«Это полностью изменит мир»: миллиардер Богуславский о том, как заработал $1 млрд на одной сделке, и грядущем перевороте в интернете

Основатель инвестиционного фонда RTP Global Леонид Богуславский прославился крупными инвестициями в интернет-компании, которые впоследствии стали ключевыми игроками на российском рынке. Сейчас он предпочитает вкладывать деньги в зарубежные стартапы, хоть и признается, что хотел бы больше инвестировать в России. За последние годы Богуславский собрал по-настоящему звездный портфель — в нем оказалось целых восемь единорогов, то есть компаний с капитализацией свыше $1 млрд. Среди недавних побед бизнесмена — успешное IPO софтверной компании Datadog на бирже NASDAQ, которое прошло по оценке $11 млрд и в моменте увеличило его личное состояние на $600 млн. Также Богуславский заработал $260 млн на выходе из немецкого онлайн-сервиса доставки еды Delivery Hero. О том, где искать потенциальных единорогов, какая технология станет next big thing и у кого стоит учиться инвестированию, предприниматель рассказал журналисту Елене Тофанюк.

Сегодня у нас в гостях венчурный инвестор, миллиардер и сын Зои Богуславской Леонид Богуславский. Леонид Борисович, здравствуйте. 

Здравствуйте, Елена.

Вы недавно заработали совершенно фантастические деньги на IPO Datadog, увеличив свои вложения, по-моему, в 400 или в 500 раз. Вопрос следующий: что чувствует венчурный инвестор, когда получает такой результат?

Вы знаете, мы пока денег не заработали, мы просто заработали оценку на свою долю в компании Datadog. Пока это все-таки еще не деньги. А что чувствует? Я думаю, примерно то же самое, что и спортсмен, который выиграл какой-то важный старт, потому что — для меня это еще важно — до этого момента нас рассматривали через призму успеха одного проекта — это «Яндекс». И вот то, что у нас возник еще целый ряд многомиллиардных компаний, где мы были первыми инвесторами, и Datadog как последний успех — это говорит о том, что мы стали серийными инвесторами по выращиванию единорогов.

У вас же восемь единорогов?

Да, пять компаний уже публичные и еще три частные компании в нашем инвестиционном портфеле.

А кто принял решение инвестировать в Datadog — вы или ваша команда?

Вы знаете, это всегда команда. Я только принимаю окончательные решения — инвестируем мы или нет. То есть у меня есть, что называется, право вето. Команда полностью все обсуждает, зачастую я участвую в обсуждениях, но команда принимает решения без моего влияния на первом этапе. Потом я сам смотрю проекты и там уже одобряю это или могу сказать, что мы не делаем сделку. Это, кстати, бывает очень редко, когда я говорю, что мы не делаем сделку.

А что вас может отвратить от сделки?

Когда я что-то увидел, чего не увидела команда. Либо я засомневался в основателе, либо я засомневался в масштабе, или мне показалось, что конкурентная среда очень рискованная. Но это реально бывает очень редко. То есть, как правило, я просто утверждаю то, что команда мне предлагает.

То есть Datadog вы просто утвердили?

Да. Datadog — это большая заслуга члена моей команды, Кирилла Шейнкмана, который возглавляет наш офис в Нью-Йорке. Он, в силу своего бэкграунда, вообще софтверный предприниматель…

То есть он смог понять, что она делает…

Ну как бы мы все поняли, что она делает, но реально…

Вы долго читали, пытались разобраться, что она делает, на самом деле?

Действительно, это такая очень инновационная компания, софтверная, и поскольку Кирилл вообще ветеран Oracle — он был одним из первых разработчиков и программистов в Oracle и потом сам лично создал два софтверных стартапа, которых он продал, у него как раз очень большой опыт в том, что по-английски называется enterprise software и различные софтверные решения. У нас не только Datadog, у нас в американском портфеле несколько софтверных компаний, которые очень успешны.

Вот у вас есть восемь единорогов. А сколько вы хотите всего иметь единорогов? Где предел?

