Правила ведения боя. 10 историй борьбы с раком, которые помогают победить страх
«Правила ведения боя» продолжают большой проект Гордеевой #победитьрак, который начался в 2012 году с одноименного фильма. За это время в медицине совершено немало важных открытий — появились новые лекарства и методы лечения. И люди, как справедливо считает Катерина, больше не обязаны «оставаться с несчастьем один на один, в информационном вакууме и эмоциональном параличе. Победить рак — значит победить страх. Эта книга — ваше право на эту победу». Катерина Гордеева расспросила о раке и способах борьбы с ним лучших врачей России и мира, предельно честно поговорила с пациентами, которые сумели противостоять болезни, и с теми, кто, как Андрей Павленко или Екатерина Гениева, достойно сражались до конца. Истории ее героев помогают победить страх, вооружиться новейшими знаниями и выработать свои «Правила ведения боя». Научными консультантами книги стали один из самых успешных в мире ученых в области разработки противораковых препаратов Андрей Гудков и один из ведущих химиотерапевтов России, онколог Михаил Ласков.
«Медицина учится лечить рак. А мы с вами — здоровые или уже переболевшие раком — должны научиться тому, как противостоять самой болезни и страху, связанному с нашей неосведомленностью», — говорит в предисловии писательница и героиня «Правил» Людмила Улицкая.
Лайма Вайкуле
В тот момент, когда болезнь пришла к Лайме Вайкуле, самой певице казалось, что жизнь как раз только начинается: неожиданный большой и длительный контракт в США, студия звукозаписи в Лос-Анджелесе, концерты и предложения ведущих ролей в громких американских мюзиклах. Мечта только стала сбываться. Она вспоминает об этом почти без сожалений: карьеры не жалко, просто обидно расставаться с иллюзиями: «Все для меня было — только пой, только улыбайся, только записывай свой голос на нашу пленку, принцесса! Меня распевал певец, который распевал Майкла Джексона. С меня сдували пылинки, катали на кабриолетах, собирались сделать из меня звезду, одним словом. А я? Сказать, что я собиралась делать карьеру, будет нечестным. Знаете, всю жизнь все то, что касалось карьеры, я ломала. Вот Бог давал, а все уходило, как песок через пальцы. И вот болезнь… Болезнь сама все решила. Она отменила, скажем так, все лишнее и ненужное. А вредное — исправила. До болезни мне казалось, что земля вертится вокруг меня, я самая главная: я, я, только я. Я была страшной эгоисткой и людей, которые жили не так, как я, не то что не принимала — я их осуждала. Болезнь это поправила. Я поняла, что люди разные, другие. И какие они — не так уж важно, важно, по крайней мере, стараться их принимать. Поняла, что главное в жизни — это родные и близкие. И какие они — тоже не так уж важно, главное, живы-здоровы. Ну а вся эта карьера — все глупости совершенные. Хотя…»
Тут Лайма задумается. У этого «хотя» высокая цена. Ведь если бы не случайный продюсер, не немного несвоевременные гастроли, не забрезживший на горизонте американский контракт, этого нашего с ней разговора могло бы и не быть. Это я и произношу вслух. Она опять молчит, болтает ногой и кивает: «Да, это такая цепь невообразимых случайностей. Я от других людей, которые тоже заболели, такое не раз слышала. И со мной так было: я не собиралась ехать ни в какую Америку. Но когда все стало складываться, я помню, как продюсер мне очень серьезно, как американцы любят, сказал:
«Главное, что тебе надо везти с собой в Соединенные Штаты, — это здоровье». О, как это на меня тогда подействовало! Я как сумасшедшая проверялась! Я все время думала: главное, чтобы я была здоровенькая. Хорошо помню день, когда мне на родине, в Союзе, отдали карту обследования. Похлопали по плечу и сказали: «Ну просто огурчик!» Через месяц в Америке выяснится, что у меня последняя стадия. И врачи скажут: надо было десять лет не проверяться, чтобы так запустить».
Людмила Улицкая
Оглядываясь назад, Улицкая с изумлением вспоминает: болезнь дала ей довольно сильное ощущение жизни; месяцы лечения, проведенные ею в Эйн Кареме, были наполнены работой, впечатлениями, общением — словом, жизнью. За время болезни она дописала ту самую книжку — «Зеленый шатер», которую бросила в итальянской Беуке, узнав о диагнозе.
