24 и 25 февраля в московском театре «Модерн» прошла премьера спектакля «Женитьба», в котором режиссер Юрий Грымов объединил сразу три пьесы — «Женитьбу» Николая Гоголя, «Предложение» Антона Чехова и «Женитьбу Бальзаминова» Александра Островского. Роль Агафьи Тихоновны Купердягиной исполнила Лолита Милявская, для которой это театральный дебют. Перед выходом на сцену во второй день премьеры она рассказала Forbes Woman, как артиста закаляет опыт в шоу-бизнесе, сложно ли совмещать гастроли и другие проекты с театральной карьерой и почему многие женщины после 30 приходят к тем же жизненным выводам, что и ее героиня из «Женитьбы».

— Как вы пришли в театр? Вы сами искали возможности попробовать себя на театральной сцене или Юрий Грымов обратился к вам и вы приняли это предложение?

— Все, чем я занимаюсь в шоу-бизнесе, — это маленький театр одного актера с моноспектаклем, и на большее я никогда не замахивалась. Выпрашивать роли глупо: ни один режиссер не пойдет на то, чтобы взять кого-то из жалости или по дружбе. Хотя из жалости можно, наверное, попасть в эпизодическую сцену с конями. В маске.

У меня за всю жизнь было три серьезных предложения от очень серьезных режиссеров, работы которых мне преподавали, когда я училась в институте. Но, прочитав пьесы, я отказывалась, потому что понимала, что мне это будет неинтересно. Когда же мне предложили роль в «Женитьбе», я подумала, что с классикой будет интересно в любом случае, даже если я в ней провалюсь. Провал в классике гораздо почетнее, нежели провал в современной пьесе.

— Как вам работалось с Грымовым? Он делал скидку на то, что это ваш первый опыт в театре?

— Нет, не делал, здесь нет такого. Тебе делают скидку, только когда это просто выпускной спектакль в учебном заведении. А когда ты приходишь в профессиональную труппу, тебе могут разрешить поиск, сомнение и трусость на первой репетиции, а потом спрос такой же, как со всех.

— Чем эта постановка «Женитьбы» отличается от классической?

— Здесь не изменен текст, и в этом смысле постановка классическая. Использован абсолютно авторский текст Гоголя, Островского и Чехова — три разные лексики, которые Юрий Грымов уравнял. Незнающий зритель, прошедший мимо такой классики, может даже не определить, где Островский, а где Чехов. Это большая Юрина заслуга.

Все зависит от режиссера: что он видит, что чувствует, какое зерно вытаскивает. В классической режиссуре мы привыкли к гротеску. Мы помним очень яркие характерные роли выдающихся артистов, но вновь ставить такую постановку уже было бы неинтересно. Гении играли все эти роли, поэтому с ними никто не соперничает. Повторять рисунок не имеет смысла. Но Юра нашел в этом тексте большие элементы драмы, и эта стезя, которая граничит с трагикомедией, не была открыта в этих пьесах еще никем. Здесь практически нет гротеска, Грымов его убирает, как только кто-нибудь старается перейти в эту форму.

Я говорила с моими друзьями как зрителями — у всех совершенно разные мнения о спектакле. Мы всегда друг другу говорим правду, у нас редко поются друг другу оды. Но для всех стало откровением то, как качественно можно было соединить три пьесы, чтобы они стали одним большим событием про женщину. Я бы в жизни не додумалась, честно.

Есть пьесы, которые благодаря яркой личности режиссера могут пережить время, хотя сами по себе не столь значимы в жизни авторов. Мне кажется, этот вариант «Женитьбы» — он из этой серии. Я не умаляю достоинства величайших мастеров, но у них есть гораздо более грандиозные произведения.

— У вас была возможность импровизировать при создании образа Агафьи Тихоновны, привнести в него что-то свое? Как вы его развивали?

— Я люблю Юрин театр за то, что у него очень жесткая режиссура. Это видно в каждом спектакле. Для меня есть культовая фигура Мейерхольда, которого я всегда любила больше всех режиссеров, — именно за эту жесткую режиссерскую линию, где актер, если он выбился, быстро входит в русло, и невозможно заметить, что он что-то сделал не так.