Вы знаете, это все равно, что спросить футболиста, сколько матчей он хочет выиграть. Он ответит, что будет делать это до тех пор, пока его карьера в силу возраста или отсутствия травм позволит ему это делать. То же самое и здесь. Мне очень нравится этот бизнес, я получаю колоссальное удовольствие от работы со своей командой и огромное удовольствие работать с молодыми предпринимателями и с компаниями. Я вообще считаю, что в силу определенного опыта и возраста у меня начинает возникать такая миссия, что ли — я передаю свои знания и опыт, я с удовольствием делюсь ими. Иногда — и сейчас даже чуть чаще — на каких-то публичных выступлениях, когда приходят молодые ребята, я им очень откровенно рассказываю про какие-то свои находки — и жизненные, и профессиональные. Мне кажется это очень важным.

Например? Поделитесь какой-нибудь последней находкой.

Это [разговор] на час. Ну вы же, на самом деле, слышали какие-то находки, которые рассказывают [другие]. Ну как? В основном это касается того, как ты себе определяешь какие-то цели, как ты проявляешь волю, чтобы их достичь, что ты должен выходить из зоны комфорта, как важно и правильно рисковать и так далее.

Это, кстати, очень важный вопрос — как правильно рисковать. Ведь есть же риск, который имеет смысл брать, а есть риск, который не стоит брать.

Честно скажу, это, конечно, зависит от нескольких элементов. Первое — то, что ты человек, который в принципе готов брать на себя определенный риск. Дальше каждый человек для себя решает (сам), потому что у всех, в общем, разная планка риска. Второе, что очень существенно, — ты оцениваешь этот риск, потому что если у тебя недостаточно опыта, то ты можешь неправильно оценить этот риск и превысить эту планку или, наоборот, не пойти на риск, который вполне доступен. Но это уже очень индивидуально, потому что есть успешные люди, которые берут очень небольшой риск на себя, есть очень успешные «ковбои» (как я их называю), которые если не прыгают со скалы в непонятную воду, то, во всяком случае, берут повышенный риск, и это зачастую оказывается успешным.

Вы сколько на себя готовы взять риска, если перевести это в деньги? Вот Forbes оценивает ваше состояние в $2,2 млрд. Сколько из этого вы готовы потерять, чтобы понять, какой уровень риска вы готовы взять?

Раньше, когда я был помоложе, я говорил, что вообще был готов все потерять, кроме какого-то минимума для того, чтобы поддержать уровень жизни семьи, естественно. Но я был готов все потерять, потому что был настолько уверен в себе и в том, что я снова поднимусь и заработаю или восстановлю потерянное своими усилиями. Сейчас все-таки другая ситуация, но я могу сказать, что, в принципе, я готов все потерять, но только чтобы это не сказалось на детях, маме и моей семье. Ну, будет неприятно, естественно. Я не говорю, что мне все равно — потеряю я или нет. Конечно, это неприятно, это будет болезненно, но это не будет трагедией, от которой я впаду в какую-то депрессию. Я уверен, что этого не будет.

А что вы будете делать, если это произойдет? Вам же захочется как-то вернуться к предыдущей деятельности?

А к какой из них? У меня же было их несколько.

К венчурному инвестированию, я так понимаю.

Нет, ну к предыдущей деятельности мне не получится, конечно, вернуться — в среду ученых и стать опять ученым-математиком, потому что прошло очень много времени…

А вы скучаете?

Нет, я не скучаю, но я просто отвечаю на вопрос, что это уже невозможно, потому что, конечно, потеряны определенные знания за это продолжительное время. Но я бы мог вернуться в свою жизнь, которая была чисто предпринимательской, то есть начать какую-то компанию с нуля. Еще проще мне было бы вернуться в мою жизнь бизнес-консультанта. Я был бы даже, наверное, лучшим бизнес-консультантом, чем я был в PwC, потому что с тех пор я массу уроков получил, усвоил, и сейчас у меня принципиально другой жизненный опыт.

Да, вы рассказывали, что ваши уроки стоили вам $160 млн, примерно…

Да. Можно, считая, что это стартовый капитал, попытаться возобновить консультационную деятельность.

Вы же в Кремниевой долине живете в основном, нет?

Нет.

А где? Летаете между странами?

Я достаточно много времени провожу в Москве, а в остальное время летаю между странами. Но в Долине, честно, я давно не был. У нас офис в Нью-Йорке, я бываю в Нью-Йорке, и если езжу по Америке — я иногда там встречаюсь с какими-то компаниями — это просто поездки на пару дней. Я достаточно много времени провожу в Европе, потому что у нас много компаний в Германии, Англии, и туда ближе летать. Я бываю в Индии, бываю в Сингапуре, в Юго-Восточной Азии.

