«Токсичны не только деньги, но и люди»: Александр Галицкий о том, кому дает деньги, как сохранить репутацию на Западе, и о своем новом «единороге»

Управляющий партнер венчурного фонда Almaz Capital Александр Галицкий вывел на орбиту мирового IT-бизнеса множество громких проектов, в том числе компании Parallels, Acumatica и Acronis. Сейчас в зоне интересов одного из самых авторитетных венчурных инвесторов России — система цифровой маркировки товаров, которую внедряет Центр развития перспективных технологий (создан в 2017 году, 50% принадлежит USM Holdings Алишера Усманова, еще по 25% — госкорпорации «Ростех» и самому Галицкому).

Александр, все венчурные инвесторы, когда ищут новый проект, всегда говорят, что они смотрят на команду и выбирают по людям. Но на самом деле эта фраза ничего не значит. А можете пояснить, что конкретно вы смотрите в людях?

Я вообще считаю, что с какого-то момента все венчурные капиталисты превращаются в некое HR-агентство с психологическим уклоном. То есть, по сути дела, мы смотрим на то, что с этими людьми надо жить очень долго. И комфортность отношений не в том, чтобы они тебя слушали, потому что ты не всегда прав, а в том, чтобы удобно было верить , что с этими людьми что-то получится. Хорошо, когда ты знаешь человека, он повторно к тебе приходит, это легко. Или ты его изучал достаточно долго. Но бывает, когда тебе надо очень быстро это сделать. Вот это самый сложный момент — не ошибиться. Удобнее спросить, кто-то с кем-то общался в юности, кто-то с кем-то общался в процессе обучения и так далее. Ну, просто летел в самолете даже. Поэтому с этой точки зрения это такой процедурный вопрос, я бы сказал.

А какие стоп-факторы? Есть красные флажки?

Все предприниматели, как и любой человек, любят приукрашивать настоящее и свое будущее. И вот эта дистанция от сегодняшнего состояния и будущего — это одна история. Второй стоп-фактор —  это когда ты не чувствуешь команды. То есть мы обычно не смотрим предпринимателя, у которого нет команды. Это просто-напросто один из таких стопов. Я не беру криминал, какие-то другие вещи — это все понятно. Если человек что-то делал до этого, ты задаешь вопрос, как это он делал, с кем он это делал. Как он решал проблему ту или иную, про которую он рассказывает. С кем он ее решал? Обращался ли он к кому-то? Начинаешь исследовать, умеет ли он работать в команде. Конечно, мы смотрим очень много, но… Не сразу бежишь за ручкой. У нас была одна сделка, когда мы просто сказали: «Давайте мы подпишем сейчас прямо?» Но это было один раз.

А это секрет, что за сделка?

Да, она еще живая, поэтому, думаю, это пока секрет, потому что мы еще не знаем, насколько она будет удачной. Потому что, понимаете, когда мы заходим в сделку, все кажется классным. И со временем появляется много факторов влияния на дело — коронавирус или какая-нибудь другая история. Но часто может повлиять чисто человеческий или технологический фактор, и окружение, и множество всяких вещей. Скорость движения в каких-то направлениях. Например, какая-то сделка может казаться стагнирующей, но потом вдруг выстреливает сумасшедшим образом. А бывает наоборот — та сделка, на которую ты ставил, оказывается совершенно не такой, как ты себе представлял.

Кому вы никогда не дадите денег?

У меня нет такого понятия. Ведь мы пытаемся играть так называемых умных венчурных капиталистов с умными деньгами и так далее, поэтому мы пытаемся вкладывать деньги в те области, которые нам хорошо знакомы и где у нас есть возможность какого-то лифта, чтобы поднять команду вверх. Это значит, у нас есть знакомые, связи. Когда появляется какая-то сильная история, ты можешь что-то выстраивать, ты можешь что-то вести, строить репутацию, у тебя есть возможность свои компании продать.

