Новые монополии. Как технологические гиганты меняют мировую экономику
Завершившийся 2017 год стал одним из наиболее успешных за последнее время для инвесторов, вкладывавшихся на глобальных фондовых рынках: их суммарная капитализация за 12 месяцев выросла на немыслимые $12,4 трлн, а индекс Dow Jones установил в течение года рекордное число рекордов — более 70. Но помимо этого, год был отмечен еще одним важным трендом: с каждым кварталом в первой десятке самых дорогих глобальных публичных компаний становилось все меньше традиционных индустриальных корпораций — они уступали места технологическим гигантам. К концу года из пятерки выпала даже Berkshire Hathaway, а остались в ней лишь Apple, Alphabet, Microsoft, Amazon и Facebook. Казалось бы, можно только порадоваться за лидеров в сфере новых технологий, но не тут-то было.
По мере того как Amazon и Facebook прокладывали себе путь на вершину рейтинга, в западной академической среде, а также среди журналистов и политиков поднималась мощная волна недовольства, в концентрированном виде сводившаяся к требованиям «демонополизации» и применения к этим и другим технологическим компаниям, включая Apple и Microsoft, норм антимонопольного законодательства, вплоть даже до насильственного разделения. Сегодня подобные призывы слышатся практически ежедневно, а обывателей запугивают тем, что доминирование нескольких крупнейших фирм способно даже «остановить технологический прогресс».
Такие обвинения кажутся мне несправедливыми даже с формальной точки зрения (во второй половине 2017 года доля Apple на мировом рынке мобильных телефонов не превышала 15% против 22% у Samsung, до которого никто не «докапывается»), но куда больше по совершенно иной причине. По состоянию на 31 декабря двумя из пяти самых дорогих компаний мира стали Alphabet (читай — Google) и Facebook, а вот их бизнес в такой степени отличается от бизнеса не только промышленных, но и большинства привычных нам сервисных компаний, что я вообще не уверен, применимо ли тут понятие монополизма.
Сегодня ежемесячно услугами сети Facebook пользуются 2,2 млрд человек, или 40% жителей Земли в возрасте старше 15 лет. Ящиками электронной почты на сервере Gmail по состоянию на cередину 2017 года обзавелись более 1,2 млрд человек, и весьма вероятно, что число подписчиков превысит 1,5 млрд уже в наступившем году. Схожую динамику демонстрируют и новые мессенджеры: за 2016–2017 годы аудитория Telegram выросла вдвое. Конечно, нельзя не видеть, что рост лидеров рынка происходит не только органическим образом: кто не знает о покупке Microsoft’ом Skype или о приобретении Facebook’ом Whats App и Instagram, a Google’ом — AdMob и DoubleClick? Но несмотря на активную консолидацию сектора, не изменяется только одна, фундаментальная особенность его функционирования: все базовые услуги этих сервисов продолжают предоставляться пользователям бесплатно.
На протяжении всех долгих десятилетий, в течение которых правительства и общества вели борьбу с монополиями, основным злом, проистекающим из их существования, считался картельный сговор ради искусственного повышения цен и необоснованного обогащения. Именно это инкриминировалось и инкриминируется компаниям, обладающим доминирующими позициями на отдельных отраслевых рынках. Но как можно вменять подобное технологическим гигантам, если 99% их клиентов вообще не вступают с ними в финансовые отношения? Если экспансия этих корпораций существенно снижает, а не повышает цены там, где потребителю действительно приходится платить (сравните, к примеру, кабель от компьютера к принтеру за $24,99 в Staples и за $3,95 в Amazon, а про снижение цен в WholeFoods после его покупки интернет-ретейлером я даже не вспоминаю)?
Если усилиями таких фирм коммуникации, в середине 1990-х занимавшие существенную долю в расходах домохозяйств, уже превратились в общественное благо, то что будет, когда очередной «монополист», Илон Маск, завершит свой проект Skylink по раздаче бесплатного интернета по всей поверхности Земли?
Сегодня критики крупнейших технологических компаний делают упор на три обстоятельства. Во-первых, они призывают обратить внимание на огромный массив рекламы, в размещении которой эти корпорации действительно являются неоспоримыми лидерами и которая приносит им бóльшую часть их доходов (считается, что эти траты в конечном счете перекладываются на потребителей). Во-вторых, говорится о том, что информационные компании паразитируют на бесплатном или крайне дешевом контенте, который на самом деле стоит намного дороже и распространение которого обделяет создателей или исполнителей той или иной аудиовизуальной продукции. Наконец, в-третьих, утверждается, что масштабы инвестиций в освоение новых технологических приемов у лидеров отрасли таковы, что независимые предприниматели «по определению» оказываются на обочине и могут вести не более серьезную борьбу с «монополистами», чем владелец частной заправки с Shell или Conoco.
