Вторая волна или девятый вал: принесет ли новый виток пандемии безработицу и обнищание
В 2020 году экономической публицистике не угнаться за развитием событий. Еще недавно в статье, опубликованной в VTimes, я писал: «Мы не можем быть уверены в том, что все последствия весенне-летнего шока уже полностью проявились <...> Если же начнется вторая волна пандемии, <...> то медленное восстановление сменится новым спадом, и последствия для рынка труда (то есть для населения) будут намного больнее». Неопределенность сменилась ясностью: вторая волна наступила. Время подумать о том, что это будет значить для населения России.
Интуитивно понятно, что такой продолжительный период противоэпидемических ограничений, сопровождающийся полным или частичным закрытием целых отраслей, не может пройти без серьезных негативных последствий для экономики и населения. Однако многое остается на уровне догадок: насколько мало биологи и врачи знают про сам вирус SARS-CoV-2, настолько же мало могут сказать экономисты о влиянии коронавирусной пандемии. Статистические данные приходят с запозданием, и для детального анализа их пока недостаточно. Долгосрочные же эффекты в полной мере станут понятны лишь со временем.
Все кризисы, происходившие с нами в недавнее время — 1998 год, 2009 год, 2015 год, — так или иначе были кризисами спроса, вызванными внешними шоками, хотя и разной природы. Какие-то виды экономической деятельности оказываются избыточными, все закрывается, люди теряют работу и доход. Потом экономика перебалансируется, находит новое равновесие, появляются новые бизнесы, люди рассаживаются по новым рабочим местам.
Нынешний кризис специфичен: это кризис предложения, и он рукотворен — устроен нами самими. Бизнесы закрываются не потому, что они не эффективны, а потому, что надо ограничить контакты между людьми, чтобы остановить распространение вируса. Бизнесы закрыты — люди потеряли работу и/или доходы. При этом даже в тех странах, где не было строгого локдауна (например в Швеции), все равно есть спад, потому что меняется поведение людей. Люди менее активно пользуются общественным транспортом, реже ходят в рестораны, в спортзалы, в театры, в парикмахерские, и эти изменения в поведении сокращают потребительский спрос и бьют по бизнесу, а значит, и по рабочим местам. Чем дольше период ограничений и чем они строже, тем более стойки эти новые привычки и тем больнее они для бизнеса. Ограничения снимут, привычки могут остаться.
Конечно, вторая — осенняя — волна может сильно отличаться от первой, весенне-летней. Возможно, государство пока не собирается ничего насильно закрывать, однако изменения в привычках уже начались и будут продолжаться. Для малого бизнеса — а именно он основной пострадавший — это очень серьезный вызов. Малый бизнес с трудом выжил в первую волну, он не успел оклематься за короткое окно относительной передышки, и сейчас мы опять сидим дома и боимся выходить.
При этом можно предположить, что если не будет локдауна, то не будет и правительственной поддержки. Хотя, если оценивать весенне-летнюю поддержку в процентах от ВВП, то ее объем и так был весьма скромен. Если ничего не закрывать, то нечего и поддерживать, — так могут рассуждать власти. Но если поддержки не будет, то восстановление экономики будет ограничено не только меняющимися предпочтениями и привычками, но еще и платежеспособным спросом — финансами домохозяйств.
Бедность рождает бедность
Можно слышать рассуждения о том, что нынешний кризис затронет Россию в меньшей степени, чем, к примеру, страны Южной Европы, просто потому, что его главная мишень — малый бизнес, а доля малого бизнеса в ВВП России — около одной пятой — существенно меньше, чем в той же Италии. Наши ВВП, доходы бюджета и экспорт в большой степени определяются добывающими отраслями и «тяжелым» промышленным производством — металлургией, химией, нефтепереработкой. При этом, однако, по численности занятых наш главный кормилец — сектор добычи полезных ископаемых — очень мал. Его прямой вклад в ВВП составляет около 14% при доле в занятости в 1,6%. Если добавить всю обслуживающую его транспортно-торговую инфраструктуру, то соотношение сохранится. Значит, за его границами и производительность труда, и доходы работников намного ниже.
Посмотрим на эту проблему с иной стороны, воспользовавшись для этого цифрами Росстата. Всего в нашей стране работают около 71-72 млн человек (цифра колеблется от месяца к месяцу). Из них примерно 32 млн человек заняты на крупных и средних предприятиях и зарабатывали в среднем (в 2019 году) около 50 000 рублей в месяц. Оставшиеся около 40 млн — это сотрудники малых предприятий, индивидуальные предприниматели и самозанятые. Средняя месячная зарплата же в пересчете на всех занятых, включая работающих в «Газпроме», в бюджетном секторе и разных индивидуалов-самозанятых, примерно на 10 000 рублей меньше. Проведя несложные расчеты, получим средний заработок в совокупном малом бизнесе около 35 000 рублей в месяц и медианное значение меньше 30 000 рублей.