«И знаешь, что еще? Я никогда так много не гуляла и не проводила времени в попытке жить без мыслей, а жила, стараясь впитывать красоту мира. И надо сказать, что красота меня окружала замечательная, ослепительная и очень убедительная», — об этом Людмила Улицкая рассказывает, отмеряя ровными шагами ту самую тропу, по которой два года назад каждое утро несколько недель подряд поднималась от деревни Эйн Карем в больницу «Хадасса». На химиотерапию. Но говорит она это не с интонацией заложницы, против воли вернувшейся в место трагически долгого несчастья. Нет. В это трудно поверить, но туда, где была пройдена точка невозврата, рак, она возвращается так, как возвращаются к местам юности или первой любви.
<…>
Из дневника Людмилы Улицкой:
«Я пришла в пустую капеллу, потом вышла в сад, плоды здесь не освящали. Деревья плодовые стояли прекрасные и вовсе в этом не нуждались. Лимоны почти все зеленые. Грушевое дерево, все засыпанное грушевыми лампами, много гранатовых деревьев, они были все красивые, почти все уже набрали свой багрово-лиловый цвет. Но были и зеленые, которые не переставали быть зелеными. Но еще и не стали багровыми. Золотом отливали на солнце. Крещеный еврей, Альфонс Ратисбон из Франции, основал этот монастырь 150 лет тому назад. Деревня Эйн Карем — в долине. Наверху стоит огромный госпиталь «Хадасса». Я там лечусь. У меня еще есть время подумать о происшедшем со мной. Теперь делают химиотерапию. Потом еще будет облучение. Врачи дают хороший прогноз. Посчитали, что у меня много шансов выскочить из этой истории живой. Но я-то знаю, что никому из этой истории живым не выбраться. В голову пришла замечательно простая и ясная мысль: болезнь — дело жизни, а не смерти. И дело только в том, какой походкой мы выйдем из того последнего дома, в котором окажемся.
…Израиль склоняет к размышлениям. Сюжет этой страны — неразрешимость. Минное поле людей и идей. Минное поле исто- катерина гордеева правила ведения боя 56 рии. Десятки истребленных народов, сотни ушедших языков и племен. Колыбель любви, место добровольной смерти. Я здесь живу четвертый месяц. Это земля Откровения. Я это знаю. …Почти все мои родственники старшего поколения умерли именно от рака: мать, отец, бабушка, прабабушка, прадед… От разных видов рака, в разном возрасте: мама в 53 года, прадед в 93. Таким образом, я не была в неведении относительно моей перспективы. Как цивилизованный человек я посещала с известной периодичностью докторов, производила соответствующие проверки. В нашем богохранимом отечестве до 60 лет делают женщинам УЗИ, а после 60-ти — маммографию. Я довольно аккуратно посещала эти проверки».
Эммануил Виторган
Звучит совершенно неправдоподобно, но 33 года назад, в 1986 году, свой рак легкого артист Эммануил Виторган действительно почти не заметил. По крайней мере не воспринял как попытку Провидения покуситься на свою жизнь. Не знал он, чем болеет. И не сразу понял, с какого того света она его вытащила: он счастлив, любит и любим, подрастают дети, в театре и кино большие роли. Ну и… какое-то легкое недомогание непонятного свойства. Обо всем заботится Аллочка, Алла Балтер: ищет и находит лучших в стране врачей, укладывает неугомонного мужа на обследование, договаривается об операции. И все это так легко, тонко и деликатно, что ему и в голову не приходит, насколько серьезно его положение.
«Аллочка умудрилась окутать меня такой заботой, таким уютным коконом, что казалось, будто что-то незначительное происходит, какая-то суета, но ничего страшного, — рассказывает Виторган. — Все кругом улыбались и шутили. Я так и думал, как все говорят: легкая форма туберкулеза. Ведь меня и отвезли в Институт туберкулеза. Потом перевели на Каширку. Тут бы мне все понять, но все опять смеются-улыбаются, а Аллочка хлопочет рядом, значит, все в порядке, все хорошо, все своим чередом. Там, на Каширке, работали два профессора, два брата, Евгений и Григорий Матятины, старые знакомые нашей семьи. Вот их Аллочка как раз и подговорила, чтобы они сказали: «А давай мы тебя по старой памяти перевезем на Каширку, там мы рядышком, будем встречаться, будем к тебе приходить, ты же свободно ходишь, все нормально. Выпьем, покурим, все будет хорошо»».
