ОПЕК минус: зачем Сечин и Силуанов убедили Путина выйти из нефтяной сделки
От редакции. Этот материал из майского номера Forbes был написан до того, как в середине апреля Россия и ОПЕК договорились о новом сокращении добычи нефти. Тем не менее кризис в индустрии продолжается и выводы и прогнозы Константина Симонова остаются актуальными.
Обвал цен на нефть после распада альянса ОПЕК+, конечно, стал основным событием начала года в нефтяной индустрии. Неожиданностью он не был: такие сценарии рассматривались в России и держались в уме. Но произошло все в самой жесткой форме.
В бихевиористской, по сути, экономике, где давно уже главное не экономические расчеты и модели, не соотношение реального спроса и реального предложения, а реакция экономических субъектов на новости, распад сделки стал триггером, который просто не мог не обрушить цены. Во многом это продукт психоза Саудовской Аравии. Ее министр энергетики Абдулазис бин Салман приехал на заседание ОПЕК+ с ультиматумом, который Россия не могла удовлетворить. Саудиты это прекрасно понимали и начали активно предлагать европейским потребителям свою нефть с дисконтом. По сути, Саудовская Аравия объявила нам войну. И это не слишком пафосное определение.
Коронавирус серьезно обрушил спрос на нефть в Китае. Впервые с 2009 года спрос не вырастет — это уже очевидно. Кроме того, китайские НПЗ стали сокращать потребление саудовской нефти. Российской нефти это не коснулось — она лучше подходит для китайских, да и европейских НПЗ. Поэтому саудиты и пытаются выбить нашу нефть через агрессивные скидки.
Остается два вопроса. Что же нас ждет? И еще один, не менее любопытный. Несмотря на психоз саудовцев, президент Владимир Путин был готов к выходу из сделки ОПЕК+. Возможно, не в такой жесткой форме, но готов. Кто же убедил его в том, что сделка ОПЕК+ себя исчерпала? С последнего вопроса мы и начнем.
По сути, Саудовская Аравия объявила нам войну. И это не пафосное определение
Удивительно, но, похоже, позицию Путина сформировали два человека, которые вообще-то в экономическом и политическом пространстве являются антиподами, но именно по вопросу ОПЕК+ их позиции совпали. Это Игорь Сечин и Антон Силуанов. «Роснефть» свою позицию особо и не скрывала. А Силуанов в начале 2020-го постоянно говорил, что мы абсолютно готовы к ценовой войне и нефти по $30 за баррель. Правда, аргументы и, главное, мотивы каждого совершенно разные.
Сечин изначально был против сделки и постоянно писал об этом Путину. Его главный тезис: мы добычу ограничиваем и теряем рынок, а США, которые не участвуют в сделке, наращивают добычу сланцевой нефти. Осенью 2019 года Сечин в программной речи на форуме в Вероне предъявил новый аргумент: ОПЕК+ вообще не влияет на цены. А формируются они через комбинацию четырех инструментов. Это доминирование доллара в расчетах за нефть (до 90% в торговле нефтью и нефтепродуктами), активное использование фьючерсных механизмов, новые возможности по экспорту американской сланцевой нефти из США, политические санкции против других нефтедобывающих стран. Получалось, что ключи от нефтяного рынка находятся в Вашингтоне, поэтому нужно не сокращать добычу вместе с саудитами, а бороться с доминированием США. Вдобавок ко всему в пакет санкций против Венесуэлы попала трейдинговая «дочка» «Роснефти». И именно американский сланец является стратегическим конкурентом легких сортов российской нефти, а «Роснефть» — лидер в ее производстве.
С мотивацией Силуанова разобраться намного сложнее. На первый взгляд сделка ОПЕК+, направленная на рост мировых цен на нефть, полностью соответствовала курсу правительственных либералов. Алексей Кудрин, еще будучи министром финансов, предлагал максимально копить резервы, в том числе и за счет изъятия всей дополнительной выручки от высоких нефтяных цен у ВИНК в пользу бюджета. А резервные фонды должны были помогать стабилизировать бюджет при падении цен на нефть. Поэтому в годы существования соглашения ОПЕК+ российские либеральные финансисты в правительстве скорее выигрывали в аппаратном плане, поскольку приемлемые цены на нефть гарантировали стабильные доходы бюджета и не создавали излишних рисков девальвации и в целом угроз для финансовой стабильности.
Однако по мере приближения ФНБ к размеру 7% от ВВП активность лоббистов, которые хотели получить доступ к этим деньгам для своих проектов (Сечин с судоверфью «Звезда», Ротенберги и «Газпром» со своим проектом в Усть-Луге, РЖД с идеей развития высокоскоростного пассажирского движения, «Новатэк» с СПГ-проектами, «Росатом» с СМП и т. д.), стала большой проблемой для Минфина и его руководства. Ведь в их философии ценностью были резервы как таковые. Кудрин, например, был категорически против использования резервов внутри страны: по его мнению, это лишь увеличило инфляцию и коррупцию.