Конец работы: почему в мире будущего нет места для среднего класса
Именно по этому слою населения коронавирус и бьет больнее всего. Если этот обширный низкооплачиваемый слой потеряет доходы, это может привести к дальнейшему росту бедности. При этом в «крупные и средние» попадают непродовольственные торговые сети, часть транспорта и многие организации сферы развлечений, также сильно пострадавшие от кризиса. Другими словами, область поражения коронавирусом весьма обширна.
Каждый процент ожидаемого падения ВВП может иметь разные последствия для страны в зависимости от того, происходит ли это падение за счет снижения добычи нефти или за счет малого бизнеса. В первом случае пострадает прежде всего федеральный бюджет, во втором — региональные бюджеты, из которых, в частности, финансируются образование и здравоохранение. Государство, конечно, поможет немногим друзьям-нефтяникам, но вряд ли станет помогать миллионам людей, многие из которых по терминологии нынешнего руководства проходят по категории «жуликов».
Конечно, любая государственная поддержка добывающих отраслей или, к примеру, оборонной промышленности так или иначе растекается ручейками по другим секторам экономики — как минимум вследствие роста платежеспособного спроса со стороны занятого в этих отраслях населения. Однако не менее реален и обратный механизм: бедность, генерируемую разорением определенных секторов (в данном случае малого бизнеса), также невозможно «удержать в сосуде» — она тоже будет растекаться по экономике вследствие снижения расходов огромной части домохозяйств. Когда доходы падают, структура потребления смещается в сторону более дешевых товаров и услуг. А в дешевом товаре, как правило, меньше добавленной стоимости. Это означает, что производительность труда и зарплата тех, кто производит эти товары, тоже падает. Так возникает эффект обратной связи: обнищание одной группы населения ведет к тому, что вся страна становится беднее.
Сколько у нас безработных
Рост безработицы — одно из тех последствий коронавирусного кризиса, которые, кажется, не вызывают сомнений. Однако оценить его, опираясь на цифры, оказывается непросто. Одна из особенностей нашего рынка труда в том, что на протяжении всех постсоветских лет число безработных, измеряемое Росстатом по методике Международной организации труда (МОТ), и число официально зарегистрированных безработных различалось в несколько раз (в разные годы от 3,5 до семи, в среднем примерно в пять раз). Однако к осени 2020 года насчитывалось 4,8 млн МОТовских и 3,6 млн зарегистрированных безработных, то есть соотношение сократилось до невиданных ранее 1,3. С чем это связано и значит ли это, что статистика российской безработицы теперь стала более надежной?
Уровень безработицы в любой стране зависит от многих факторов, в том числе от гибкости заработной платы и размера пособия, ее замещающего. Если трудовые издержки в кризисных ситуациях легко сжимаются и труд для работодателя становится намного дешевле, то стимулы к увольнению «лишних» пропадают. Значит, больше людей сохранят работу и будет меньше безработных. В большинстве стран заработная плата очень «жесткая» и вниз ни при каких обстоятельствах не идет. У нас все иначе. Заработная плата немедленно реагирует на каждый кризис, сжимаясь и позволяя минимизировать высвобождение работников. В результате вместо роста безработицы мы получаем снижение заработной платы. Так было в предыдущие кризисы, то же произошло и сейчас: летние потери в заработках у многих были значительными.
Теперь обратим внимание на пособие по безработице. Если пособия нет или оно очень мало по отношению к потерянному заработку, то и безработицы не будет: потеряв работу, работнику придется срочно искать новый источник дохода, пусть тощий и неформальный. Тем более ему некогда и незачем вставать на учет. Низкое пособие очень быстро выталкивает людей обратно в экономическую деятельность.
«Не зацикливайтесь». Как искать работу в период пандемии
Во время первой волны государство повысило пособия по безработице и облегчило доступ к ним. В результате многие зарегистрировались как безработные и начали получать пособие. С другой стороны, одновременно с этим мы потеряли картину общей безработицы, потому что стандартная технология измерения общей безработицы перестала работать. Интервьюер Росстата должен прийти к вам домой, вы его должны впустить и потратить какое-то время — не по Zoom и не по телефону, а сидя лицом к лицу, — на заполнение анкеты. Таким образом надо ежемесячно опрашивать примерно 65 000 человек по специальной выборке во всех регионах страны. Это стало невозможно, и Росстат перешел на опросы по телефону. Существующие анкеты для телефонных опросов непригодны, поэтому их изменили и упростили. В итоге, начиная с апреля, цифры общей безработицы, которые дает Росстат, несопоставимы с предшествующими данными.