Вы не хотите вообще закрыть все инвестиции в России, перестать уже с этим связываться?

Это было бы неправильно, потому что, естественно, и у меня, и у команды самые глубокие знания, конечно, по российскому рынку, и нам проще и оперативнее, в общем-то, помогать российским предпринимателям, российским стартапам успешно развивать компании. Мы только чуть-чуть сместили фокус, когда смотрим на компании в России, на то, что мы смотрим только те компании, которые имеют международный потенциал. То есть продукт или сервис, который компания разрабатывает, может работать не только в России. Мы практически перестали смотреть на компании, которые могут существовать только на рынке России.

Это, кстати, тоже очень важно — помогать таким перспективным инновационным российским предпринимателям выйти за пределы одной страны и стать игроком на глобальном рынке. В силу нашей инфраструктуры, когда мы и в Америке, и в Европе, и в Индии, и в Сингапуре, у нас получается такая инновационная платформа, которую уже используют предприниматели из отдельных стран. То есть когда мы разговариваем с европейскими компаниями, стартапами, для них очень ценными являются наши возможности в той же самой Индии, и наоборот. И это касается и американских компаний тоже. Как раз для российских компаний эти наши возможности очень ценны и интересны.

Вы когда-нибудь принимали эмоциональное решение куда-нибудь инвестировать?

Да, принимал, конечно.

Какими эмоциями вы руководствовались? Вам понравились основатели, или вы вдруг решили, что вот это много денег принесет?

Вы знаете, это мой личный момент, наверное, и для инвесторов это не совсем правильно, потому что я учитываю финансовую перспективу, но чуть-чуть позже. То есть когда я принимаю эмоциональное решение, мне должен понравиться либо основатель — вот я просто, грубо говоря, влюбился в него как в профессионала, либо то, что они делают. Если меня захватило, и я как-то погрузился в это, разобрался, полюбил — дальше я, конечно, начинаю прикидывать финансовые возможности, потенциал, но это происходит на следующем шаге, не на первом этапе. Потому что, вообще, я же не финансовый человек, не финансовый инвестор…

Но вы математик.

Ну, это неважно. Математика — это просто у меня системный склад ума, но эта системность направлена в моем случае на оценку команды стартапа, на оценку того, что они делают. Я даже на первых встречах очень часто не говорю о финансах с компаниями. Это, кстати, тоже производит впечатление, потому что я начинаю с ними разговаривать как предприниматель, и они видят и даже удивляются зачастую, что я такой же, как они. То есть я не говорю с ними сразу о том, какая у вас выручка, сколько вы денег теряете. Я потом это спрашиваю, но только потом, а сначала мне очень интересно разобраться в бизнес-процессах и, скажем так, в мечте предпринимателя.

Ого!

То есть в том, что он хочет построить. И вообще, мне очень важно понять, насколько он долгоиграющий в этом бизнесе, насколько этот проект для него важен, или у него еще есть какие-то игрушки и он во многих ипостасях пребывает, что сразу, конечно, уже желтый свет — если еще не красный, то уже желтый. То есть человек должен гореть тем, что он делает, и у него должна быть очень большая мечта.

Потому что мы сталкивались с такими случаями — у нас ровно сейчас происходит очередной такой в Америке, когда есть компания, у которой очень большой потенциал, но к ней пришел стратегический покупатель и предлагает компанию купить за хорошие деньги. Мы хорошо заработаем, но я вижу, что еще минимум в два раза компания может вырасти, а основатели хотят ее продать. Они хотят продать по разным причинам.

Зачастую это бывает, потому что они, что называется, предприниматели первого проекта, это для них первый проект в жизни, и они хотят зафиксировать энное количество миллионов долларов, которые им вот эта продажа даст уже сейчас. То есть они понимают, что буквально через пару лет это может быть (сумма) в два-три раза больше, но уже сейчас для них это большие деньги. Они хотят их сейчас зафиксировать, получить и уже потом думать: а что делать дальше?