Когда очень много импровизации, тем более в сырых спектаклях, мы легко можем уйти в антрепризу — поэтому я против импровизации

У Юры на репетиции ты можешь позволить себе какую-то импровизацию, но не дай Бог на спектакле. Любая импровизация должна быть одобрена. Это абсолютно правильно, потому что актерская природа такова, что тебя может занести куда угодно — и с лишними словами, и с лишними мизансценами. Ты тут же можешь разрушить спектакль и превратить его просто в самодеятельную работу. Когда очень много импровизации, тем более в сырых спектаклях, мы легко можем уйти в антрепризу — поэтому я против импровизации. Когда уже все сыграно — мясо на скелете — тогда может быть, но эту импровизацию должен утвердить Юра. Я за режиссерский диктат.

«Иллюзий все меньше». Режиссер Юрий Грымов о бизнесе современного театра

— Как вы сами относитесь в образу Агафьи Тихоновны? У вас есть с ней что-то общее? Как вы этот образ воспринимаете для себя?

— Я думаю, каждая женщина за 30 уже имеет опыт. И если ее опыт складывался так, что она развивалась и параллельно осматривала брачный рынок, то она рано или поздно придет к тому же, к чему пришла Агафья Тихоновна: лучше уж ничего, лучше перед телевизором смотреть фильмы со Штирлицем. Я думаю, что это основное, что связывает нашу женскую половину: мы — та свита, которая играет короля. Мы иногда придаем мужчине не существующие у него качества. Иногда для того, чтобы не засидеться в девках, мы готовы слушать любой бред и даже изображать открытый рот. Но когда двери закрываются, очень тяжело этот рот закрыть и не высказать то, что думаешь на самом деле. Тяжело притворяться. Поэтому Агафья Тихоновна очень маленькое количество времени притворяется, только в диалогах с партнерами.

— Какие еще роли вам было бы интересно сыграть, будь у вас неограниченный выбор? Какие-то персонажи, героини, которые лично вам очень близки, образ которых вы хотели бы через себя передать зрителям?

— Знаю точно, что я не хотела бы сыграть Дездемону. Когда я была маленькая, очень хотела сыграть Джульетту. Все остальное… Знаете, ты можешь мечтать как зритель о роли Раневской, но ты прекрасно понимаешь: чтобы играть Раневскую, надо быть гениальной. У меня нет таких амбиций. По гамбургскому счету есть роли, про которые ты понимаешь, что они имеют непосредственное отношение к тому, что ты чувствуешь. Например, великолепный дуэт Элизабет Тейлор и Ричарда Бартона. Но я бы так на уровне обмена молекулами играть не смогла. Поэтому я лучше о песнях подумаю.

— Это разные ощущения — быть на театральной сцене и на эстраде?

— Стенокардия и тахикардия есть всегда, что там за кулисами, что здесь. Только здесь она дольше не проходит. В театре у тебя ответственность перед труппой, ты очень боишься подвести. Здесь очень большие артисты, с очень хорошей школой. И поэтому ты из-за степени уважения испытываешь невероятное сердцебиение. Сегодня я держусь, попробую не пить никаких успокоительных — надо с этим справляться.

В шоу-бизнесе все то же самое, только там ты на сцене один и сам за все отвечаешь. И если ты провалил одну песню, то есть мизансцену, то ты точно знаешь, где у тебя опорные моменты, которые вывезут шоу. А здесь, если ты завалил одну сцену, ты с большим трудом можешь выкарабкаться. Ты можешь просто посадить весь спектакль, можешь навредить партнеру. Если ты слабый партнер, то каким бы ни был сильным артист рядом с тобой, у вас все равно нет ансамбля. Получается, он выпуклый, а ты бледная моль.

При этом нельзя умалять адского труда шоу-бизнеса. Наверное, я бы так не справилась в театре, если бы у меня не было трудолюбия, привитого шоу-бизнесом. У нас очень тяжелая работа, и тоже мало кто годен к ней. У нас абсолютно бессонные сутки, и это никого не интересует: ты выходишь в кадр и должен излучать энергию, всю страну успокаивать и говорить: «Все будет классно, давайте потанцуем!» И говорить так, чтобы тебе еще и поверили. А при этом кто-то ногу сломал, кому-то только аппендицит вырезали, а кто-то недавно родил. Это совершенно безумная жизнь, но она помогает развить выносливость перед репетициями в театре. Мне было не очень сложно по шесть часов в день репетировать, потому что для меня привычны рабочие смены по 12 часов с перелетами.

— Как вы справляетесь со стрессом перед премьерой?

— Я себя заставляю, провожу внутреннюю работу. Иначе это какая-то психиатрия. Когда ты не справляешься, ты говоришь себе: «Нервничать нельзя. Ты знаешь мизансцены. Тебе очень помогают партнеры. К тебе очень хорошо относятся. Тебя еще никто не убивал, не четвертовал. Поэтому возьми-ка себя в руки. Веди себя как мужик». Вот что я себе говорю. Артист театра — это очень мужская профессия, как и шоу-бизнес.