А кто такой вообще хороший венчурный инвестор?

Хороший венчурный инвестор — тот, кто оставил, по сути дела, зарубку на технологическом бизнесе. Компании, которые остались в памяти. В хорошей памяти, потому что есть очень много компаний, которые остаются в плохой памяти у людей.

А вы хороший венчурный фонд?

Это пусть кто-то другой говорит, хорошие мы или нет. Я многими вещами бываю недоволен. Если брать компании-выходцы из России — конечно, у нас есть знаковые компании. И если считать Parallels, считать Acronis и Acumatica — это компании, которые вышли из России и оставили зарубочку — пусть небольшую, но зарубочку — на мировом технологическом дереве.

Вас называют легендой венчурного рынка, но я вам сейчас про другое задам вопрос.  Кто самый крутой венчурный инвестор в России? Не считая вас.

Если смотреть чисто исторически, пусть это называлось не венчурным фондом, но все-таки Леонид Богуславский сделал достаточно много. Он начинал раньше всех, раньше меня  и инвестировал в тот же «Яндекс». И у него нет такого повторения — фонд-фонд-фонд под одним названием. Он строил свою историю, которая сейчас заметна на рынках — и на индийском, и где-то на российском, и где-то на американском.

Но он не берет деньги в управление?

Ну, это неправда.

Он мне так сказал.

Хорошо. Если он сказал…

Несколько лет вы давали мне интервью и тогда говорили, что русские деньги токсичны. Ничего не поменялось?

Нет, ничего не поменялось. Грустно становится от того, что токсичными являются не только деньги, но и люди. Это та грусть, которая одолевает меня. Партнеры из фондов, Европейский банк развития или частные инвесторы опасаются того, что наши вложения в компании, которые имеют большой бэкграунд из России, например, могут вызвать достаточно нехорошую для нас историю. Это грустно, потому что я достаточно хорошо верю в инженерный потенциал Российской Федерации, и это сильное ограничение для нас. Ясно, что никаких госденег в нашем фонде не может быть.

Что в этой ситуации делать российским предпринимателям? Это же не означает, что они перестали придумывать, стали менее профессиональны или менее перспективны.

Здесь рекомендаций можно дать несколько. Строительство своей репутации — одна из важных вещей, потому что ты становишься токсичным, если у тебя репутация сложная.  В 1990-е годы отношения на западном рынке были построены на доверии к персоналиям. Тебе поверили, тебе доверяют. В моем случае, когда оглашалась сделка с Sun Microsystems еще в 1993 году,  про меня напечатали статью относительно моих каких-то там советских дел. Мне позвонил Скотт Макнили (генеральный директор и сооснователь Sun Microsystems. —Forbes) и спросил: «Это правда или нет?» Я сказал: «Нет». Ясно, что они потом искали подтверждение обратному и не нашли. Доверие укрепило отношение ко мне многих людей в той же Кремниевой долине. И это доверие не пропало там и сейчас. А для молодых ребят это сложная история, конечно. Здесь совет — обращать внимание на другие рынки, что сложно, конечно, потому что американский рынок как раз, наверно, самый потребляемый. Мы смотрим как бы вокруг — куда можно отправиться, куда пойти, потому что в любом варианте мост из Восточной Европы, Центральной Европы или Европы вообще как таковой в Соединенные Штаты загружен. Я изучал Китай, но туда не рискую идти.

Почему?

Потому что мы работаем в бизнесе B2B, а Китай еще не готов к B2B. Они предпочитают создать технологии у себя внутри, а не приобретать их. А (что касается) B2C — мы не знаем их культуры. И с этой точки зрения, это очень рискованное мероприятие. Вы не можете назвать много международных компаний, которые стали успешными на китайской территории. Поэтому надо высаживаться туда по-серьезному — создавать китайский фонд из китайских людей.

