«Почему человек вынужден идти на преступление, пытаясь обезболить одну маленькую девочку?» Интервью с режиссером фильма «Доктор Лиза»
Российский режиссер Оксана Карас, чей фильм «Доктор Лиза» завоевал приз зрительских симпатий «Кинотавра» и открыл российскую программу Московского кинофестиваля, в интервью корреспонденту Forbes Woman рассказала, какие сложности претерпевают люди, занимающиеся благотворительностью в России, каково было снимать картину на девятом месяце беременности, почему она решила не касаться темы Сирии и Донбасса, и с чем связано малое число байопиков, посвященных женщинам в отечественном кино.
— Оксана, вы только что вернулись с «Кинотавра». Как зритель принял вашу картину? Довольны ли вы результатами фестиваля и каковы вообще ощущения от первого после пандемии российского киносмотра?
— Я очень рада, что «Кинотавр» состоялся, пусть не в июне, а в сентябре, и за это — низкий поклон организаторам. Не было бы у нас в этом году ничего, если бы не «Кинотавр», — очень многие западные и отечественные фестивали отменились. А посидев шесть месяцев на карантине, мы стали ценить маленькие радости. Когда твою картину показывают на большом экране, когда собрался полный зал, пусть и сидят зрители через кресло, но все равно смотрят фильм не по «Зуму» в окошечках, не по ссылке в интернете, а вживую, вот тогда появляется энергия от коллективного просмотра и магия кино.
Так что ощущения от просмотра в любом случае хорошие. Многие зрители выходили в слезах, хотя не было такой режиссерской задачи, я как раз не хотела спекулировать на теме, очень аккуратно простраивала повествование, чтобы в фильме были и драматичные, и ироничные сцены, чтобы не превращать его в одну большую трагедию.
Я очень довольна призом, который мы получили — это приз зрительских симпатий. Голосование проводит «КиноПоиск», собирая на выходе результаты оценок зрителей, которые были на фестивальном показе, — своеобразный экзитпол. У меня, кстати, уже был приз зрительских симпатий, когда я получила Гран-при за «Хорошего мальчика» четыре года назад.
Если фильмы, которые выходят в прокат в сентябре-октябре, не вернут зрителя в кинотеатры, никакого кино в следующем году может и не быть
В этом году была шикарная программа, очень разная. Я посмотрела «Хандру» Алексея Камынина, очень необычный веселый фильм, комедия, при этом с отсылками к Тарковскому и всему святому, что есть у режиссеров. Также посмотрела «Пугало», фильм, который взял Гран-при фестиваля, — замечательная работа якутского режиссера Дмитрия Давыдова, который преподает математику в школе. Там очень крутая работа у актрисы Валентины Романовой, певицы, которая впервые снималась в кино. Это скупая по средствам художественной выразительности история, но при этом глубокое настоящее невероятно поэтичное кино. Мне очень понравился дебют Насти Пальчиковой: «Маша» — смело, легко, нежно, очень музыкально сделанное кино, про 13-летнюю девочку, про необратимое взросление, про время нашего детства, 1990-е годы.
Сегодня наше кино, как и во всем мире, из-за ограничений, связанных с пандемией, переживает серьезный кризис. Кинотеатры открыты только в семи российских городах, и если фильмы, которые сейчас выходят в прокат в сентябре-октябре, не вернут зрителя в кинотеатры, никакого кино в следующем году может и не быть. Во время фестиваля мы, режиссеры, читаем очень много критики, мы и ждем ее, и боимся одновременно, потому что полностью открыты и «обезкожены». В нынешней ситуации ругать, только чтобы самоутвердиться или ругать, чтобы поострословить, как-то совсем нечестно. Потому что сейчас намного важнее заинтересовать зрителя, чтобы он вернулся в кинотеатры, а не плясать на костях режиссеров.