Но дело не только в технологии опроса. Безработный — это человек, который удовлетворяет одновременно трем условиям. У него не должно быть никакой оплачиваемой работы. Он должен активно ее искать. Наконец, он должен быть готов к ней приступить. Несоблюдение хотя бы одного из этих условий не позволяет идентифицировать индивида как «безработного» по определению МОТ. В условиях карантина или локдауна многие люди не могли активно искать работу, потому что они не могли выйти из дома, и даже если бы они вышли, им некуда было бы идти: все закрыто. Таким образом, с одной стороны, у нас изменилась методология измерения, а с другой — изменилось само «поисковое поведение» людей.
Такое сближение «двух безработиц» означает, что либо c ростом пособия почти все МОТовские безработные зарегистрировались в службе занятости, либо их значительная часть оказалась «вне радаров» Росстата. По-видимому, реальность где-то посередине. Кто-то зарегистрировался, но многих статистика просто не видит. Конечно, безработица заметно выросла, но ее фактический уровень все равно далек от катастрофических величин. Все-таки гибкость заработной платы опять помогла сохранить занятость. К сожалению, надежных оценок безработицы, на которые можно было бы смело положиться, не видно.
Станет ли рынок труда динамичнее
Во многих рассуждениях о постковидном рынке труда возникает тема мобильности. Если многое изменится, то надо ожидать массовой смены профессий. Возникает вопрос о том, насколько в принципе наши люди готовы менять свое положение на рынке труда: широко распространено представление, что российский работник очень немобилен. Однако статистика говорит об обратном. Мобильность можно измерить долей занятых с продолжительностью работы у данного работодателя менее года, которая отражает интенсивность перемещений между рабочими местами. В России этот показатель очень высок — около 20% — и уступает лишь США и Канаде, однако выше, чем в Великобритании, не говоря уже о странах континентальной Европы.
Есть и другой показатель. По данным справочника Росстата «Труд и занятость в России», средние и крупные российские компании ежегодно обновляют (то есть увольняют и нанимают) около 30% списочного состава. Что касается, к примеру, розничной торговли — а в ней работает каждый пятый занятый — этот показатель превышает 50%. Таким образом, рынок труда в России и до пандемии был достаточно динамичен. Переход на удаленные форматы работы может дополнительно ослабить связь работника с работодателем и повысить мобильность трудовых ресурсов.
Разумеется, в периоды экономических потрясений мобильность только возрастает. Экономист Клара Сабирьянова еще в начале 2000-х опубликовала научную работу «Великое перераспределение человеческого капитала», где показала, что в середине 1990-х около 40% российских занятых поменяли профессию. Рынок труда стал невероятно мобильным.
Вызовет ли пандемия и ее последствия второе «великое перераспределение человеческого капитала»? Вряд ли. Особенность этого кризиса заключается в том, что это шок предложения. Что это такое? Предположим, произошло землетрясение или цунами, экономика закрылась, потом цунами ушло, землетрясение закончилось, и мы восстанавливаем то, что было. Если наши экономические единицы не разрушены и их не унесло в море, они могут начать работать — спрос есть. Но это возврат к докризисному статус-кво. В таких условиях восстановление может быть достаточно быстрым и резким — оно обозначается латинской буквой V. Именно поэтому все развитые страны не скупились на финансовую поддержку пострадавших секторов, помогая им пережить пандемию.
Однако способность бизнеса к выживанию обратно пропорциональна продолжительности того периода, в течение которого он не мог работать. И если экономические единицы разрушены, потеряли клиентов, технологии и человеческий капитал, то нас ожидает тяжелое и длительное восстановление.
Говорят, что любой кризис открывает новые возможности. В случае нынешнего пока не очень понятно, что нового и когда из него может родиться. К примеру, сегодня мы видим, что стало гораздо больше доставщиков товаров и продуктов. При этом спрос на продавцов в магазинах и официантов в ресторанах, наверное, снизился. Часть из этих продавцов/официантов может перейти в доставщики — это не очень большой шаг для экономики и не очень большой выигрыш для домохозяйств.
С другой стороны, наверное, вырос спрос на программистов, которые обеспечивают цифровизацию экономики. Однако, чтобы подготовить новых программистов — в отличие от новых доставщиков, — нужны годы. Поэтому можно предположить, что в восстановительный период рост числа «плохих» рабочих мест будет сильно опережать рост числа «хороших».
Эти процессы могут носить поляризационный характер: мы можем получить некоторый прирост высококвалифицированных рабочих мест, но значительный рост низкоквалифицированных. В таком случае середина может провалиться, что даст дополнительный вклад в социальное и имущественное неравенство. Однако для корректных выводов о направленности этих процессов пока недостаточно данных. Очевидно лишь, что нельзя недооценивать воздействия кризиса на рынок труда в России, и в среднесрочной перспективе социальные последствия могут оказаться весьма кусачими.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции