом и Алексеевский: «...главный фактор, от которого зависит, есть ли у человека склонность к чтению или нет, — это, конечно, семейные традиции: в тех семьях, где читают родители — много или мало, но в общем и целом такая практика есть, — довольно большая вероятность того, что дети тоже начнут читать и будут делать это с удовольствием. В этом смысле семья, конечно, имеет огромное значение». Отсюда и ощущение личного провала, родительского фиаско у тех, кто читает сам, но не смог передать любовь к чтению детям.
Есть и еще одна особенность нашего восприятия чтения — отношение к книге как к чему-то сакральному. «Чтение в жизни наших сограждан играет очень большую символическую роль. Например, выявилось абсолютно устойчивое представление о том, что книги нельзя выкидывать и уничтожать. Это своего рода сакрализация книг, и любой человек, который нарушает это правило, сразу же если не становится в обществе изгоем, то по крайней мере отношение к нему резко меняется, что провоцирует очень сложную систему избавления от ненужных книг», — считает Алексеевский.
В нашей стране сложились такие культурные, даже нравственные нормы: не выкидывать книги и хлеб
Слава богу, появились электронные книги — теперь я могу спокойно выделять нужную мне информацию прямо в тексте. Для опыта вдумчивого чтения делать пометки на полях полезно. Но люди, способные подчеркнуть что-то прямо в книжке, с детства вызывали во мне что-то между презрением, осуждением и завистью. И сейчас, работая в школе, я для удобства покупаю программные произведения в покетбуках и вклеиваю стикеры с комментариями, чтобы не дай бог не осквернить святыню сомнительного типографского качества за 150 рублей. Сколько уважения всегда вызывают бравые истории о том, как соседи вынесли стопку книг в подъезд, а кто-то выбрал из нее что поприличнее и забрал в домашнюю библиотеку. Звучит, как будто спасают не потрепанного «Евгения Онегина», а брошенного бессердечными хозяевами котенка. Но я все равно всякий раз умиляюсь. В нашей стране сложились такие культурные, даже нравственные нормы: не выкидывать книги и хлеб.
Отдельная история с тем, как и что положено читать: должны ли люди получать удовольствие от книги? Оказывается, нет. Важнее всего — культурное обогащение. Книга должна даваться с боем. Алексеевский отмечает, что «чтению для души» обычно противопоставляется чтение классической литературы, которое «воспринимается не как какое-то удовольствие, а как довольно сложный труд». Те же тенденции отмечает исследовательница детского чтения Елена Романичева: «В традициях нашего отечественного образования отвержение гедонистического подхода к литературе, отвержение, ставшее в последних дискуссиях о школьной литературе еще более жестким и последовательным: словосочетание „читательский гедонизм» в устах особенно яростных приверженцев классического школьного образования стало едва ли не ругательным». Правда, Алексеевский передает скорее восприятие родителей, а Романичева — учительского сообщества. Но ведь и родители учились в школе со всеми ее облагораживающими установками.
Все сказанное можно свести к нескольким пословицам, ключевым для русской культуры. Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Терпение и труд все перетрут. Сделал дело — гуляй смело. На них накладывается советский лозунг «Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь» и расхожее утверждение «Все идет из семьи». Раз уж хлеб и книги по степени сакрализации очутились рядом, то книги в некотором роде тоже всему голова. Ну и отживающее: «Книга — лучший подарок». В сумме с устойчивым мифом о самой читающей стране, которую мы в «жуткие» 1990-е потеряли, а с развитием интернета и технологий практически похоронили, и рождается моральная паника, или читательская травма постсоветского родителя. Как она возникла, в целом понятно, а как лечить — абсолютно неясно.
Какого ребенка вы любите больше — счастливого или начитанного? Вопрос манипулятивный, и правильный ответ очевиден. Только что делать, когда, несмотря на голос разума, в голове все стучит «непреодолимая преграда в общении», «обманутые ожидания», «оскорблен в лучших чувствах», «этой мой провал» и «это не мои дети»?