— В прошлом году в одном из интервью, посвященном фильму «Выше неба», вы сказали, что когда кино не может артикулировать важные общественно-политические послания, художник переносит свой фокус внимания на себя и свою семью, и уходит во внутренний эскапизм. Через год после этого вы выпускаете фильм о человеке с активной гражданской позицией, в разговоре про которого избежать политики невозможно, и это сложно назвать внутренним эскапизмом. Что вдохновило вас на эту историю, и какова была ваша основная цель, как режиссера?
— Действительно, я говорила о том, что художник сосредотачивается на себе, когда не видит возможности изменить окружающую действительность: то же самое мы наблюдали и в 70-80-е годы XX века, во времена брежневского застоя. Только тогда власть не менялась 16 лет, а сейчас — уже 20, и это не предел. Этим летом мы как будто бы расписались в том, что хотим этой несменяемости до 2036 года. То есть это еще более серьезная стагнация, еще более тяжелая социальная депрессия. Хотя, если это действительно позиция и выбор моего народа, то ничего не поделаешь, — я ее уважаю.
Так вот в такие периоды люди, которые занимаются проживанием и обрамлением в художественные формы коллективного бессознательного (режиссеры, писатели, художники), вынуждены сосредотачиваться на своем внутреннем мире: себе, семье, человеческой психологии.
Что касается «Доктора Лизы», то когда мы вспоминаем ее, когда рассказываем ее историю, то частное становится общественным, мы поднимаемся на другой, остросоциальный уровень повествования. Пытаясь ответить на поставленные в фильме вопросы, мы неизбежно приходим к политическим ответам. Почему годами ничего не меняется? Почему система настолько несовершенна, что один человек, будучи не в силах ее изменить, вынужден идти на преступление, пытаясь обезболить одну маленькую девочку?
На первый взгляд, то, что я начала заниматься этим проектом, — вопрос случая, но, конечно, нет ничего случайного. В 2016 году после Гран-при «Кинотавра» ко мне стали обращаться продюсеры, спрашивая, что бы я хотела снять, и приглашая в проекты. Так я познакомилась с Александром Бондаревым и Джаником Файзиевым, они предложили мне снять «пилот» небольшого комедийного сериала. Я сняла «пилотную» серию, она им не понравилась, и я была уверена, что на этом наши рабочие отношения закономерно завершатся. Но на следующий день мне позвонил Бондарев и предложил прочитать сценарий «Доктора Лизы». Это был один из драфтов истории, которую написал Алексей Илюшкин. Там было много, что мне понравилось: концепция одного дня, любовь автора к героине, хороший литературный язык, и было исходное событие, — необходимость обезболить маленькую шестилетнюю девочку. Но было и то, над чем пришлось работать еще год, чтобы изменить и улучшить. Мы ударили по рукам, и начали работать над проектом.
Честно признаюсь, что до этого я не много знала о Елизавете Петровне. В 2009 году на фестивале «Док», который проводил ныне покойный Михаил Угаров, я увидела документальный фильм Лены Погрибижской про доктора Лизу. Я помню, что меня обожгла эта история, просто потрясло, что вот где-то рядом со мной, в Москве, по одним и тем же улицам ходит такой человек, ездит на вокзал, кормит бомжей, воскрешает их к жизни. Человек такого масштаба личности, такой внутренней свободы, такого сердца. Это меня поразило. Потом в 2016 году я узнала о ее трагической гибели. Я все больше и больше узнавала об этом человеке, и поняла, что сегодня есть огромный дефицит героев, а Лиза — самый настоящий герой, про которого надо говорить и снимать фильмы. Герой противоречивый, сложный, неоднозначный, герой именно этого времени. У нас ушел год, чтобы переделать сценарий. Я общалась с ее друзьями, волонтерами фонда, ее мужем, Глебом Глинкой, беда была одна — все это не вмещалось в один фильм. Поэтому мы использовали концепцию одного дня из жизни Лизы.