Вот я часто привожу этот пример, считаю его очень важным. Есть такие спортсмены, как Федерер или Джокович, которые уже столько «Больших шлемов» выиграли, столько денег заработали. Почему они продолжают биться и стараются выиграть еще и еще? Потому что они хотят стать легендами. Не просто гениальными суперкрутыми теннисистами, которые сколько-то раз выиграли чего-то или заработали сумму N. Они хотят стать не просто звездами, потому что они уже давно звезды, они хотят стать легендами, войти в историю. А есть спортсмены, которые хотят заработать определенное количество денег или чего-то такое выиграть — один-два турнира или один-два «Больших шлема»…

Эти вас не устраивают.

Это не меня не устраивает, а просто люди разные, и поэтому ты должен сразу понимать, а вот кто по своей мечте тот предприниматель, с которым ты имеешь дело. Ничего страшного нет, если это все-таки предприниматель, который готов пять или семь лет пахать, а 15 лет не готов пахать. Ничего страшного, но просто ты должен это понимать изначально. Ты должен понимать, кто он — Сафин или Федерер. Потому что Сафин суперкрутой, он был самым талантливым теннисистом своего времен. Но у него мечта была, видимо, чуть менее масштабной, чем у таких ребят, как Федерер или Джокович и Надаль.

А у вас какая мечта в детстве была? Вы хотели стать легендой?

Вы знаете, я хотел стать легендой… Ну, зависит от того, какой возраст вы имеете в виду, но я реально продолжительное время в детстве хотел стать спортсменом, и крутым спортсменом.

Я приходил в разные секции, начиная с плавания и кончая футболом и легкой атлетикой, и меня из всех секций выгоняли очень быстро. В каких-то секциях меня выгоняли в тот же день, то есть просто не брали, а из каких-то секций меня выгоняли через несколько дней как полностью неперспективного мальчика. Поэтому я реализовал вот эту мечту, когда увлекся триатлоном. Я себе уже ответил на вопрос: а чего это вдруг я этим всем занимаюсь? Я себе сказал: ну так у тебя же была мечта в детстве, вот ты ее теперь реализуешь. Но интересно, что тренеры, с которыми я в детстве общался, не увидели, что у меня есть генетическая выносливость. Ну просто тогда, в детстве, это ж все были короткие дистанции. Если бы какой-то тренер понял, что я генетически очень предрасположен к тому, чтобы заниматься спортом на выносливость, то, может быть, я бы и…

Миллиардером не хотели стать в детстве?

Нет.

Случайно получилось.

Если говорить о детстве… Я уже понимаю, что в спорте мне ничего не светит. Мне было лет двенадцать, когда я увлекся биологией серьезно, и я реально мечтал стать крутым биологом. Внутри своего детского времени я эту мечту реализовал, потому что я получил первую премию самой крутой олимпиады по биологии — олимпиады биофака МГУ. Я в шестом классе выиграл эту олимпиаду. Я очень серьезно занимался биологией, я каждый день ходил в Московский зоопарк, в кружок юных биологов, ухаживал там за животными и, в общем, ездил в экспедиции и ловил насекомых, собирал профессиональные коллекции.

С ума сойти.

Ну вот так.

Но биологом вы не стали, стали математиком.

Это произошло, кстати, потому, что папа со мной провел серьезный, взрослый разговор, объяснил мне, что биология, которой я занимаюсь,  — это чисто описательная наука. Он мне сказал: «Ну что, ты теперь всю жизнь с сачком будешь бегать за бабочками?». Ну вот Набоков тоже бегал с сачком за бабочками, но при этом еще все-таки писал великие романы. Так что если заниматься наукой, то какими-то точными науками. Поскольку меня биология очень интересовала, у меня следующей мечтой было заниматься биофизикой, но для этого, конечно, надо было заложить основы математики, поэтому я серьезно занялся математикой. Но вплоть до окончания школы я прицеливался к биофизике.

А что, кроме ваших родителей, на вас повлияло в детстве сильнее всего?

Мне повезло с… Неправильно, я не люблю слово «повезло». Я просто сам ходил и, можно сказать, набивался, чтобы я начал общаться с интересными людьми, которые становились моими учителями и на меня очень сильно влияли.

То есть вы не ждали милости от природы. Вы сами их искали.

Да. Но это то же самое, как заниматься любой из профессиональных деятельностей, которыми я занимаюсь, это просто основное в инвестициях. То есть ты идешь к кому-то, а не они идут к тебе. Вот это очень важно. Потому что зачастую…

Вы идете к стартаперам? Не они к вам приходят?

