Уже можно подводить итоги глобального структурного кризиса, начавшегося в 2008–2009 годах. Он, как и два предыдущих (1930-х и 1970-х годов), ставит ряд принципиальных вопросов, ответы на которые не были ясны в его начале, и их поиск занимает длительный период — «турбулентное десятилетие». Сейчас возникает лучшее понимание контуров посткризисного мира. Можно выделить следующие элементы посткризисной реальности.
Первое. Произошла трансформация в сторону многополярного, многовекторного мира, в отличие от биполярной модели после кризиса 1930-х годов и однополярной после кризиса 1970-х. Предстоящий период будет характеризоваться системой сложных, разнообразных и динамичных конфигураций союзов и группировок. В экономической сфере эта тенденция видна прежде всего в переходе мировой торговли от единой системы, основанной на принципах ВТО, к доминированию разных и разноскоростных торговых союзов при усилении протекционистских мер в отдельных странах. Но такой миропорядок несет в себе гораздо больше рисков, чем, например, биполярность.
Второе. Формируются новые представления о модели экономического роста. Ситуацию уже нельзя описывать в терминах «долгосрочной стагнации», популярной в предшествующие пять лет. Однако эта модель существенно отличается от предыдущих, подробно исследованных мейнстримом экономической науки. Предстоит переосмыслить соотношение базовых понятий макроэкономической теории — роста, занятости, инфляции. Новой загадкой стал безынфляционный рост, и наука должна объяснить этот феномен. Возможно, в его основе лежат структурные и технологические сдвиги, которые ведут к существенному удешевлению новых товаров и услуг, что, скорее всего, негативно сказывается на номинальных темпах экономического роста. Для описания этого феномена появился термин «технологическая дефляция» — пока не очень строгий, но вполне отражающий суть явления. Есть и более простые объяснения, исходящие из удлинения временных лагов между изменением денежной политики и инфляционных ожиданий.
Третье. Подвергается сомнению независимый статус центральных банков. После стагфляции 1970-х годов и тяжелой антиинфляционной борьбы в развивающихся, а затем и в посткоммунистических странах независимость денежных властей считалась незыблемым принципом, позволившим уйти от инфляционного наследия большей части ХХ века. Дискуссия резко обострилась с началом кризиса в 2008 году: центральные банки сыграли выдающуюся роль в предотвращении экономической катастрофы, но они же продемонстрировали мощь, не предполагающую демократических процедур и далеко выходящую за рамки конституционных правительств.
В настоящее время активизируются усилия по ограничению независимости центробанков и переориентации их на решение задач экономического роста. Подобные заявления можно услышать от представителей органов как законодательной, так и исполнительной власти ряда стран, включая США. Позиция эмиссионных центров в системе органов власти (их независимость) не должна рассматриваться абстрактно, вне конкретного контекста и оставаться единственно возможной на все времена. Этот вопрос нельзя решать догматически. Роль центробанков может меняться со временем. Но пока неясно, действительно ли пора сменить устоявшуюся модель центробанков и каково их место в будущих экономических конфигурациях.
Новой проблемой становится отношение центробанков к эмиссии валют. Эта тема выступает в двух формах. С одной стороны, появление наднациональных валют лишает национальные центробанки эмиссионного права — именно это произошло в еврозоне. С другой стороны, появление криптовалют ставит перед денежными регуляторами принципиально новые задачи, объем и характер которых пока даже сложно осознать. Однако в предельном варианте — в случае полноценной легализации криптовалюты в какой-либо стране — центральные банки могут оказаться в условиях конкуренции государственной и частной денежных систем.
Соответственно, четвертым интеллектуальным и политическим вызовом посткризисного развития становится изменение валютных конфигураций. Глобальные кризисы прошлого приводили к появлению новых резервных валют. В 2008–2012 годах уже обсуждались перспективы юаня, искусственных валютных единиц (типа СДР) или повышение роли региональных резервных валют. Собственно, и биткоин появился после начала нынешнего глобального кризиса.
По прошествии десятилетия направленность дискуссии коренным образом изменилась: в ее центре оказались криптовалюты и связанные с ними технологии. В 2017 году криптовалюты стали объектом ажиотажного спроса, их курс резко рос и так же быстро падал. Они поставили принципиально новые вопросы перед юристами и экономистами, политологами и культурологами. Обсуждаются принципиальная возможность использовать криптовалюты в легальном денежном обращении, целесообразность и механизмы их регулирования со стороны государства, политические и этические последствия. Особое внимание уделяется рискам использования этого инструмента для уклонения от налогов и осуществления нелегальных операций.