В итоге накопительство стало самоцелью правительственных либералов. Идеальным способом хранения резервов служили американские облигации. Даже после возвращения Крыма объем российских резервов, хранимых в облигациях США, превышал $100 млрд. Но политически эта схема становилась очень спорной, и отраслевые лоббисты указывали на это Путину. Облигации пришлось продавать. Санкции позволили лоббистам получать деньги из ФНБ в виде исключения еще до достижения установленного порога в 7% от ВВП. Например, проект «Новатэка» «Ямал СПГ» финансировался и из госрезерва.
В итоге финансово-макроэкономическому блоку стало сложнее оборонять резервы. Похоже, в их позиции начал преобладать мотив «не доставайся же ты никому». Проявление этого принципа — схема с продажей Сбербанка правительству за деньги ФНБ, тем самым они были «спрятаны».
Таким образом, Сечин и Силуанов — каждый по своим причинам — убедили Путина, что выход из сделки нам не так и страшен. Россия услышала ультиматум саудитов и вступила в нефтяную войну. Вести ее придется на два фронта — с Саудовской Аравией и США.
Наша стратегия примерно понятна. В случае с США мы рассчитываем, что американские сланцевые производители не выдержат низких цен. Средняя себестоимость производства нефти на сланцах примерно $45 (пусть эта цифра как средняя температура по больнице, но для ориентировки она важна). У нас себестоимость добычи в Западной Сибири даже с транспортом ниже $25 без налогов. А некоторые ВИНКи гордо говорят о ценах ниже $10. Насчет саудитов наши надежды связаны с тем, что их бюджет, по оценкам международных финансовых организаций, верстается при ценах выше $80 за баррель. Мы же начинаем тратить резервы при цене на Urals ниже $42,4. Плюс у нас $570 млрд накопленных резервов — тоже сильный аргумент. Правда, в этих расчетах могут быть изъяны.
США обладают колоссальными возможностями по субсидированию своих сланцевиков. Наивно думать, что они этого не сделают. Кризис 2008 года доказал, что американское правительство готово спасать частный бизнес. Для Трампа сланец — это и экономический рост, и занятость в штатах, где живут его избиратели. Он президент традиционных индустрий, и нефтяники — одна из его опор.
Уже много лет нас кормят историями про массовое банкротство американских сланцевиков, а их добыча все растет. Да, у американских производителей могут возникнуть небольшие трудности, но скорее можно ожидать торможения роста, но никак не обвала.
Для Дональда Трампа сланец — это и экономический рост, и занятость в штатах, где живут его избиратели
Саудовская Аравия не публикует свой бюджет. Поэтому все цифры берутся не из официальных документов, а из внешней аналитики, причем западной и не самой свежей. Может, саудиты будут меньше тратить — прежде всего на прокси-войны и прочие геополитические истории (впрочем, это тоже неплохо). Кроме того, потенциал роста добычи у саудитов на 2 млн баррелей выше, чем у России, а это даст им дополнительный приток наличности. Рассчитывать нам скорее нужно на востребованность сорта Urals у европейских переработчиков.
Война простой не будет. Падение цен на нефть — огромный стрессовый удар для всей российской экономики, а также для политической системы. Но особенно интересно, как начнет теперь меняться производственная стратегия в нефтяной отрасли. И вот здесь позиции Сечина и Силуанова расходятся диаметрально.
Сечин настаивает на том, что, потеряв три года, надо хотя бы сейчас вернуться к субсидированию добычи. Он трактует низкие цены на нефть как аргумент для увеличения объема льгот и иной государственной помощи нефтяным компаниям. Ведь если Россия ведет ценовую нефтяную войну, то нефти нужно как можно больше. Нужно заливать ею рынок, переигрывая и саудитов, и американцев, и всех прочих конкурентов. Захватывать рынок, ждать банкротства конкурентов и восстановления цен.
Минфин предлагает противоположный подход: в условиях кризиса прекратить тратить резервы на отраслевые проекты, особенно с высокой себестоимостью добычи. В его понимании нет никакого смысла тратить резервы на очень дорогие проекты вроде разработки арктических месторождений, когда в мире сохраняется перепроизводство нефти и покупатели долгий период будут платить поставщикам лишь довольно небольшие деньги за углеводородные ресурсы.
Решать, понятно, Путину. И выбор этот простым не будет. С одной стороны, есть соблазн вступить в крутую геоэнергетическую игру, почувствовать себя еще и вершителем будущего мировой нефтяной индустрии. С другой — при ошибочной ставке можно спалить все резервы и остаться у разбитого корыта. О такой дилемме в Энергетической стратегии, увы, не напишут. Хотя сегодня это во многом и определяет будущее нефтяной индустрии в стране.