Не-WEIRD Россия. Отечественный бизнес несет в себе черты национального характера
В 1924 году сероглазый любитель алкоголя и женщин, вошедший в историю как радикальный реформатор и основатель Турецкой Республики Мустафа Кемаль Ататюрк, объясняя замену шариата нормами Швейцарского гражданского кодекса, задал французскому писателю Морису Перно вопрос: «Знаете ли вы хоть одну страну, которая не использовала западные подходы в своем поиске цивилизованности?» В XXI веке канадские профессора Генрих и Хайнс ввели в обиход понятие WEIRD, которое суммирует «западные подходы» и расшифровывается как Western, Educated, Industrialized, Rich and Democratic. WEIRD кристаллизует основные параметры сформировавшихся психологических установок, которые предопределяют принятие решений соответственно в западных, образованных, индустриализированных, состоятельных и демократических обществах.
Российский капитализм, второе пришествие которого насчитывает свыше четверти века, выковал особенные психологические традиции, прямо противоположные WEIRD. «Мы видим мир не таким, какой он есть; мы видим его таким, какие есть мы сами», — сказано в Талмуде. Говоря современным языком, бизнес выживает и процветает благодаря тем идеям, которые лежат глубоко в (под)сознании и кажутся наиболее естественными. Каковы они, ментальные особенности российского бизнеса и как так сложилось, что молодой российский бизнес — не для новичков?
1. Не-Western. Россия не является западной страной ни географически, ни, строго говоря, ценностно. В авторитетном определении Сэмюэла Ф. Хантингтона из понятия «Запад» исключены не только Россия, но и все страны с религиозной традицией православия. По Максу Веберу, ценностная система западного бизнеса основана на протестантизме, который воспевает примат рационального над традиционным наряду с кропотливым трудом и рачительным использованием ресурсов. Наш удел — не монотонное развитие, а быстрая экспансия, яркий расцвет, неожиданный крах, надежда на возрождение.
Поэтому вместо кропотливого труда — подвиг. Основа нашего делового мышления — многозначное, не имеющее аналога ни в одном европейском языке слово «подвиг». Само понятие «подвиг», совмещающее в себе удаль, храбрость и жертвенность, — полная антитеза рациональной, взвешенной и последовательной деловой практике. В психологическом импринте российских бизнесменов маячит образ героя-тракториста, пожертвовавшего жизнью ради спасения колхозного поля: поэтому они требуют подвига, в то время как западные визави хотят прозрачности и предсказуемости.
Вместо рачительного использования ресурсов — результативность в ущерб эффективности, поэтому важны не КПЭ (ключевые показатели эффективности), а КПР (кто покажет результат). Вместо just in time («поставки вовремя») — just in case («пусть будет на всякий случай»), потому что бездарен руководитель, у которого нет заначки на черный день. Вместо труднопереводимого authenticity («аутентичность») — понятие «как все». В нашей системе ценностей инициатива наказуема, уникальность граничит с фрондерством, а внесистемность — с маргинальностью. Основа предпринимательства в нестандартности; если в западной культуре предпринимателей боготворят, в российской к ним относятся без уважения именно в силу их пестроты, не соотносящейся с культурными традициями.
Вместо системы сдержек и противовесов — запараллеливание задач конкурирующим группам работников (в идеале без их информирования), этакий наивный социал-дарвинизм скучающего руководства: пусть сильнейший проявит себя в борьбе.
Ну и наконец, вместо непереводимого inclusivity — опричнина (она же СВК, или СБ, или друзья акционера и пр.). Общество и, соответственно, бизнес предполагают не вовлечение меньшинств, а создание привилегированных групп с неограниченными полномочиями — как попытка достичь результата в системе с изначально заложенной неэффективностью.
2. Не-Educated. Трагикомедия с почти 200-летней историей «Горе от ума» актуальна и по сей день. В интеллектуальном обществе по определению не может быть иерархии, в то время как сегодня российское общество воинствующе антиинтеллектуально именно в силу патриархальности и иерархичности: «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь». Притом что россияне — одна из самых образованных наций на свете, нас научили не задавать лишних вопросов и не высказывать собственное мнение. По Ключевскому: «Нас отучили размышлять еще до того, как мы пристрастились к этому занятию».
Поэтому вместо critical reasoning — критического мышления — у нас телевизионная телегония, мироточащие бюсты и фейковые диссертации. Само понятие «критическое мышление» объединяет и критику, и мышление — бередящие душу любого российского столоначальника концепции. А дальше, по Войновичу, генерал говорит: «В конечном итоге всякая мысль — антисоветская».