— В нашем кино много байопиков о мужчинах — спортсменах, актерах, писателях, даже кинокритиках, — но выдающиеся женщины, их истории, подвиги, трагедии получают освещение намного реже. На ваш взгляд, почему так происходит?
— Думаю, что это последствия того, что много веков, даже тысячелетий, мы жили в мужском мире, и только сейчас, в конце XX — начале XXI века все постепенно начинает меняться.
Если вы возьмете любой роман русской литературы, вы увидите, что мужчин там — три четверти от общего числа действующих лиц. Если вы посмотрите, как набирают актеров в любой театральный или киновуз, вы увидите, что из 25 человек будет 17 мальчиков, потому что их надо распределить на пьесу «Ревизор» и другие пьесы, которые были написаны тоже мужчинами. Мужчины были героями, мужчины совершали поступки, мужчины действовали, а женщины могли вдохновлять, могли участвовать в процессе, но, как правило, очень мелодраматично, проблематика героини сводилась к квесту: выбирает ли она этого мужчину или нет. Активные женщины появились сначала в американском кинематографе. В нашем кино ситуация так или иначе меняется, но она должна меняться во всех сферах жизни. Например, женщины-президенты должны приходить к власти, и это не должно вызывать звенящее недоумение, а должно стать нормой жизни: кто лучше, умнее, тот и победил. Последнее, о чем должен спрашивать зритель, кто там режиссер у фильма, — женщина или мужчина?
Много веков, даже тысячелетий, мы жили в мужском мире, и только сейчас, в конце XX-начале XXI века все постепенно начинает меняться
Поэтому то, о чем вы говорите, это результат тысячелетнего перекоса в сторону фаллического мира, и я понимаю, что это неизбежно, потому что большое количество культовых произведений литературы, кино, театра были написаны и сняты мужчинами о мужчинах. Конечно, когда на первые роли вдруг стали выходить женщины, мы стали удивляться, ахать и присматриваться с двойным моноклем: а что это за женщина? а все ли у нее в порядке в семье? Куда это ее понесло?
В «Докторе Лизе» мы оставили мелодраматическую линию семьи, чтобы показать, как ее родные реагируют на женщину на передовой, женщину на Павелецком вокзале, женщину, которая кормит бомжей, женщину, которая решает как будто бы неженские вопросы. А у нее при этом еще трое детей, один из которых — усыновленный. А у нее еще и муж, успешный американский адвокат. То есть, это не остросоциальная драма о женщине, которая уходит головой в работу, потому что у нее не сложилась личная жизнь.
— Часто ли приходится сталкиваться с пренебрежительным отношением коллег или сексизмом в профессии?
— Мне повезло, я с этим не сталкивалась, но есть ситуация, которую ни я, ни кто-то из моих коллег-девушек до сих пор не смог переломить в свою сторону. Да, это правда, что сегодня женщина-режиссер уже не событие, но пока мы существуем в таком маленьком гетто авторского кино или авторского мейнстрима и сериалов, то есть в работу с большими бюджетами девочек пока не пускают. Поверьте, многие из моих коллег-женщин, да и я тоже, справились бы с этим легко. Мы могли бы конкурировать так, что мальчикам бы пришлось непросто.
Свой предыдущий фильм «У ангела ангина» я снимала на восьмом месяце беременности, «Доктора Лизу» — на девятом, беременная третьим сыном. Продюсеры, конечно, волновались: «Ты ж не родишь на площадке?» Я успокаивала, что все будет хорошо.
Пока мы существуем в таком маленьком гетто авторского кино или авторского мейнстрима и сериалов, то есть в работу с большими бюджетами девочек пока не пускают
В итоге мой живот никому не мешал, но при этом не было никаких поблажек. Надо выезжать на площадку в пять утра — встаешь и едешь. Конечно, группа была ко мне нежна и тактична, но ты никому не пожалуешься: «я девочка», «у меня ПМС» или «я сейчас рожу», потому что это вообще никому не интересно, хотя, конечно, я об этом говорить не буду. И я не одна такая, моя подруга Яна Гладких снимала свой дебютный фильм «Красотка в ударе» на шестом-седьмом месяце беременности.
