«У меня всегда будут мои звезды»: как первая российская женщина-астроном встретила революцию
С детства влюбленная в астрономию, но ограниченная в физических возможностях (осложнения скарлатины лишили ее слуха, речи и возможности свободно двигаться), Нина Субботина (1877–1961) не смогла получить профессионального образования. Однако это не помешало ей стать ученым, которого приняли в свои ряды Российское, Французское и Бельгийское астрономические общества. Свои наблюдения Нина Субботина вела из маленькой домашней обсерватории, которую для нее построил отец.
В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит книга «Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной» доктора исторических наук, главного научного сотрудника Института истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова РАН Ольги Вальковой. Мы публикуем отрывок о том, как Нина Субботина переживала революционные 1917–1918 годы — разрушение привычного уклада и снос ее обсерватории.
Ситуация в стране не улучшалась и не способствовала научным занятиям, особенно занятиям человека, не состоявшего на службе в государственном учреждении. В декабре 1917 г. Собольки (имени семьи Субботиных, — прим. Forbes Woman) были конфискованы. Произошло это в отсутствие членов семьи Субботиных, и, к счастью, никто из них не пострадал. 31 декабря 1917 г. Нина Михайловна писала С.К.Костинскому (Костинский С.К. — астроном; сотрудник Пулковской обсерватории; член-корреспондент Императорской академии наук, — прим. авт.): «На днях я вернулась из Москвы, ездила туда на неделю и хотела направиться в Собольки, но их как раз забрали в Земельный комитет, вчера была телеграмма от прислуги, что Соб[ольки] окончательно забраны большевиками. Перед самым отъездом брата приходил туда какой-то хулиган требовать: «очистить квартиру, т[ак] к[ак] она нужна им самим», в т[ом] ч[исле] не знаю еще, в какой форме выразился захват и вернут ли мне такие вещи, как мои книги, <…> и прочее, совершенно большевикам непригодное».
Несмотря на то что Нина Михайловна совершенно неожиданно потеряла единственный и любимый дом, обсерваторию, построенную для нее отцом, она старалась сохранять оптимизм, во всяком случае демонстрировать своему корреспонденту бодрость духа. «Теперь я, значит, странствующий астроном, свободный гражданин мира? — писала она С.К.Костинскому. — Везде можно наблюдать, и мне кажется, в самых скверных условиях жизни у астронома всегда будут его звезды…». И продолжала: «К счастью я успела вывезти свои 4˝ и 3˝ трубы, только штатив остался в Собольках. Как странно, что тот самый Штернберг, к[ото]рый когда-то 17 лет назад приезжал ко мне устанавливать рефрактор, теперь комиссар большевиков, распоряжением которых реквизировали Собольки! Ну, ничего! Я уже сегодня видела во сне новую обсерваторию и какой-то астроном показывал мне круглый дом, расписанный фресками с изображениями Данте и Беатриче, потому что «астроном должен любить свою астрономию, как Данте Беатриче». Право — чудесный сон на Новый год».
«Я соорудила картонный телескоп... и наблюдала всю зиму звезды. Это так удивительно хорошо! — И никакими декретами большевики звезды не достанут»
Немного подробнее о, как она выражалась, «захвате Собольков» Нина Михайловна рассказала Н.А.Морозову (Н.А.Морозов — революционер-народник, ученый, директор Естественно-научного института им. П.Ф.Лесгафта, почетный член АН СССР, — прим. авт.): «Собольки зимой были захвачены вооруженным нападением большевиков, в наше отсутствие; причем кучер и лесник отстреливались из ружей, из окон, но их затем схватили и заперли в сарай, откуда они затем были выпущены крестьянами. В общем б[ольшеви]ки особого вреда причинить не успели. Зем[ельный] к[омите]т скоро назначил заведующего, вполне приличного крестьянина, поселившегося в нашем доме, но затем вспыхнула эпидемия сыпного тифа, и завед[ующего] свезли тоже в б[ольни]цу, дом заколотили…».