То есть, получается, нашим молодым ребятам, которые пострадали от каких-то международных отношений и стали токсичными внезапно, не имея к этому никакого отношения, единственный путь — это путь в третий мир, да?

Почему? Надо смотреть на многие вещи. Ведь вопрос же амбиций, правильно? Я тысячу раз повторял, что у человека должны быть амбиции. Если он на 30% выполняет свои планы, то он может гордиться собой. Если ты ставишь амбиции перед собой пробиться на мировом рынке, значит, ты можешь там и делать шаги, и ехать в те же Штаты, можешь ехать куда-то еще, можешь пробовать себя в Китае, если ты думаешь, что  выучишь язык и будешь говорить на китайском. Культуру ты не будешь, например, ловить правильно, но, по крайней мере, языковое общение даст тебе возможность делать меньше ошибок. Я считаю, что надо серьезно думать и про Россию: а можно ли что-то сделать здесь, и может ли что-то отсюда наконец-то выйти за пределы страны? Не в рамках импортозамещения, а, как я раньше говорил, в рамках «импортонападения». Ну я, по крайней мере, смотрю, что можно.

Почему мы с вами в Москве разговариваем? Что вы здесь делаете?

Я смотрю, что можно делать в России. Меня это очень интересует. Россия — особенная страна с точки зрения организации, скажем, бизнеса как такового. Потому что здесь существуют, как правило, крупные бизнесы, и они часто смешаны с государством. Первый опыт у нас был с онлайн-кассами, потому что для меня это была (знаковая) история. Там я думал: «Вот сейчас я создам плацдарм для своих инвестиций в России». Но в какой-то момент мне запретили. Но я понял, что это тема рабочая. И тогда родилась идея маркировки. Но важен результат, который она принесет. Я всем говорю: маркировка есть, можно сделать умную аптечку. Пожалуйста, бизнес сразу рождается на ходу. Можно сделать умный холодильник, вы все свои покупки сможете в реальном времени наблюдать, контролировать по срокам, датам и так дальше. То есть приходя домой, вы знаете, что у вас есть все для борща, например, или не хватает чего-то для борща. Но самое главное — это может совершенно изменить логистическую систему доставки. Все говорят, что увеличится стоимость производства — на самом деле это ерунда, потому что такая история приведет к снижению цен либо к перераспределению (финансовой нагрузки) между производителями и ретейлом. Это выгодно государству.

Какова ваша доля в этом проекте с маркировкой?

25%.

А роль? Вы как стартапер участвуете или как инвестор? Вы это придумали? Это больше похоже на фаундера.

Я вложил свою долю, 25%. В России ты должен участвовать на равных — есть такое понятие долевого финансирования. Я в совете директоров. Но, конечно, я не занимаюсь операционной деятельностью компании.

Как вы рассчитываете, сколько будет стоить эта компания? Это будет ««единорог»»?

Если брать по параметрам расходов, доходов и всего остального, то она уже «единорог».

Если перейти немножко в другую отрасль. вас лично как человека сейчас какая больше всего проблема волнует?

Мировая бедность меня в каком-то смысле волнует. Проблема токсичности российских историй весьма сильно волнует. Из более глобальных тем… Ребята, которые пытаются бороться с астероидами. Вот недавно пролетел тут очень близко — величиной с футбольное поле.

Вы боитесь астероидов?

Я не то что боюсь астероидов, я верю людям, которые технически считают, и рассчитывают, и ведут множество моделей относительно возможных угроз в 2029-м, 2030-м, в 2032 году. Вы не забывайте, что множество лет Земля получала удары, если брать (данные) по геологическим и другим исследованиям. У меня есть друзья-астронавты, которым я даю свои деньги иногда. То есть я вхожу в Founders Circle так называемый. В общем, я считаю, что надо помогать либо конкретным людям, которых ты знаешь, либо надо помогать чему-то более глобальному.

Интервью в рамках проекта Forbes Capital снято в офисе юридической компании DSL-Service.