После первого периода увлечения новой технологией стали возникать естественные сомнения в ее возможностях. В 2018 году активизировалась критика этого инструмента (а также всей технологии блокчейн) со стороны бизнеса и экспертного сообщества. Отношение к криптовалютам правительств и денежных регуляторов кардинально различается в разных странах — от готовности принять их в качестве самостоятельной платежной единицы до предложений запретить как источник повышенной опасности (макроэкономической и социально-политической). Обращает на себя внимание то обстоятельство, что регуляторы хорошо работающих рынков, как правило, опасаются криптовалют, а в странах с плохо работающими (Белоруссия) или разрушенными (Венесуэла) рынками регуляторы видят в криптовалютах чуть ли не инструмент финансового исцеления.
По-видимому, в ближайшие годы криптовалюты не станут ключевым платежным средством и тем более мировыми деньгами. Однако этот феномен заслуживает пристального внимания с точки зрения его социально-экономических, юридических и морально-этических последствий. Пока на эту тему можно высказать несколько предварительных соображений.
Во-первых, криптовалюта становится формой реализации идеи праволиберальных экономистов середины ХХ века о предпочтительности частных валют по сравнению с валютами, создаваемыми государством. Как часто бывает в истории, тренд был намечен верно, но формы реализации оказались качественно иными. Во-вторых, остается открытым вопрос, смогут ли криптовалюты взять на себя все функции денег или останутся только средством платежа и обмена. В-третьих, конкретные формы криптовалют не являются окончательными инструментами — пока важнее стоящая за ними технология (блокчейн), и если спрос на эти технологии и инструменты сохранится, то возникнут новые, гораздо более эффективные формы криптовалют.
Таким образом, первые криптовалюты — пока только прообраз будущего. Но их роль будет расти. Уже сейчас предстоит обсудить их будущие отношения с государством, найти способы минимизировать связанные с ними риски.
Пятое. Глобальный кризис предъявляет новые требования к государственному регулированию, в том числе в экономической сфере. Кризис 1930-х годов привел к формированию «большого государства» на основе кейнсианской модели. Итогом кризисных 1970-х стала политика либерализации и дерегулирования. Нынешний глобальный кризис поставил вопрос о необходимости дополнить глобальный рынок глобальными правилами игры. На роль такого регулятора первоначально выдвигался механизм «большой двадцатки». Не исключено, что эти функции будет постепенно брать на себя система отношений США и Китая, хотя вряд ли это будет официально признанный механизм. Но системы регулирования, работающие de facto и отражающие реальное соотношение сил, часто оказываются более эффективными, чем формально утвержденные и одобренные.
Еще более сложные проблемы встают перед системами национального регулирования. Современные технологии ведут к снижению издержек на труд и природные ресурсы в функционировании наиболее новых отраслей и производств. Качество государственного управления (предсказуемость, надежность) становится решающим фактором при принятии инвестиционных решений бизнесом. Таким образом, государства теперь конкурируют за инвестора не ценой труда и не природными ресурсами, а качеством управления.
Параллельно наблюдается еще один процесс: значительная часть функций выводится из опосредования госаппаратом и переносится на специально разрабатываемые платформы. Тезис «государство как платформа» получил широкое распространение именно в 2017 году. Если криптовалюта — это реализация предсказаний правых экономистов, то внедрение платформенных решений, по сути, означает реализацию старых социалистических идей об «отмирании государства».
Шестое. Одной из ключевых тем политических и экспертных дискуссий становится проблема неравенства. В ней концентрируются и экономические, и социальные, и политические вызовы. Здесь важны более точные определения наблюдаемых трендов, а также анализ соотношения неравенства и экономического роста. В какой мере рост неравенства выступает следствием современной модели экономического роста? Препятствует ли рост неравенства в современных условиях экономическому росту или он нейтрален по отношению к нему? В экономической дискуссии последнего времени сформулированы два принципиально разных ответа на эти вопросы. Одни экономисты утверждают, что неравенство будет дестабилизировать рост и даже приводить к рецессии, а по мнению других, неравенство — это цена, которую приходится платить за экономический рост. Впрочем, если перевести дискуссию в практическую плоскость, ключевым вопросом становится выработка курса, обеспечивающего рост благосостояния для всех членов общества безотносительно к статистике неравенства (инклюзивный рост).