Да. В основном. Больше 90% случаев, наверное, когда мы идем к ним.

К вам же тоже ходят всякие, но я слышала, что вы их отстреливаете на подступах.

Нет, я не отстреливаю на подступах. Кстати, я читаю всю почту. Реально читаю. Если люди думают, что раз не ответил, то, значит, я вообще куда-то улетел, я даже не открыл — это не так. Я действительно читаю всю почту и довольно часто отвечаю. Да, я могу ответить: вы знаете, мы этим не занимаемся. Или если я вижу интересного человека, которому это очень важно, я прошу кого-то из команды посмотреть то, что он прислал, повнимательнее. И мы отправляем свой комментарий. Да, зачастую это комментарий «Нет». Но в этом комментарии мы во многих случаях объясняем, почему «Нет». И, наверное, это очень важно. Я лично получаю в ответ что-то вроде: «Спасибо, очень интересно вы подметили, и мы это будем учитывать». То есть многие вообще не обращают внимания на этот поток (писем), но меня очень интеллигентные родители воспитывали. И я считаю, что просто игнорировать людей вот так, совсем — это неправильно.

То есть как стартаперу с вами встретится? Ему нужно что-то сделать, чтобы вы сами это увидели и к нему пришли?

Нет. К нам многие приходят, и бывают интересные вещи, но просто, скажем так, большое количество мы сами где-то увидели и сами пришли. Мы вообще на раннем этапе, в 2000-х годах, пользовались таким инструментом в интернете — Alexa. Он измеряет трафик сайтов. И мы специально мониторили, у какого стартапа резко растет трафик. Если мы видели такой стартап, то мы старались найти контакты этой компании и самим выйти на нее. В общем, начать какой-то разговор.

С кем-нибудь сложилось? В кого-то инвестировали таким образом? Или это ничем не закончилось?

Да, с кем-то сложилось. С кем-то не сложилось. Например, мы очень рано увидели «Вконтакте», естественно — чуть ли не на второй или на третий месяц после того как сайт запустился. Но не сложилось у нас с инвестицией, хотя мы смотрели. Просто тогда у меня не было такого количества финансовых средств, чтобы сделать ту сделку, которую хотели ребята-основатели «Вконтакте». Но была пара проектов, которые в результате получились. Один из них — тот же самый Biglion, сервис групповых скидок. То же самое произошло: где-то на третий месяц увидели их, встретились. В общем, все получилось и мы до сих пор в этом проекте.

А сейчас это как устроено? У вас есть какие-то скауты, которые сидят и смотрят везде? Или как?

Это устроено таким образом, что есть сеть профессиональных контактов, знакомых, есть конференции, где очень много инвесторов и предпринимателей рассказывают о своих проектах. И мы бываем на всех основных конференциях. Потом, очень часто, в силу того, что я занимаюсь инвестициями уже 20 лет, возникают предприниматели следующей волны. Я имею в виду предпринимателей, у которых уже был успешный проект, и мы были уже инвестором в их предыдущем проекте. Они запускают новые проекты — зачастую очень интересные. Такие предприниматели вообще очень ценятся. То есть те, у которых уже был успех, которые построили компанию. Поскольку мы же были партнерами, это такой серьезный канал, по которому к нам поступают новые интересные стартапы.

Занятно. А почему вы не берете деньги в управление?

Знаете, это тоже такая очень, я бы сказал, личностная вещь. Это неправильно, но мне тяжело избавиться от того, что я отношусь к чужим деньгам на порядок более трепетно, чем к своим.

То есть страшно просто? Да?

Нет, не страшно. Просто я психологически рассматриваю деньги, которые мне дают или давали в управление, как к кредиту. Как к деньгам, которые я просто взял, на меня понадеялись, и я не могу их потерять. То есть я, так сказать, должен их вернуть или, еще лучше, заработать что-то для этого человека.

То есть вас это будет ограничивать психологически. 