Все эти аргументы, однако, кажутся мне совершенно несостоятельными.
Прежде всего стоит заметить, что реклама в интернете обладает двумя основными характеристиками. С одной стороны, какой бы назойливой она ни была, она не может долго определять предпочтения потребителей: если вас пытаются перенаправить на какой-то сайт по бронированию авиабилетов, то купив однажды билет со скрытыми surcharges, вы больше туда не вернетесь, благо тот же интернет открывает массу возможностей для сравнения расценок. С другой стороны, реклама в сети становится все более дешевой и в пересчете на единицу проданного товара издержки на его продвижение за последние четверть века снизились более чем втрое, что означает: «перемещение» рекламы в интернет делает потребление среднестатистического человека не более, а менее дорогим. Да, конечно, традиционная реклама умирает, но на то и существует рыночная экономика, чтобы эффективность везде и всюду постоянно росла, а вовсе не снижалась.
Что касается падающих доходов правообладателей, тут возникает еще больше недоумений. С одной стороны, стоит признать, что проблема (если она вообще есть) порождена не монопольным положением интернет-компаний, а принятием в США Digital Millennium Copyright Act в 1998 году, а в ЕС — Сopyright Directive в 2001 году, которые облегчили загрузку данного контента на интернет-сайты; поэтому вопрос скорее следует обратить к правительствам (и к ВТО, под давлением которой это было сделано), а вовсе не к коммуникационным компаниям. С другой стороны, мне кажется, что даже самая примитивная статистика доходов известных спортсменов, эстрадных исполнителей, артистов кино и даже писателей как-то не слишком убеждает в том, что с каждым годом они становятся все более стеснены в средствах; к тому же основную угрозу их доходам сегодня представляют «пиратские» сайты, а не Google или Facebook.
Наконец, что касается стартапов и небольших компаний, то и тут многие обвинения бьют мимо цели. Сегодня масса инновационно мыслящих предпринимателей по всему миру каждый день находят новые технологические решения, как, например, случилось с одноранговым файлообменником (peer-to-peer file-sharing), который трое молодых эстонцев использовали для своего проекта Kazaa. Из этой небольшой инвестиции вырос Skype, который через два с половиной года после основания был куплен eBay за $2,6 млрд, а затем, после того как компания решила от него избавиться, достался в 2010 году Microsoft за $8,5 млрд. Примеров такого рода становится все больше, и лично у меня нет сомнений, что сама перспектива продаться коммуникационным гигантам выступает сегодня едва ли не главным мотивом, побуждающим технологических предпринимателей пускаться в самые смелые авантюры. Каким демотиватором могут быть ныне лидеры рынка, если они готовы сметать почти все перспективные стартапы, тем самым постоянно поддерживая спрос на инновации в самых разных сферах?
Стремительный рост компаний, которые (как тот же Amazon) в начале своего пути требовали минимальных инвестиций, а затем, сумев привлечь с рынка первоначальные средства для развития, годами оставались убыточными, но со временем стали доминирующими в своих сферах, ставит перед экономистами и политиками многие непростые вопросы. Сегодня уже очевидно, что сформировался новый сегмент глобальной экономики, способный развиваться не только в условиях устойчивого снижения издержек и себестоимости (как демонстрировало еще производство информационного hardware), но и при бесплатном распространении своего core product.
Это создает те центры потребительского «притяжения», которые оцениваются инвесторами выше, чем любые традиционные активы, — и это является приговором экономикам вчерашнего дня, ресурсным и индустриальным.
Не менее очевидно и то, что регулировать такие компании по канонам ХХ века практически невозможно, причем не только потому, что в их основе лежит совершенно иная экономическая модель, но и потому, что число их лояльных пользователей в каждой развитой стране превышает количество избирателей любой партии, представители которой могли бы попытаться пролоббировать подобное регулирующее законодательство.
Современная экономика учит — и будет учить — любителей социалистических экспериментов той простой истине, что основанное на неравенстве способностей и креативности неравенство материальных возможностей не только необратимо, но и, увы и ах, справедливо. И фантастические показатели капитализации лидеров коммуникационной отрасли — повод задуматься не об их расчленении, а о том, какими неожиданными окажутся новые повороты в поступательном процессе создания того, что отдельные визионеры еще в начале 1990-х называли «неограниченным богатством». Называли тогда, когда в иных странах делили нефтяные активы и надеялись, что государственные газовые монополии станут самыми дорогими компаниями в мире…