«Неортодоксальная»: как на самом деле живут женщины в хасидской общине
Мини-сериал Unorthodox («Неортодоксальная») снят по мотивам автобиографической книги писательницы Деборы Фельдман «Неортодоксальная: скандальный отказ от моих хасидских корней» (2012). Книга и сериал — с некоторыми расхождениями — рассказывают историю бегства 19-летней женщины Эсти из общины сатмарских хасидов в Бруклине. Она оставляет своих родных, мужа, налаженную жизнь и, главное, детально регламентирующую эту жизнь религию, в которой воспитывалась с детства. Она прилетает в Берлин, где обретает свободу и любимое дело.
Не стоит ожидать от сериала большой глубины, неоднозначности и внимания к нюансам — по подаче материала он довольно прямой, стереотипный, черно-белый, как костюм хасида. Российскому зрителю это становится понятно при встрече с тремя «русскими» персонажами: уборщицей, проституткой и мошенником. Сам Берлин, куда бежит главная героиня, изображен не менее стереотипно, чем его «русская» диаспора. Неизменно залитый солнцем живой зеленый город, где все смеются, обнимаются, купаются, ходят в кафе, бегают и катаются на велосипедах, где на десяток берлинцев приходится две гей-пары. Там Эсти попадает в пеструю компанию иностранных студентов, будто сошедшую с обложки языкового учебника, — и ни одного пасмурного дня, ни одного немца-ксенофоба. Если Берлин — это светлый полюс фильма, его темный полюс — Уильямсбург, Бруклин. Там серость, уродливая архитектура, одинаково блекло одетые люди, ведущие нездоровый образ жизни и связанные между собой нездоровыми, на взгляд извне, отношениями.
Хасиды в сериале (предназначенном, разумеется, для нехасидской аудитории) предстают как Иные, обитатели другой планеты, приткнувшейся посреди Бруклина. Про нее зрителю сообщают две вещи: хасидский образ жизни экзотичен и морально неприемлем для современного светского западного человека. Чтобы подчеркнуть эту экзотику, авторы сериалы тщательно проработали все детали: костюмы и прически (и о работе костюмера подробно рассказывается в докьюментари о съемках), целые ряды штраймлов — хасидских меховых шапок, пейсы разных оттенков, воссозданы интерьеры (в том числе супружеская спальня с двумя раздельными кроватями), показаны повседневные обряды и крупные праздничные церемонии — свадьба главной героини и пасхальный седер.
Но параллельно зритель узнает, что эти удивительные люди — мужчины в чулочках и женщины в париках — живут в весьма неприглядном, на взгляд зрителя, пространстве. Это замкнутое общество, строго охраняющее свои внешние границы. Это общество взаимного надзора, где внутренние границы — скажем, стены супружеской спальни — легко проницаемы для бдительного ока родственников или соседей. Это патриархальное общество, где управляют мужчины, а женщина должна быть хорошей женой и матерью, ее личные амбиции (если такие вдруг появляются) или чувства никого не интересуют. Впрочем, чувства ее мужа тоже никого не интересуют, если дело доходит до угрозы благополучию общины и предписанному свыше порядку. За этим следит раввин, причем не стесняясь в средствах. Так, в погоню за сбежавшей главной героиней, которую необходимо вернуть, потому что она беременна «ребенком своего мужа» (sic) и чтобы не создалось «опасного прецедента», отправляется некий Мойше — мерзавец, не в ладах с законом. Только он не сам по себе мерзавец (право еврейского народа иметь своих мерзавцев отстаивал еще Владимир Жаботинский) — он посланник раввина и разделяет его уверенность в том, что святая цель (интересы общины и семьи) оправдывает любые поступки, — и Бог на их стороне.
Помимо того что зритель может интерпретировать самостоятельно, мы получаем две краткие, но емкие критические характеристики ультраортодоксальной общины — от сбежавшей из общины мамы главной героини («все эти правила, все эти сплетни») и от светской израильтянки Яэль (светские израильтяне традиционно не любят ультраортодоксов): «Там мужчины только учат Талмуд, а женщины — машины для вынашивания детей».
Если Дебору Фельдман хасиды обвиняли во лжи и намеренной дискредитации их общины и образа жизни, то сериал, который лишь отчасти следует сюжетной канве книги и не включает всех описанных ею эпизодов из жизни сатмарской общины, в том числе самых одиозных, обвинить в фактических искажениях трудно. Все правда — все это известно из истории, в том числе самой недавней, и других ультраортодоксальных еврейских общин: ранние договорные браки, неразвитость индивидуальности, власть семьи и общественного мнения, подчиненное положение женщины, а главное — защита общиной собственных границ, невозможность мирного выхода из общины, использование разных средств, чтобы вернуть беглянку и/или оставить в общине ее детей. И это логично: в рамках самого сериала мы видим, как опасно — для общины — создавать «прецедент», который по принципу домино запускает ряд аналогичных «девиаций». Если бы у главной героини не было матери-беглянки, со скандалом покинувшей общину 15 лет назад, и если бы она не занималась музыкой с нееврейской учительницей, у нее бы вряд ли появился замысел бегства. Которое она и не смогла бы осуществить в одиночку — два нарушения границ приводят к третьему. Возможно, эти два прецедента в анамнезе привели к тому, что Эсти так удивительно легко адаптируется в Берлине, в секулярной нееврейской среде. Правдоподобнее выглядит ее муж с его типичной пингвиньей походкой, говорящий по-английски с сильным идишским акцентом (хузбанд), пугающийся всего незнакомого — а за пределами Уильямсбурга ему незнакомо все, начиная со смартфона.