— Вызывает удивление ситуация, когда женщин не пускают в высокобюджетное кино. Возможно, мужчины действительно боятся конкуренции? У доктора Лизы есть такое высказывание: «Импотенция — это когда женщина едет на войну спасать детей, а мужчины поливают ее за это дерьмом». Наверное, его можно применить и к нашему кинематографу…
— Полностью согласна, это можно применить к любой сфере жизни, и это актуально и после смерти Лизы.
— Насколько я знаю, вы очень тщательно работали над сценарием фильма, переписав его на 80 % и изучив большое количество материала. Какие события, факты из биографии или просто слова Елизаветы Глинки больше всего запали вам в душу и вели в работе над этой историей?
— Очень сложно сказать, потому что когда ты пропустил через себя огромный объем материала, очень сложно вырывать кусочки, ведь у тебя сложился цельный образ человека. Вы знаете, этой весной, когда все сидели на карантине, у моего продюсера Марии Ионовой возникла идея сделать флешмоб «Письма Лизы». Известные актеры, режиссеры, люди искусства читали в соцсетях письма из ее книги.
Доктор Лиза — это ведь ее ник в «Живом Журнале», из ее постов затем была создана книга. Елизавета Петровна действительно очень хорошо писала, у нее получались короткие эссе. Когда их читаешь — разрывается сердце, она никогда не писала про себя, всегда про других людей. Мы читали эти письма онлайн около месяца. И там так много интересных историй, и так жалко, что нельзя их все взять в фильм.
У нас в фильме есть история с козочкой, и я помню, что это были последние сцены, которые мне помогала дописывать Наташа Кудряшова. Я прочитала в книге тяжелую историю о том, как Лиза открыла первый хоспис в Киеве, как помогала своим умирающим пациентам. Перед смертью люди обращались к Лизе с самыми разными просьбами, а Лиза все их пыталась выполнить. Лиза была специалистом по паллиативной помощи, а у нас он даже не считается врачом, — ты как будто бы априори проиграл бой за пациента творцу.
Так вот в хосписе у Лизы лежал олигарх, от него отказались семья, родственники, друзья, он умирал один. И вот он в качестве своей последней просьбы попросил козленка, потому что в детстве у него был такой козленок, он играл с ним, и это делало его счастливым. Лиза нашла козленка и принесла ему. Когда я это прочитала, у меня сжалось сердце. А это составляло ее обычный день. Лиза была уникальным благотворителем, она старалась выполнить любую просьбу, с которой к ней обращались.
И вот я прихожу к сценаристу Наташе Кудряшовой и говорю, что нам нужен козленок. И прошу ее дописать козленка в конкретные сцены. Наташа, конечно, схватилась за голову: «Оксана, ну какой еще козленок?». Но, слава Богу, когда я приходила к ней, Наташа сначала посылала меня к черту с моими идеями, а на следующее утро помогала прописывать новую сцену.
Понятно, что ткань фильма — это на 80% какие-то правдивые документальные персонажи. Они все собраны из разных времен, мест, в которых жила Лиза, они все перемешаны, где-то есть киевские персонажи, где-то московские, где-то американские. Глинка ведь долго прожила в Вермонте.
То есть отвечая на ваш вопрос, что больше всего запало в душу, скажу, что меня поразил этот человек в целом. То, как она жила, как через себя пропускала все, что с ней происходило, то есть в целом масштаб ее личности. Иногда мне казалось, что, должно быть, ей помогали какие-то высшие силы. Потому что каждый день делать то, что она делала, знать, что тебя будут поливать грязью люди в белом пальто, и двигаться вперед — это очень тяжело. Ее до сих пор помнят бездомные, с которыми она общалась, хотя прошло уже четыре года. Она умела с ними разговаривать так, что возвращала им чувство собственного достоинства. Она как будто заполняла их душевные трещины своей любовью.