— Потому что требуется особая выносливость?

— Да, выносливость и психологическая устойчивость. Слабый человек не выдержит здесь. Здесь все подвержено критике. Я, например, абсолютно абстрагирована от чужого мнения, оно меня очень мало интересует. Точнее так: мнение профессионалов интересует очень, даже если оно совсем нелицеприятное, потому что это помогает мне развиваться. А в целом то, что там Марья Алексеевна, княгиня, произнесла, — мне до одного места.

Куда бы я ни перемещалась, для меня все новое — зона комфорта, я от этого меньше старею

Но чтобы выработать такую психологическую устойчивость, надо пройти через то, что ты на все это реагируешь. У тебя бывали и слезы, и истерики, и ощущение, что весь мир неправ, никто тебя не понял и не видит этот потенциал, в который ты веришь, а другие — нет. Весь этот бред ты проходишь в течение какого-то времени. Если ты не пройдешь — тебе в этой профессии делать нечего. Ну и, конечно, нужна самоирония.

— То есть ваш характер тоже сформировал жизненный опыт, а не вы изначально с таким сильным характером в профессию пришли?

— Наверное, кто-то есть с таким характером. Но это абсолютно не мой случай. Я по жизни ученик, все время учусь. Мне все время интересно. Сейчас принято говорить «выходить из зоны комфорта». Я об этом никогда не думала, потому что куда бы я ни перемещалась, для меня все новое — зона комфорта, я от этого меньше старею, у меня замедляются какие-то процессы. Я меньше дурю. А так я из тех, про кого говорят: «Э-ге-гей, зажигалка». Недаром меня называют не поп-певицей, а панком. Все мои друзья-рок-н-ролльщики — древние и очень известные легенды этой страны — называют меня настоящим панком.

— Как у вас сейчас расставлены приоритеты в плане профессиональной деятельности между театром и телевизионными проектами, музыкой? Стараетесь в равной степени уделять внимание всему или что-то у вас сейчас на первом месте?

— В приоритете все. И так я живу много лет. Если я выехала на гастроли, то я там должна репетировать, выйти, отыграть свой концерт и при этом проверить все, что связано с размещением на площадках, с моим контрактом с Universal. Придя ночью в номер, я тут же начинаю обзванивать людей и заниматься уже чисто менеджерскими задачами. Дальше у меня начинается телевизионный проект.

Я сегодня отыграю вторую премьеру, и я думала, что дальше у меня будет два выходных. Не будет. Потому что экстренно мне нужно записать для проекта «Яндекса» новую песню на стихи Анны Ахматовой. А когда я закончу, я приступаю к съемкам своей научно-популярной программы про ДНК. На сегодня я сняла пилот и шесть выпусков, их уже приняли на канале. Поэтому сейчас я должна снять впрок, чтобы далее я могла располагать временем: ведь скоро откроются площадки, и я буду отдавать долги с прошлого года по гастролям. Плюс есть еще новые гастроли, и мой гастрольный график забит до начала декабря.

— Как у вас получится совмещать работу в театре с гастролями?

— Я говорю, в какие дни я могу, и театр встраивает это в свой график. Это же репертуарный театр, здесь большой набор спектаклей, и поэтому театру проще в этом смысле. Я выбираю дни так, чтобы я могла накануне прилететь откуда-то, выдохнуть, чтобы были силы. И так, чтобы после спектакля день отдохнуть, если получится. Но пока не получается. Я себе оставляла выходные, но они забиваются очень быстро. И всем надо сегодня и сейчас. Иногда я думаю: «На кой черт мне это надо?» Потом думаю: «Ну, надо. Как я могу пройти мимо Ахматовой? Или покопаться в ДНК и узнать много нового про себя и моих товарищей? Это же так интересно! А потом я еще пару песен должна записать».

Когда появились антрепризы, мне стало жутковато. Я понимала, что надо зарабатывать, но не на грязных половиках

— Какие у вас были взаимоотношения с театром до того, как вы вышли на его сцену сами? Часто ли у вас получалось посещать постановки?

— Я могу сказать, что театры любила всегда. Одно время я была заядлым театралом, но такая заядлая театральность не всегда у меня получалась из-за активного гастрольного графика. В «Модерне» мои любимые спектакли — «Нирвана» и «Ничего, что я Чехов?». Это потрясающие спектакли.