Фрэнсин Джой Дрешер (актриса)
«Пройдя путь от отчаяния до эйфории победителя, я абсолютно точно поняла: да, рак — это ужас, но не ужас-ужас-ужас… И вот в этом нюансе заложен очень важный механизм. То, над чем можно научиться смеяться, перестает пугать. Так появилось сообщество «Рак-фигак». Серьезное ли оно? О нет, мы собираемся, ржем, рассказываем друг другу забавные истории, связанные с раком или не связанные. Но мы говорим об этом. Это перестало быть для нас табу. А вот это уже серьезно. И как посол по вопросам здравоохранения женщин я скажу: рак наносит глобальный удар, прежде всего, по психике человека. А от этого ломается все. Людям, столкнувшимся с раком, элементарно не с кем поговорить. Я их приглашаю к разговору, я даю им возможность расслабиться. И тем самым решаю очень важную и серьезную проблему. Ведь вот смотрите: один из двух мужчин и одна из трех женщин встретят рак в своей жизни. И каждый из них насмерть перепугается. И ему будет невыносимо жить в одиночку с этим скелетом в шкафу. А я научу его смеяться».
Стив Джобс
В одной из самых прогрессивных современных исследовательских скрининговых лабораторий — лаборатории профессора Фарелла из Калифорнии — наша встреча с врачами и учеными начинается парадоксальным образом. Профессор зачитывает мне фрагмент из открытого письма руководителя корпорации Apple Стива Джобса. Джобс написал его 9 января 2009 года: «На прошлой неделе я узнал, что проблемы со здоровьем куда серьезнее, чем предполагалось. И гораздо серьезнее, чем я их воспринимал. Не скрою, я сожалею о том, что по неверию или самонадеянности не положился на современный и, как оказалось, довольно высокий уровень развития диагностики и превентивных методик, которые могу оценить лишь задним числом и, увы, теперь уже бесполезно для себя».
Я молча слушаю, киваю, еще не до конца понимая, к чему клонит профессор. Дочитав, мистер Фарелл аккуратно складывает листок вчетверо и кладет в карман халата: «Если бы подобный скрининг был придуман всего на десять лет раньше, жизнь Стива Джобса могла бы и быть подлиннее, и сложиться совершенно иначе. Разумеется, при условии, что мистер Джобс был бы посговорчивее и больше бы верил в медицину. (Известно, что в первые несколько лет своей болезни, рака поджелудочной железы, Стив Джобс действительно предпочитал тибетских целителей представителям официальной медицины. — К.Г.)
Лев Иванович Бруни
(Журналист и телеведущий)
В квартире Льва Бруни на метро «Аэропорт» — распахнутые форточки. Врывающийся через них свежий уличный ветер почему-то пахнет огурцами.
Я ерзаю, курю, не к месту хихикаю каким-то глупостям, не отваживаясь начать интервью. Бруни берет инициативу в свои руки: «Обезболивающий пластырь, наклеенный к вашему, Катя, приходу, — объясняет Лев Иванович, — будет действовать от силы пару часов, в которые я смогу сохранить ясность мысли, не отвлекаясь на боль». Я пока всего этого не понимаю. Он знает наверняка. Это — наше время. Не дожидаясь вопроса, Лев Иванович начинает разговор с той самой точки, на которой сорок восемь часов назад закончился поздравительный телефонный звонок: «Понимаю, это звучит неубедительно, но я совершенно не боюсь смерти. И у меня нет никаких претензий к моей болезни. Дело в том, что я считаю, что рак — это благословение».
— Почему?
— Потому что у меня есть время. Я получил рак как подарок к своему шестидесятилетию. Сейчас я понимаю, что это действительно был подарок. Ведь я как будто бы получил письмо, уведомление о будущем. И это очень важно и ценно. Это дает возможность по-человечески завершить дела. Я вот иногда думаю: какой ужас, если человек ложится спать и не просыпается, или выходит из дома, а на него кирпич падает, или инфаркт. У него даже нет времени подумать ни о своей жизни, ни о жизни вообще, ни о чем.
Андрей Павленко (онколог)
В марте 2018 года петербургский хирург-онколог Андрей Павленко узнал о том, что болен раком желудка в поздней стадии. Имея привычку из каждой пациентской истории извлекать урок на будущее, Павленко в содружестве с изданием «Такие дела» создает собственный блог, в котором изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц с профессиональной дотошностью рассказывает о том, что с ним происходит — не только в медицинском плане. В своем блоге Павленко дает врачебную оценку своему пациентскому опыту. Первое, о чем он пишет, — о трудности, с которой столкнулись коллеги-врачи, когда они должны были сообщить Павленко его диагноз.