Нельзя помогать людям, если тебя это не радует, — ты сам должен находить в этом удовольствие.
— В чем феномен доктора Лизы, на ваш взгляд? Она жила в Вермонте, у нее была семья, дом, работа. Зачем нужно было приезжать в Москву и кормить бездомных на Павелецком вокзале?
— У нее заболела мама, поэтому она вернулась в Россию и осталась. Она всегда была такая, об этом рассказывает и ее муж. Ее невозможно было остановить или отговорить от опасности, если она что-то решила. Потому что ею двигала страсть помогать тем, от кого все отказались: государство, общество, близкие, друзья. Она как будто бы находила удовольствие помогать тому, кто безнадежен, кому не может помочь никто, кроме нее.
В фильме есть эпизод, когда чиновник спрашивает Лизу, зачем ей все это надо. А она говорит: «Эгоистка, люблю помогать бомжам ради своего удовольствия». Это, конечно, отговорка, шуточка, но в ней много правды. Нельзя помогать людям, если тебя это не радует, — ты сам должен находить в этом удовольствие.
— Не могу не спросить вас про выбор главной героини, потому что Чулпан Хаматова — безусловно, замечательная актриса, совершенно не похожая на Елизавету Глинку внешне, но, наверное, похожая на нее духовно, судя по ее поступкам.
У нас не было никакого выбора, мы хотели, чтобы это была Чулпан Хаматова. Вы правы, что они абсолютно не похожи, но очень важно было, что Чулпан такая же маленькая, такая же хрупкая, тонкокостная, прозрачная, у нее девичья фигура, как у Лизы, — такая восьмиклассница, как я ее называю.
Потому что у нас в фильме есть сцены, когда Лиза не могла уехать в лифте, у них дома стояла гиря, и на ней было написано «Не убирать. Лиза». В старых домах есть лифты, где есть ограничения по весу, чтобы ребенок не уехал, и она была такая легкая, что без этой гири не уезжала.
Лиза очень любила обнимать, была тактильная, и для нее объятия были способом спасения человека. Когда человеку уже ничем нельзя помочь, кажется, что горе его так велико, что ты рядом с ним только чувствуешь свою никчемность и ущербность, и неуместность рядом, можно только взять этого человека и обнять. И держать его в объятьях до тех пор, пока ему не станет лучше.
У нас была сцена, она основана на реальном случае, когда Лиза поехала помогать девочке, у которой был приступ. А девочка была очень высокая и большая. У нас в фильме ее играла Надя Карпова, у нее рост под два метра. Лиза ее обняла, девочка ей поддалась, успокоилась, и они 6 или 7 часов лежали вместе, а потом Лиза, маленькая, хрупкая, вынесла эту огромную девочку на себе из дома и помогла отправить в больницу. В этом смысле физика была важна для актрисы, которая играла Лизу.
В остальном, это актерский гений Чулпан. Да, мы ей покрасили волосы, чтобы убить родной пигмент: мы делали шесть окрашиваний, чтобы сделать из нее блондинку, и потом приходилось подкрашивать еще, потому что снимали два месяца. Да, мы придумали образ: голубой плащ, нитка жемчуга, туфли-лодочки. Но в остальном — это все сделала Чулпан.
Мы с Чулпан договорились, что нам неважно внешнее сходство, не надо делать один в один, это просто женщина в предлагаемых обстоятельствах. И как только мы договорились, утром на площадке в первой же сцене Чулпан уже двигалась как Лиза, интонировала, смеялась, ходила, копировала пластику, жесты — это, конечно, удивительно.