<...>
Прошедшая зима была нелегкой. Казалось ли весеннее возвращение домой окончанием затянувшегося кошмара — трудно сказать. Надеялась ли на это Нина Михайловна или боялась надеяться? «Я, как вошла в большой дом, — писала она Морозову, — на меня сразу глянуло с портрета Ваше милое приветливое лицо — с таким дружеским ободрением и приветом, что я сразу обрадовалась, как доброму знаку, и захотела Вам написать!». Но во втором письме Нина Михайловна позволила написать с долей скептицизма: «Посмотрим — удастся ли собрать плоды наших трудов или их тоже реквизируют?!». Повод для скептицизма, конечно, был. Зимой от одних коллег и друзей приходили тревожные вести, другие совсем пропали из виду. «Писал мне Костинский из Пулкова, — рассказывала Н.М.Субботина Морозову, — и очень жаловался на голод, мне очень хотелось послать ему муки из Нижнего, но вывоз был запрещен. Возвращаясь сюда, мы привезли только несколько фунтов». «Где Тихов?», — спрашивала далее Нина Михайловна Морозова, который и сам пропал со связи.
Однако, несмотря на все это, Нина Михайловна рассказывала о своих зимних занятиях не без удовлетворения: «В Нижнем, где мы провели всю зиму, я соорудила картонный телескоп из привезенного мной объектива и окуляра и наблюдала всю зиму звезды. Это так удивительно хорошо! — И никакими декретами б[ольшеви]ки звезды не достанут: всегда они будут такими же ясными, свободными и чистыми от всякого захвата. И право, что это самое важное, что есть у человека, а все эти шкапики, комоды и столы, — вещь такая ничтожная, стесняющая дух! Пускай ими пользуются большевики, не видящие дальше них ничего!»
<...>
Жизнь в Собольках летом 1918 г. сначала казалась вполне сносной. Голодноватой, конечно, но не более, чем у других. «Хлеба у нас, как и у всего населения, вовсе нет, — рассказывала Субботина Морозову, — мешочников не пропускают, был неурожай и теперь весь уезд покупает овес в соседнем, Верейском, по 70 р. пуд и мелет его на овсянку. Питаемся мы, как [пустынные] жители и пока вполне довольны своей судьбой». Но, конечно, как мы теперь знаем, долго так продолжаться не могло. Уже к осени ситуация изменилась. 7 (20) сентября 1918 г. Нина Михайловна писала С.К.Костинскому: «У меня на днях был обыск и взяли [призму], бинокль, единств[енный] инструмент для наблюд[ений] в настоящее время в Собольках. Я протестовала и заявляла, что это мой производственный инструмент, но так обратно его и не получила…». Она просила Сергея Константиновича прислать ей хоть какой-то документ, который подтвердил бы ее принадлежность к научному миру и позволил сохранить обсерваторию. «Если у Вас есть № 1 Известий Астр[ономического] союза, и я там значусь в списках членов — будьте добры вышлите — это будет документ моей принадлежности к профессиональному Союзу; или пришлите мне какое-ниб[удь] удостоверение, что я — астроном-наблюдатель и вычислитель в Собольках, и имею обсерваторию. М[ожет] б[ыть] косвенно это даже задержит наше вторичное выселение…» — выражала она робкую надежду. Но из Собольков все-таки пришлось уехать, хотя Субботина приложила массу усилий, чтобы сохранить свою обсерваторию.
К этому времени, когда первый захват, стрельба и прочее, казалось, были окончены и новая власть начала наводить какой-то порядок, Нина Михайловна попыталась апеллировать к этой власти в надежде сохранить Собольковскую обсерваторию как научное учреждение, филиал какого-нибудь института, общества… — чего-нибудь. Несмотря на то что Субботины были вынуждены уехать из Собольков, несмотря на то что Нина Михайловна получила предложение работы в Сормове, а вместе с ним жилье, занятие и (возможно!) некоторые средства к существованию, она не переставала бороться за свои Собольки. Она просила о помощи Российское общество любителей мироведения в лице его председателя Н.А.Морозова и, видимо, получила формальное согласие РОЛМ принять Собольки под свое покровительство.
<...>
В этих условиях переезд в Сормово, где знали, уважали и даже любили дам семейства Субботиных (в этом смысле любопытно сохранившееся еще довоенное письмо Игоря Субботина Борису Федченко, в котором Игорь Михайлович сообщал: «Третьего дня я только вернулся из Сормова… <…> Нина с [Валентиной] в Саратове, заезжали к нам в Сормово, встречали их весьма польщенно и так, что они чувствуют себя на верху блаженства и гордости»), где работали братья Субботины, был весьма логичен, особенно если учесть, что местный Пролеткульт предложил Нине Михайловне работу, пусть и не особо (или вообще не) оплачиваемую. Нина Михайловна писала об этом С.К.Костинскому 14 мая 1919 г.: «Очень давно собиралась Вам писать, да захлопоталась с переездом в Сормово. Сорм[овский] пролеткульт пригласил нас организовать здесь обсерваторию и курс популярной астрономии; я уже составила его конспект и сдала им (читать м[ожет] б[ыть] будет моя сестра). Затем мы организуем Сорм[овский] астр[ономический] кружок. II/V было организационное собрание с представителями Сорм[овского] университета, пролеткульта, Технич[еского] об[щест]ва, б[ывшего] реального училища и т[ак] д[алее]».