Да. Я думаю, психологически это будет ограничивать. Те риски, которые я брал на себя, для своих денег, я, наверное, не возьму для чужих. Но, еще раз, это не значит, что я этого категорически никогда не делаю. У меня есть партнеры, которые со мной соинвестируют. И, в общем-то, они понимают, что мы, то есть я и моя команда, все-таки управляем их инвестициями, когда они соинвестируют с нами. Просто это не делается так, что управляющий партнер фонда инвестирует, я не знаю, 5-10% от всего капитала фонда, а остальное они собирают с рынка от инвесторов. В моем случае с самого начала я все делал на свои деньги, которые я заработал до этого, но в силу того, что я готов существенно рисковать, я оставлял что-то на жизнь, а остальные деньги вкладывал. Просто сейчас уже такая ситуация возникла, когда собственных финансовых ресурсов достаточно много, поэтому я могу себе позволить большой фонд. Причем только на свои деньги.

Большой фонд на свои деньги, финансовых ресурсов много. А какова цель?

Проекты. Больше проектов, больше влияния на проекты и более серьезные инвестиции в проекты. Масштаб.

А у вас есть какое-то представление о следующей big thing? Вот о предыдущей были — технологические гиганты выросли. Что может быть следующим?

Нет, смотрите: предыдущей big thing вообще был интернет. Ну, в целом — интернет. Давайте говорить про фундамент. Сейчас самой большой, как вы называете, big thing, становится искусственный интеллект. Я тут не открываю ничего нового. Это мы все знаем. Просто искусственный интеллект настолько быстро развивается последние несколько лет, и там еще столько всего предстоит сделать, причем понятно, что надо делать, что как фундамент, как некая научно-технологическая платформа, это полностью изменит мир. Он и сейчас уже меняется.

Но просто то, что нам предстоит —  на достаточно коротком промежутке времени, буквально десять лет, может, даже пять, произойдут очень большие изменения, появятся очень важные, меняющие нашу жизнь, технологические решения. Другое дело, что вот эти восемь гигантов, собственно, и занимаются этим. Поэтому возникнет ли новый технологический гигант, отдельно стоящий от них в искусственном интеллекте, — это большой вопрос. Потому что те денежные ресурсы, которые тратятся сегодня технологическими гигантами на иные исследования и на разработки в области искусственного интеллекта, феноменально большие. И, кстати, государственные инвестиции тоже колоссальные — в том же Китае и США. И Европа начинает…

Но с интернетом такого не было? Да?

С интернетом ведь что было? Тоже очень интересная ситуация. Когда Советский Союз запустил искусственный спутник Земли в 1957 году, Америка восприняла это как вызов. В результате была огромная государственная программа с целым набором национальных проектов, благодаря которым появилось много вещей — и в искусственных материалах, и в микроэлектронике. Но для нас самое интересное, что благодаря этим программам возник интернет. В России государство тоже понимает, что нужно инвестировать и нужно заниматься искусственным интеллектом, роботами, «цифрой» в целом. Но просто это нужно делать более проектно и в существенно большем объеме, чем это делается сейчас. Потому что иначе мы будем все больше и больше отставать.

А вы инвестируете в искусственный интеллект?

Да. У нас есть пара компаний, которые прямо совсем про искусственный интеллект. Одна российская, одна — немецкая.

То есть никто не поймет, чем они занимаются?

Нет, все поймут, чем они занимаются. Российская компания — «Даша». Ребята из Новосибирска разработали очень продвинутый чат-бот, который не просто заменяет колл-центры, а очень естественным голосом, как человек, может даже осуществлять звонки, предлагая что-то купить. То есть холодные звонки может просто делать — обзванивать потенциальных клиентов, предлагать какие-то товары и услуги. А вторая компания, очень интересная — немецкая, разработала на базе искусственного интеллекта и глубокого машинного обучения систему, которая с помощью смартфона может распознавать болезни растений, агрокультур. Там 60 видов различных растений и, по-моему, 600 различных болезней. Причем она может распознавать и сразу тебя информировать, какие пестициды, какие удобрения нужно купить, чтобы бороться вот с этой конкретной болезнью. И в каком магазине поблизости от тебя их можно купить. Но главное то, что она действительно распознает болезни — просто по фотографии.

С ума сойти. Вы говорили, что видите в качестве перспективных технологий FoodTech, Mobility и Digital Health…

Ну, дело в том, что последние десять лет очень бурно развивались различные бизнес-модели обеспечения народа продуктами. Этих моделей возникло несколько, начиная с доставки еды из сотен тысяч ресторанов. Вот у нас одна из самых успешных инвестиций —  Delivery Hero. На сегодняшний день у этой компании публичная оценка в €14 млрд. Она работает в 44 странах мира, это вот такая доставка еды из ресторанов. И кончая тем, что по-английски называется dark kitchens — это когда компания сама строит маленькие кухни, не знаю, на 100 квадратных метров, где изготавливается еда. Там нет зала со столиками, куда люди приходят. Там только маленькая кухня. Она может быть во многих районах города, и с ближайшей кухни ты на портале заказываешь то, что тебе нужно. Там очень хорошее меню. Естественно, в зависимости от страны — это традиционное меню. И тебе доставляют (еду) из такой кухни очень быстро.