Чулпан, конечно, не только героиня, но и потрясающая характерная актриса, и она эту характерность умеет снимать как никто другой. К нам на площадку приехал Глеб Глинка, муж Лизы, сел за плейбек и тихо проплакал полдня, в какие-то моменты он аж вздрагивал от того, как Чулпан в образе входила или говорила, — все это ему было очень больно. Вообще я не знаю, что чувствует человек, когда кто-то играет его близкого и делает это очень талантливо.
— В разговоре о Чулпан и докторе Лизе невозможно не коснуться вопроса благотворительности в России. Очевидно, что трагическая гибель Елизаветы Глинки прервала многие начинания, которые не были воплощены в жизнь, и многие обездоленные люди потеряли одного из редких людей, неравнодушных к их участи.
— Нам было очень важно, чтобы Чулпан согласилась играть Лизу, потому что при всей своей внешней непохожести, она знает, про что играть, потому что она проходила через очень похожие ситуации: через человеческую травлю, о которой мы с вами говорили, через сложные выборы, когда надо принимать решение в пользу жизни и здоровья другого человека, а не своего блага, своей репутации, своего имени. Это очень непростые выборы, и она очень хорошо понимала, про что это.
Ни одна другая, пусть даже очень талантливая актриса, не смогла бы это сделать, не потому что не хватило бы масштаба личности или таланта, а потому, что Чулпан — человек, который тащит все это на себе последние 15 лет, возглавляя фонд «Подари жизнь». И она непонаслышке знает все проклятья российской благотворительности, она это бремя несет. У Чулпан и Кати Гордеевой вышла прекрасная книга «Время колоть лед», там они рассказывают о фонде «Подари жизнь», описывают все подводные камни российской благотворительности. Это очень важная книга, чтобы понять, что происходит в нашей стране. В России очень настороженное отношение к благотворительности. Даже если у человека возникает желание помочь, это, как правило, импульсивная и разовая акция. Потому что потом человека начинают терзать сомнения: а дойдут ли мои деньги до больного, а не развод ли это все, а кто все эти люди. Это большая работа — снять с благотворительности клеймо чего-то подозрительного и нечистоплотного, и сделать это абсолютно понятной и прозрачной системой.
Казалось бы, в этом году нашему государству нужно уделить особое внимание здравоохранению, а не войне или помощи иностранным тиранам, но увы. И в этом плане благотворительность несет на себе огромный крест тех функций, которые должно выполнять государство
Я уже молчу, что многими вопросами, которыми они занимаются в частном порядке, должно заниматься государство: те же сборы на спасение детей со спинальной мышечной атрофией. В западных странах этим занимается государство, и точка. А у нас в этом году принято решение сократить на 20 млрд рублей ассигнование по программе Минздрава «14 высокозатратных нозологий», в рамках которой министерство централизованно закупает дорогостоящие лекарства для редких (орфанных) заболеваний. Люди, больные редкими заболеваниями, и так долго не живут. Казалось бы, в этом году нашему государству нужно уделить особое внимание здравоохранению, а не войне или помощи иностранным тиранам, но увы. И в этом плане благотворительность несет на себе огромный крест тех функций, которые должно выполнять государство. Но государство — это не абстрактное понятие, это все мы, кто делегировал полномочия тем людям, которые управляют нами, кто сидит в Думе и в Правительстве, и в этом смысле это такое зеркало, в которое мы все смотримся.
— В последнее время со многими режиссерами я так или иначе говорю про внутреннюю цензуру. И те люди, которые работают в авторском кино, говорят, что сейчас, пожалуй, нет какой-то выраженной внешней цензуры, но есть цензура внутренняя. Видите ли вы в этом проблему? Когда вы брались за очевидно не простую тему вашего фильма, как вы для себя решали этот вопрос?
— Про себя могу сказать, что у меня никакой внутренней цензуры, наверное, не было. У меня есть только художественная цензура. Для меня, как для автора, художественная правда важнее правды жизни. Ты часто думаешь, как драматургически докрутить тот или иной эпизод, даже при том, что, возможно, в жизни было ярче, но нужно, чтобы драматургически было точнее.