Официально Субботина приступила к работе в Сормове 15 августа 1919 г. В справке, выданной впоследствии Сормовским отделом народного образования, значится: «Сормовский отдел народного образования настоящим удостоверяет деятельную неутомимую работу по просвещению Нины Мих[айловны] Субботиной, к[ото]рая была вызвана Сормовским Отнаробом 15/III, 1919 г. из г. Можайска, Моск[овской] губ[ернии], с инструментами ее частной астр[ономической] обсерватории в Собольках, на квалифицированную Наркомпросом должность астронома-наблюдателя строющейся обсерватории СОНО. В должность тов[арищ] Субботина вступила, по независящим от нее обстоят[ельствам], 15/VIII, 1919 г.». Это была первая в жизни Субботиной официальная «профессиональная» работа.
- Вымышленные маркизы, ученые-самоучки и главные редакторы: как женщины отвоевали свое место в популяризации науки
- «Красота архитектуры мозга завораживала меня»: первая женщина-президент MIT — о начале своей карьеры в науке
- Мария Склодовская-Кюри – супергероиня от науки: в прокат выходит фильм о жизни ученой
Таким образом, в жизни Нины Михайловны снова появилась какая-то определенность, а ее повседневная работа вновь была связана с любимой астрономией, и это вернуло ей хорошее расположение духа, придало бодрости и, кажется, возродило утраченный за предшествовавшие годы энтузиазм. «Как видите, — писала она С.К.Костинскому, — наше дело начинает давать новые ростки, и это нас очень радует: мы твердо верим, что когда ниб[удь] справедливость будет восстановлена и обсерватория вернется в Собольки, а теперь предстоит интересная работа в Сормове. Только возникает вопрос о заработке, т[ак] к[ак] без этого никак не обойтись. М[ожет] б[ыть] университет или пролеткульт что-нибудь сделают в этом направлении», — добавляла она с некоторой долей оптимизма.
<...>
Из упоминавшейся выше справки Сормовского отдела образования известно, что «До окончания постройки обсерватории СОНО, т[оварищ] Субботина организовала небольшую обсерваторию в Астрон[омическом] кружке, где и вела работу с учащимися СОНО и Сорм[овского] ун[иверсите]та, а также со всеми желающими. Бюллетени звездного неба, труды Субботиной печатались в местной прессе. Тов[арищ] Субботина возбудила в свое время интерес к звездн[ому] миру среди сормовских жителей и до 50 чел[овек] приходило в вечер наблюдать в обслуживающие 3 телескопа планеты и звезды, причем Н[иной] М[ихайловной] давались пояснения и демонстрировались астр[ономические] плакаты ее изготовления. Ежегодные отчеты Н[ины] М[ихайловны] представляемые ею в СОНО, свидетельствуют о ходе работ».
<...>
Занятия астрономией: организация кружка, подготовка лекций, руководство астрономическими наблюдениями и собственные наблюдения, — наверно, помогали отвлечься от неприглядной реальности. Но справедливо и то, что острый, привычный к научной работе ум Нины Михайловны просто не мог не наблюдать, не анализировать, не делать выводы. «Очень интересные группы Солнечных пятен, — делилась она результатами наблюдений с Морозовым. — На Пасхе мы наблюдали образование и увеличение одной группы пятен: у нас было 3 грозы, стояла страшная жара, — а теперь другая, очень большая, стала быстро уменьшаться и выпал глубокий снег». И Нина Михайловна задалась вопросом: «Не стоят ли такие изменения пятнообразовательной деятельности Солнца в связи с резкими изменениями погоды? Как будто то прибывает, то убывает энергия теплового лучеиспускания Солнца!» Она советовалась по поводу этой идеи с Николаем Александровичем: «Не можете ли сообщить мне что-ниб[удь] на этот счет? Я боюсь определенных заключений, хотя и наблюдаю Солнце давно, но зависимость представляется очень сложной». Впоследствии это наблюдение выльется в доклад на научном съезде и научную публикацию.