Но я вам так скажу: вот есть какой-то сектор индустрии, и там начинают быстро зарождаться несколько бизнес-моделей, которые порождают несколько успешных компаний. В разных странах мира некоторые из них становятся глобальными компаниями. Но потом эта (волна) как бы спадает. То есть получается так, что этот участок окучен, надобность в нем исчезла, и начинается что-то другое. Вот, например Mobility. Сейчас есть такая достаточно модная тема — электрические самокаты. Изначальная идея в том, что это закрывает некую проблему последней мили. То есть когда человек вышел из дома и ему надо добраться до парка, который находится в 2-3 километрах, он берет (в аренду) один из этих самокатов, доезжает до парка, там его бросает и идет на пробежку или гулять. И я видел уже много раз, когда человек едет на этом самокате, а рядом бежит собака. Они так в парк транспортируются, там они гуляют с собакой, потом обратно он садится на ближайший свободный самокат, и так они едут до дома. Это очень популярный, очень быстро растущий бизнес и в Европе, и в Юго-Восточной Азии, и в Австралии. Вот так.

Лень. Решает проблемы лени.

Это удобство. Там же нет лени. Там потом бегать надо с собакой в парке.

С кем вы общаетесь из инвесторов? Дружите, обмениваетесь опытом.

Для меня, могу сказать, в каком-то смысле это были учителя. Но это не значит, что они меня прямо чему-то учили. Это означает, что я смотрел, что они делают и учился. Я учился у них. Не они меня учили, а я у них учился. Могу так сказать, что моим, наверное, первым учителем был Майкл Калви. Это был 2000 год, двадцать лет назад. Вообще, сотрудничество с Baring Vostok, потом это в основном было с Еленой Ивашенцевой, управляющим партнером Baring Vostok, оно было и очень успешным, и очень важным для меня профессионально. У нас с Baring Vostok шесть совместных проектов. В какие-то мы инвестировали одновременно, в какие-то проекты я приходил раньше, а Baring заходил на более поздней стадии. Мне было также очень важно и интересно посмотреть, как работает такой глобальный инвестор, как Tiger Global Это американский инвестор, но он инвестирует по всему миру и очень много делал инвестиций на развивающихся рынках — и в России, и в Индии, и мы там все время с ними сталкиваемся. И мы тоже были партнерами в нескольких проектах с ним. У них другой бизнес-процесс. По инвестициям, пожалуй, Tiger и Baring — это те ребята, у которых я много чего подсмотрел.

А кто самый крутой стартапер сейчас?

Ой, не скажу. Дело в том, что их действительно много — крутых стартаперов. Кого-то назвать — обидеть других. Нет. Тут, знаете, это не чемпионат мира, чтобы называть кого-то одного, что он самый крутой.

Есть что-то, о чем вы жалеете в жизни?

Поскольку я задумался, это значит, что нет. Если я буду дальше думать, то, наверное, я придумаю, чего мне жалко. Но, значит, не зудит, что чего-то жалко. Я думаю, все получилось неплохо в целом.

А есть какая-то проблема — экономическая, политическая, экологическая, которая сейчас вас волнует больше всего?

Ну, меня волнует, наверное, ситуация с инвестиционным климатом в России. Потому что мне бы хотелось существенно больше делать в России. Но вот как-то сегодняшняя ситуация с регулированием и силовиками, прямо скажу, не способствует тому, чтобы в России был большой комфорт для инвесторов. Вот это меня волнует и действительно беспокоит —  ровно потому, что я хочу делать много проектов в России. Но риски возросли для инвестиций. И хотя мы это продолжаем делать, но могли бы инвестировать больше.

Если бы вы что-то могли изменить в своем прошлом, что бы это было?

Я бы ничего не менял в своём прошлом.

Интервью в рамках проекта Forbes Capital снято в отеле Ararat Park Hyatt Moscow