По жанру у нас получилась остросоциальная психологическая драма, она затрагивает не только жизнь Лизы, но и важные актуальные вопросы нашей современности, несмотря на то, что действие фильма происходит в 2012 году. И тем страшнее звучат эти вопросы, что за восемь лет ничего не изменилось.
Большие вопросы возникают к государству, в котором человек может помочь ребенку, только совершив преступление. Почему эта система так устроена? Что мы сделали, чтобы ее изменить? А если у вас или у меня заболеет ребенок, куда мы побежим? Доктора Лизы уже нет. Кто нам поможет? Мне кажется, поставить вопрос острее, чем он стоит, нельзя, иначе это будет не художественное высказывание, а политический памфлет. Тогда уже мне надо будет баллотироваться в Думу, а не работать режиссером. Может быть, критики ждут именно памфлетов и манифестов, но я уверена, что когда какую-то мысль в кино сообщают в лоб, это нарушает драматургию, художественность.
Посыл фильма понятен: нужно менять законодательство, которое будет защищать детей, а не издеваться над ними, давайте вкладывать деньги в здравоохранение, а не в войну. Давайте быть добрее и чутче друг к другу. Милосердие — это ежедневная практика, доступная каждому. По-моему, все ясно, и при этом никто себя не цензурирует, потому что в этом нет необходимости. Потому это все какие-то прописные истины.
Посыл фильма понятен: нужно менять законодательство, которое будет защищать детей, а не издеваться над ними, давайте вкладывать деньги в здравоохранение, а не в войну
Первое, что я прочитала после выхода фильма, претензии, почему вы не рассказываете про Донбасс и Сирию. Это мой выбор как режиссера. Мне интересен период весны 2012 года, когда закончился президентский срок Дмитрия Медведева, все выбрали Владимира Путина, еще были какие-то надежды. Лиза занималась в фонде «Справедливая помощь» своим непосредственным делом, работой с пациентами. Мне интересен этот период. Мне, как рассказчику, нужна эта временная дистанция, эти восемь лет, чтобы посмотреть на все со стороны. Невозможно, находясь в ситуации, проанализировать ее. Мы с вами сейчас живем внутри Донбасса и Сирии, это наша с вами телевизионная повестка дня. А чтобы дать оценку, в том числе художественную, событиям, нужна дистанция.
— Я знаю, что вы очень много сил потратили, чтобы воспроизвести в фильме Москву 2012 года, потому что, как оказалось, она очень отличается от внешнего облика столицы сегодня.
— На постпродакшене мы буквально убивались, потому что компьютерной графикой нужно было воссоздать Москву 2012 года. Ведь все события происходят в центре Москвы, а все другое уже: по-другому деревья растут, клумбы, плитка везде, не асфальт, — все изменилось. Остался только огромный котлован перед Павелецким вокзалом, и в данном случае, для нас это был плюс.
— Вы упоминали про сотрудничество с Глебом Глинкой, который вас консультировал. Очевидно, для него съемки фильма были травмирующим событием.
Конечно, травмирующим, я даже не представляю, как он на это решился. У меня самой было предубеждение, что когда снимаешь какой-то байопик, рядом стоят родственники с вилами и контролируют каждый твой шаг. Глеб Глебович доверил нам самое дорогое, что у него есть, — это память о Лизе. Конечно, это произошло потому, что он хорошо знал нашего продюсера Александра Бондарева, который был товарищем и близким другом Лизы. Он 10 лет проработал волонтером в ее фонде, ее уход стал для него трагическим событием, и он решил сделать фильм в память о Лизе. Глеб Глебович очень деликатно и тонко относился к нашей работе, не бил по рукам, хотя читал каждый вариант сценария, многие вещи мы у него уточняли и спрашивали. Бывали ситуации, когда мы с Чулпан убеждали его, что нужно оставить ту или иную фразу. Но надо отдать ему должное, он адвокат, он понимает силу слов, и мы могли его убедить в той или иной ситуации, поскольку он умеет прислушаться и позволяет себя убедить.