«Найти слова было трудно, — вспоминает Павленко. — Да трудным было практически все: смотреть мне в глаза, произносить эти слова. Хотя в принципе о том, что со мной происходит, никому непосредственно мне не пришлось сообщать: я видел результаты своей гастроскопии, я видел анализы. Я же — врач. И я сделал вывод. Коллеги были избавлены от необходимости произносить вот это самое: «У тебя — рак». Но это не избавляло меня от того, чтобы рассказать, что случилось, своей семье. Наверное, это было самым сложным. С женой я говорил сразу и как врач, и как муж».
Екатерина Гениева
«А слабость — это у всех так бывает?» — спрашивает меня, едва сойдя на перрон, Екатерина Юрьевна Гениева, филолог-англист, специалист по Джойсу, многолетний директор Всероссийской библиотеки иностранной литературы. Из сумочки у Екатерины Юрьевны выглядывает первое издание книги «Победить рак». Она ловит мой взгляд; «Прочла за ночь, Катя. Спасибо. Знаете, что самое поразительное? Оказывается, кто-то уже болел. И кто-то через все это прошел. Почему-то я вначале совершенно не отдавала себе отчет в том, что я не первая, с кем это случилось. Но вопросов все равно много, пойдемте, вы мне расскажете».
За две недели до ухода она снова приехала в Санкт-Петербург. Участвовать в «Диалогах» Открытой библиотеки. Защищать подвергшийся гонениям в России благотворительный фонд «Династия» (он занимался финансированием образовательных и просветительских проектов), закрывающийся Американский культурный центр в Библиотеке иностранной литературы и, наконец, право на образование и просвещение граждан России. Гениева не изменила себе: она и в этом своем выступлении была точна и бесстрашна. В ответ на мое пессимистическое замечание о том, что «большей половине граждан страны все, о чем вы говорите, не важно и не нужно», страстно отвечала: «Катюнечка, вы не правы, просвещение — оно как воздух, этим нельзя пренебречь. Просто это очень долгий и кропотливый труд».
Раиса Горбачева
Мы останавливаемся возле фотографии улыбающихся Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича. Он смотрит на нее так, будто персонально эта фотография во всем и виновата. Говорит: «Это мы только что вернулись из Австралии, уставшие, счастливые. Даем интервью на «Эхо Москвы». Раиса была такая радостная в этот день… В общем, это последняя наша фотография. Через три недели она заболела».
Горбачев молчит, опустив голову. Я тоже стараюсь смотреть вниз. Вижу: у него сжимаются кулаки. Вдруг взрывается: «Черт возьми, как только я начинаю об этом думать, у меня такое желание — расстреливать из автомата Калашникова этот рак! Но как ты будешь расстреливать, если носителем рака являются люди. Самые дорогие люди». И через паузу: «Когда соглашался на это интервью, не думал, что будет так тяжело. Думал, отпустило».
Жанна Фриске
«Понимаешь, — рассуждает Шепелев, — с точки зрения немецких врачей (человеку неподготовленному нужно время, чтобы привыкнуть к болезни), болезни, в том числе и онкологические, делятся на те, которые они воспринимают как излечимые, и все остальные — при которых возможно только немного продлить жизнь и сохранить ее качество. «Борьба против рака», «вызов болезни», «сражение» — это слова не их лексикона. Безусловно, нас лечили, нас поддерживали, нам сочувствовали. Но ни о какой надежде речи не шло. Просто курс облучения и шесть курсов стандартной химиотерапии. Но при этом — окна из палаты в старинный парк, возможность засыпать и просыпаться вместе, кофе с круассанами на завтрак и возможность общаться с сыном Платоном столько, сколько у Жанны было сил. В немецких больницах нет этой, вдолбленной нам с детства, фобии перед грязью, инфекциями, особенными детскими болезнями, которые делают невозможным посещение маленькими детьми своих больных родителей. В общем, как это ни странно, лечение в UKE — один из самых светлых и даже романтических моментов болезни Жанны».
Он еще немного помолчит, как будто растерянно. А потом очень быстро, без выражения, как будто читает инструкцию по безопасности или какую-то памятку, расскажет, как именно там, в Гамбурге, ему впервые приснился сон о том, как оправившаяся после болезни Жанна возвращается на сцену, как публика, замерев, смотрит на нее, пытаясь угадать нанесенные раком отметины, но Жанна прекрасна как раньше. Она выходит на авансцену, становится в луч прожектора и поет. Зал с восхищением смотрит на нее, а потом взрывается аплодисментами: она победила.