Как правило, я не смотрю премьер: я люблю, когда все уже устаканилось, когда все плавают, купаются в материале. Я отравлена нашими сильными театрами, игрой великих артистов... Я не могу пойти на вечер антреприз после того, как видела спектакли с Михаилом Ульяновым. Когда появились антрепризы, мне стало жутковато. Поэтому я не давала согласие на участие в них. Я понимала, что надо зарабатывать, — но не на грязных половиках. Хотя очень большие артисты вынуждены были играть в антрепризах, чтобы накормить свои семьи. Но не все антрепризы плохие, понятное дело.

— Как вы думаете, почему в театре не так много режиссеров-женщин? Тоже не женская профессия?

— Это такая же тяжелая работа, как и актерская. Очень тяжелая. Но все зависит от склонности. Это все равно, что спросить, почему говорят, что лучшие гинекологи — мужчины. Просто, мне кажется, человек должен с этим родиться, это такое видение мира. Это возможность на шахматной доске выстраивать фигурки. Я не верю, что кого-то выбирают по гендерному признаку, ведь была же Шепитько. Я думаю, в ее случае тяжело представить, что ей кто-то мог что-то запретить или куда-то не пустить. Все это зависит от личности.

— Вам самой было бы интересно попробовать себя в будущем в качестве режиссера?

— Нет. Я горела театром только после института: очень хотела ставить, писала разработки и инсценировки. Но потом всю режиссуру я перенесла в шоу-бизнес. У меня всегда концерты были как театральные действия, я нашла в этом применение своих знаний.

Раньше я читала огромное количество пьес. Тогда был журнал «Театр», который я выписывала. В нем публиковались современные пьесы, которые я все перечитала. Там появился Радзинский, там было много открытий. И я горела этим материалом, у меня в голове складывались решения спектаклей. Но сейчас я давно не тренировала мозг в этом ключе. Поэтому я безо всяких амбиций в этом плане.

— Но как актриса вы планируете дальше работать в других спектаклях?

— Пока у меня нет такой цели. Все должно быть органично. Абсолютно на все нужны силы, и наступает момент, когда нужно немного экономить, чтобы было качество. Когда тебе 30, ты реально хочешь покорить и трахнуть весь мир. А сейчас главное, чтобы мир не трахнул тебя. Потому что если ты хоть где-нибудь расслабился — тебя тут же хоть кто-нибудь захочет куда-нибудь отыметь. Я всегда очень аккуратно смотрю по сторонам. И потом, мне идея должна понравиться, я должна гореть. Мало того — я тоже должна понравиться. Это же пара, это бракосочетание — режиссер и артистка.

— Как ваша собственная работа на сцене повлияла на то, как вы теперь видите театр? Ваш актерский опыт изменил ваше видение, когда вы теперь смотрите другие спектакли?

— Я все-таки выросла в этой среде, воспитана на театре и закулисье. Я закончила институт, где у меня были очень сильные педагоги питерской школы. Я привыкла к классическому театру. Поэтому изменилось только то, что ты вдруг очень четко понимаешь, что в театре работают исключительно сумасшедшие люди, причем работают не за деньги.

В театре очень маленькие зарплаты. Юра все деньги, которые театр зарабатывал, потратил на звук. Такого звука нет точно ни в одном театре, здесь очень дорогая акустическая система, и она дает зрителю качество восприятия. Фойе вылизано, но посмотрите вокруг: да, в гримерке чисто, но насколько все бедненько. Здесь один туалет, и я всегда жду, когда мужики пойдут на сцену и в моем распоряжении будет уборная. Поэтому, чтобы идти в театр, надо забыть про фойе, про мягкие кресла и смотреть с изнанки. Раньше говорили — «[театр начинается] с вешалки». Но гардеробные сейчас прекрасные, надо смотреть закулисье. Надо смотреть, как люди репетируют, а ноги у них примерзают к полу, потому что дует изо всех щелей.

Театр — только для безумных. Здесь не может быть других людей вообще. Это люди, которые живут исключительно без кожи. Они реагируют на все, и их все время хочется защитить. Все-таки в шоу-бизнесе забрала посильнее. Я стреляная. А еще мне очень повезло с труппой, мне очень многие артисты помогают. Мне звонят: «Попробуй вот так. А здесь, мне кажется, ты не точна». Это мне дает знания, которые я или не усвоила, или пропустила в институте, и это здорово.

Жизнь Фриды Кало, сказки Шахерезады, мемуары дочери «изменника Родины»: 10 спектаклей женщин-режиссеров