Не восприняв ценностные философские подпорки западного бизнес-образования, а именно интеллектуальное бунтарство протестантизма и экзистенциальное беспокойство иудейской схоластики, мы подменили понятие «либеральные искусства» презрительным определением «гуманитарий», подразумевающим социальную инвалидность ввиду неспособности к математике. Именно поэтому вместо дискуссионных площадок и обмена мнениями в российском бизнесе на деле практикуется то, что в СССР называлось «демократический централизм», с ожидаемым умением «колебаться вместе с линией партии» вместо obligation to dissent — обязательства (!) выражать свое несогласие при наличии альтернативной точки зрения. Bо главу угла вместо компетенции поставлена лояльность, потому худшее, что может произойти с любой российской компанией, — это когда компетентные и нелояльные сотрудники уходят к конкурентам под барабанную дробь лживых обещаний более высокой зарплаты.
3. Не-Industrialized. Экономический рост нулевых был обусловлен тем, что Россия являлась бенефициаром научно-производственной базы СССР, при этом экономика сегодняшней России стремительно деиндустриализируется. Мы не только не имеем экономики «сложных вещей» (согласно Я. Миркину, страна производит в год вычислительной техники примерно на $4 на каждого гражданина), но и потеряли экономику «простых вещей» (1 пиджак на 70 мужчин в год).
Экономическая история беспощадна: рост невозможен без индустриализации, основой которой являются инвестиции в основные фонды. При норме инвестиций примерно 30% ВВП мы инвестируем примерно 18–20%. Поэтому вместо ключевой мантры современной западной предпринимательской культуры — disrupt («разрушать», «ломать») мы обязаны заняться противоположным — созиданием. Нам просто нечего disrupt в стране с выхолощенной экономикой и катастрофически изношенной инфраструктурой: по данным главы Счетной палаты, износ основных фондов превысил 50%, а «минимальный объем средств, … без которого мы не можем говорить о модернизации экономики, составляет 4 трлн (!) рублей».
4. Не-Rich. Если читать журнал Forbes и передвигаться в рамках Садового кольца, может возникнуть ложное ощущение присутствия в cостоятельном обществе. На самом деле примерно у половины граждан РФ медианный доход ниже 15 000 рублей в месяц и только треть россиян обладает бюджетом развития — ресурсом, который может быть инвестирован в образование, здравоохранение и покупку жилья. Более того, перевернута общественная пирамида: примерно 3 млн рабочих страны обеспечивают 4 млн руководителей и чиновников всех уровней, силовиков (еще порядка 4 млн человек) и пенсионеров (примерно 43 млн человек, часть которых трудозанята). Такая, мягко говоря, экстрактивная форма общественного устройства, где основная функция управленцев — распределять блага по собственному разумению — приводит к откровенному патернализму вместо западной концепции «корпоративного гражданства». Более того, российская специфика, а именно наличие 319 моногородов, в которых проживает около 11% населения страны, делает безальтернативной обязательную поддержку даже неэффективных производств хотя бы в силу политических последствий потенциальной безработицы.
Притом что до кризиса мы подходили к самому рубежу развитых экономик (ВВП $15 600 на душу населения в 2013 году против $8900 в 2016-м), сегодня ловушка «негативной эгалитарности» — равенства в нищете — размывает средний класс, который скатывается в режим каждодневной экономии. Именно поэтому вместо индивидуализма мы имеем — и будем иметь — коллективизм (иначе как «перехватить до получки»?). Соответственно, если в западной системе управления ценится нонконформизм, то в российской — умение идти на компромисс и ладить с коллегами. Как результат, вместо механизмов обратной связи и самосовершенствования в российском бизнесе задействованы механизмы круговой поруки и коллективной ответственности.
5. Не-Democratic. Ошибочно считать демократичной любую страну, просто регулярно проводящую выборы в представительские органы власти. На деле, как писал Фергюссон, «демократия является вершиной интеллектуального здания, чьи основы лежат в верховенстве закона — более точно, индивидуальной свободы и защищенности частной собственности, гарантированной представительским, конституционным правительством». Исторически же российская власть, по Салтыкову-Щедрину, «держит свой народ в состоянии постоянного изумления», а неопределенность правил игры и отсутствие четкой правовой базы бизнеса приводят к тому, что пустующее место законов заполняют «понятия», сиречь «нормы обычного права».
Если строгость наших законов смягчается необязательностью их исполнения, то неформальность «понятий» никоим образом не отменяет их краеугольности — в противном случае профессия «решальщика» была бы не востребована. Традиционная деловая матрица will/skill (соотношение «воли и навыков»), определяющая возможность реализации поставленных задач, у нас дополнена третьим критически важным измерением: политическим рычагом (он же административный ресурс), без которого нерелевантны ни воля, ни навыки. В этом контексте за последние 25 лет выстрадано, пожалуй, наиболее важное правило российского бизнеса: в ситуации правовой неопределенности при отсутствии административного ресурса лучше встать и уйти, чем остаться и сесть.
Оставшимся же предстоит ответить на вопрос, какими отличительными чертами — амбициозно, соответственно размаху страны — будет наделен российский бизнес в следующие 25 лет. Уверен, вне зависимости от выбранной колеи — WEIRD или какой-либо другой — российский бизнес сохранит основные черты национального характера: умение выживать, приспосабливаться и в конечном счете побеждать. Надеюсь, в глобальном контексте.