Однако, помимо правдивости или ложности фактов, есть еще вопрос их интерпретации и оценки. Сериал, снятый по мемуарам беглянки светскими людьми, чуждыми еврейской ортодоксии, неизбежно грешит демонизацией. Соответственным образом на это смотрят зрители — представители секулярного Запада: действительно, их ценности — свобода выбора, индивидуализм, гендерное равенство — здесь нерелевантны, и лишенная всего этого община предстает «тоталитарной сектой», «средневековым гетто», заповедником фанатизма, нетерпимости, сексизма и «кухонного рабства». Представитель такой светской, критически настроенной аудитории, комментируя скандал, разразившийся после выхода книги Фельдман, писал, что хасиды своими опровержениями достигли обратного эффекта, только добавив Фельдман известности, — теперь, прогнозировал он, все девушки в Уильямсбурге будут читать эту книгу с фонариком под одеялом и планировать побег. А вот это представляется крайне маловероятным.
Важно понимать, что все те же факты, те же элементы еврейского патриархата можно повернуть по-другому, истолковать иначе. В сериале Эсти говорит, что в Талмуде сказано: муж должен доставлять жене удовольствие. И это правда. Патриархат не ставит женщин вровень с мужчинами, но в какой-то мере учитывает их интересы. И за последние десятилетия появилось немало работ феминистически настроенных исследователей, старающихся оправдать раввинистический иудаизм в этом отношении, показав, что на разных этапах своего развития, включая и Талмуд, и «дремучее» Средневековье, еврейское религиозное право в отсутствие гендерного равенства все же не было мизогинистично.
Если обратиться к современности и не к исследовательским реконструкциям, а мнению живых людей, то эти люди — как мужчины, так и женщины из ультраортодоксальных общин — говорят, что у них нет иерархии, где мужчины выше, а женщины ниже: просто они разные, у них разные заповеди, разные обязанности перед Богом и людьми. Да, мужчина изучает Тору и Талмуд, а женщина печет халу, но это не дискриминация — это различия, женщине и не нужно учить Талмуд, ведь Бог лучше знает, что нужно женщине, чем она сама. В еврейской семье при этом не патриархат, а тонко устроенный матриархат: да, мужчина — глава семьи, но женщина — шея, вертящая этой головой. Да, внутри общины про всех все знают, но это не сплетни (злоязычие запрещено тем же Талмудом) и не доносительство — это взаимопомощь, ведь если кто-то оступился, ему надо помочь. Да, у женщин в ультраортодоксальной общине мало возможностей профессиональной самореализации, но они счастливы — счастливы семьей, детьми, тем, что муж не изменяет, не уйдет, участвует в воспитании детей, а многочисленные родственники и община всегда помогут — с работой или жильем — и защитят от внешнего мира с его многочисленными опасностями. Кроме того, как были, есть и будут беглецы и беглянки из ультраортодоксальных общин, так же есть те, кто приходит в них извне. Появился уже целый ряд монографий о секулярных американских еврейках, которые вступили в ультраортодоксальные общины — со всеми их «правилами и сплетнями», со всем тем, от чего Эсти Шапиро бежала в Берлин.
Безусловно, описанный выше подход к устройству жизни разделяют далеко не все в общине — и вот здесь начинаются основные сложности, потому что вырваться оттуда по многим причинам, в том числе финансовым, чрезвычайно трудно. И чем быстрее развивается общество, тем сложнее удерживать подобный уклад жизни, который для большей части светского, феминизированного мира, просто невозможен. И история Эсти (и самой Деборы Фельдман) — яркое тому подтверждение.
Возвращаясь к теме упрощенчества, которым грешит сериал с его идеализированным Берлином и демонизированным Бруклином, надо отметить неназванного героя, который больше всего страдает от этой бинарности. Это иудаизм. Иудаизм здесь подается в пакете с ультраортодоксией: если иудаизм, то бесправие, одиночество, психологическое насилие, и наоборот — если Берлин, друзья и музыка, то сразу сэндвич с ветчиной. Разумеется, в действительности это не так: есть широкий спектр деноминаций, позволяющих исповедовать иудаизм совершенно иначе, чем в Уильямсбурге. И поскольку сериал не является экранизацией книги Деборы Фельдман (а лишь воспроизводит первую, бруклинскую, часть ее истории), можно представить ему плодотворное продолжение, которое бы показывало дальнейшее личностное развитие Янки, мужа главной героини. Сын доминантной матери и типичный продукт своей среды, Янки претерпевает некоторую эволюцию вследствие травмы ухода жены и своих новых контактов в Берлине. С одной стороны, он принимает мысль, что должен доставлять жене удовольствие, а не просто запускать репродуктивный механизм, с другой — теща бросает ему упрек в «монополизации Бога», подразумевающий, что в Него верят и за пределами сатмарской общины. В результате он «готов тоже измениться» и со слезами отстригает свои пейсы, но Эсти не принимает его жертву. У сериала открытый финал: Эсти выиграла лишь первый раунд, но грядет второй. В будущем, как грозится мерзавец Мойше, они вернутся, чтобы отнять у нее ребенка, — и вот тут у Янки есть прекрасная возможность по-настоящему измениться: уйти из общины, тем самым лишив ее возможности отсудить у Эсти ребенка, и постараться воссоединиться с женой в Берлине, не оставляя при этом религиозный образ жизни: ультраортодоксальный — да, но не религиозный.
Такая эволюция, кажется, достойная следующих четырех серий.