Конечно, были важны его первые впечатления от фильма — мы его просто оставили одного в зале, закрыли и ушли. Он вышел весь в слезах, и это было самое важное признание для нас. Он смотрел фильм и на «Кинотавре». Мы только потом поняли, что мы привезли его в Сочи, а это то самое место, где разбилась Лиза, история закольцевалась.
Интересно, что после смерти Лизы продолжали происходить странные события. Например, когда вытаскивали со дна вещи погибших пассажиров, их все складывали на берегу моря. А у Лизы была такая детская игрушка, ослик, которого она всю жизнь возила с собой, и вот спустя 2-3 месяца после авиакатастрофы этого ослика в запечатанном пластиковом пакете вернули Глебу Глебовичу. Ослик вернулся домой.
Много было забавных историй, которые рассказывал Глеб Глебович. Как бомжи ходили в его дорогущих костюмах, потому что Лиза спокойно им их раздавала. Первая сцена в фильме — когда Глеб заходит в квартиру и случайно садится на бомжа, который спит у них на диване в его костюме — это абсолютно реальная история.
Очень смешная была история, когда он пустил нас снимать в их квартире. Я его долго переспрашивала: «Глеб Глебович, вы уверены, подумайте еще раз, серебряные ложечки найдутся, а осадок останется». На что он отшутился: «Я тридцать лет прожил с Елизаветой Петровной, чем ты хочешь меня напугать?».
— Если брать следующую вашу картину, над которой вы работаете сейчас, можно, на мой взгляд, говорить о повороте к остросоциальным темам в вашем творчества. Летом вы снимали фильм «Чиновница» о коррупции в Минздраве.
Да, это правда, мы должны были запуститься в апреле, но попали под карантин. Начали снимать 25 июня в Питере с соблюдением всех норм Роспотребнадзора: маски, санитайзеры, температурный дневник, в каких-то объектах санитарные халаты (при температуре воздуха выше 30), постоянный тесты всех людей на съемочной площадке, и мы прошли по краю, никто не заболел. Это было непросто.
Сценаристами проекта выступили Денис Уточкин и Мария Меленевская, это авторы «Обычной женщины» с Анной Михалковой. Они очень талантливые и очень острые авторы, мне интересно было с ними работать. И тема меня, видимо, после Лизы еще держала, очень много в этой истории поднимается актуальных вопросов. Вообще сюжет старый, архитипичный, любимый всеми еще с гоголевских времен. Ничего нового тут нет — коррупция, взяточничество, откаты, — все это наше, родное, российское. Но при этом универсальное, во всех странах есть эти проблемы. Тема «коррупция в здравоохранении» звучит острее, потому что там цена вопроса — человеческая жизнь. И это уже пляски на костях.
У нас был чат, куда мы со сценаристами скидывали заметки из российских медиа, которые могли бы использовать в нашей истории. И после каждой новой статьи мы понимали, что жизнь нас переигрывает. Как бы лихо и жестко Денис и Маша не закручивали сюжет, в жизни все оказывалось еще чудовищнее, масштабнее и страшнее. Люди такие аферы закручивают, такие преступления совершают, — только диву даешься. Очень хотелось в нашем кино разобраться, что же двигает этими людьми, какие у них мотивы. Не может же быть, что только банальные алчность и жажда наживы. Мне кажется, мы нашли, что еще.
- «Вкладывать нужно в людей с командой»: Ксения Франк — о Фонде Тимченко, проблеме сиротства, семейных ценностях и поддержке женщин в регионах
- Доступ к добру. Как 28-летняя москвичка основала фонд поддержки молодых онкологов и кормила врачей в пандемию
- «Очнувшись от пандемии, мы рискуем получить очень страшную картину». Что происходит в фондах, работающих с редкими заболеваниями