Всякий градостроительный проект, предполагающий общественное благо — в отличие от блага частного, — опирается на две основополагающие идеи: идею прекрасного будущего для всех, которое наступит в случае реализации проекта, и идею неправильного настоящего, нездорового, несправедливого, ветхого, которое этим проектом будет исправлено. Разворачивающийся на наших глазах проект «реновации» удивительным образом игнорирует обе идеи, не рассказывая нам толком, насколько настоящее плохо и почему будущее лучезарно. Что заставляет усомниться в том, к общественному ли благу стремятся его авторы. Попробуем рассмотреть подробнее обе исходные посылки.
Масштаб проекта в российском контексте поражает воображение, скорее напоминая о Китае: там в условиях роста населения и быстрой урбанизации 1990-х и 2000-х годов строительство новых городов было поставлено на поток. В России, где население стало городским на 30 лет раньше и сейчас в целом убывает, строительство фактически нового города на 3-4 миллиона жителей да еще в теле города сложившегося — явление из ряда вон выходящее. Замах поистине исторический. В проект вовлечено примерно 10% населения мегаполиса и потенциально 15% его территории (без учета Новой Москвы). Это население и территория большого европейского города, который почему-то надо снести и снова построить.
Вот с этим «почему» и возникают самое большие трудности. Идейное наполнение этого гигантского строительного начинания выглядит на удивление невнятно, неизбежно ставя под вопрос декларируемые цели и заставляет искать невысказанные мотивы.
Мегапроекты реконструкции сложившихся городов такого масштаба, в том числе связанные с массовым сносом существующей застройки, нечасто встречались в истории. Сразу отложим в сторону послевоенное восстановление советских городов, Роттердама, Дрездена, Варшавы, обусловленное колоссальными разрушениями, и панельное домостроение 50-х и 60-х годов в СССР, развернувшееся в основном на свободных территориях. Уместнее вспомнить реконструкцию Парижа бароном Османом в 60-х и 70-х годах 19 века, полностью уничтожившую средневековый город, сталинскую Москву 30- 40-х или Москву позднесоветскую (проспект Калинина или Новокировский).
Каждый раз, затевая снос и стройку, власть обосновывала их прежде всего интересами будущего, созданием нового города, новой среды, предназначенной для новой жизни, лучшей, чем сейчас. Архитектура и градостроительство, в принципе, про лучшее будущее. Архитектура потому так любезна политикам, что формирует образ прекрасного завтра. С этим образом сейчас в России дело обстоит из рук вон плохо — и в политике, и в общественном мнении. Возможно, именно поэтому власть в России себя через архитектуру почти никак не проявляет, предпочитая использовать старые здания (самые заметные проекты — реконструкция Кремля и петербургских дворцов, переезд Думы в здание Госплана, а Совета Федерации в здание Госстроя СССР). Особенно явно зияет пустота на месте будущего в проекте «реновации».
Османовский Париж радикально отличался от средневекового по масштабу, архитектуре, образу жизни. Это город многоэтажных доходных домов, бульваров, метрополитена, его появление — настоящая градостроительная революция. Знакомый нам образ Парижа создан в эти годы и успешно «работает» уже 150 лет. Выставленные в витринах на Тверской в середине 30-х проекты коммунистических дворцов сталинской Москвы, растиражированные в кинематографе и печати, пусть и были по большей части чистой фантастикой, но, даже реализованные на 30%, сформировали облик столицы, создали новый архитектурный стиль. Можно спорить, украсил ли Калининский проспект Москву, стоил ли «вставная челюсть» исчезнувшей Собачьей площадки и арбатских переулков, но согласимся, что это был сильный образ устремленного в будущее модернистского города. В этом будущем Москва виделась почти как Гавана с теплым морем и вечным летом.
Одним словом, власть описывала и показывала общественно значимую цель, картину счастья, а затем, ну да, признавала, что для ее осуществления придется кое-что снести, но это временные неудобства. Сегодня мы видим обратную ситуацию: первым делом — снос, списки домов, голосование за фактически не существующую программу, второе, ну так и быть, переселение неизвестно куда, и — полная тишина о будущем городе.
Город, который может возникнуть на месте снесенных микрорайонов, появится через 10-15 лет и рассчитан на сотню лет вперед. Спроектировать его — фантастически сложная задача, требующая дара предвидения и фундаментальных исследований, учитывая быстроту изменений современных городов. Но ни одного значимого его параметра мы не знаем. Вот лишь несколько самых очевидных вопросов. Например, какова плотность застройки и плотность населения? Должен ли этот город будущего быть в 2-3 раза плотнее сегодняшнего? Куда, образно говоря, мы идем – в сторону Дели и Каира или Ванкувера и Роттердама? И каков демографический состав этого населения, доля детей, пожилых, состав семей? Какова будет сетка улиц, плотность улично-дорожной сети? Сейчас в Москве процент территории под улицами и дорогами составляет едва 9%, а на периферии и вовсе 6%, тогда как даже в очень плотных азиатских мегаполисах — 15%, в Европе — 20%. Рассчитываем ли мы на общественный транспорт, метро, трамвай или на автомобиль, предполагаем ли уменьшение числа частных машин?
Особенно остро встают эти вопросы в условиях декларированной отмены на территориях реновации строительных и градостроительных нормативов, правил землепользования и застройки, да и всего Градостроительного кодекса. Да, многие из норм устарели, но отменив одни, придется разработать другие. Строительство начнется чуть ли не завтра, но о работе над новыми нормами ничего не слышно.
Какой тип жилья мы хотим видеть в этом городе будущего? Пока мы знаем лишь, что квартиры будут маленькие, чтобы обеспечить «равнозначность» обмена. Значит, с нынешних 20 квадратных метров на человека мы не сдвинемся и через 100 лет, о 30 метрах, которые ООН предлагает в качестве стандарта комфортного жилья мечтать не приходится. Но жилье не исчерпывается метрами, хрущевская однушка и «студия» с кухней-нишей в современном девелоперском проекте в Новой Москве при одинаковом метраже предполагают совершенно разный образ жизни и разный состав населения.
Я не говорю уж о технических вопросах, хватит ли электроэнергии (в новых квартирах сплошь электроплиты в отличие от пятиэтажек), воды, теплоснабжения для новых кварталов?
Пока все, что мы знаем о новой столице, — это что застройка будет квартальной, будут новые почтовые ящики, так любимые москвичами, пандусы и стеклянные двери подъездов. Первые пилотные проекты, возможно, появятся осенью, когда и закон будет принят, и стройка уже начнется. Градостроительный проект колоссального масштаба, рассчитанный на десятилетия, практически, похоже, лишен градостроительных и социальных идей. Потому и молчит Москомархитектура, Научно-исследовательский и проектный институт Генерального плана города Москвы, все ведомства, которые вроде бы должны проект готовить и отстаивать. Не слышно «Стрелки», тишина в Высшей школе урбанистики. Очень напоминает историю Новой Москвы, появившейся вдруг, ниоткуда, заявленной как громкая политическая программа, но сведенная к банальной застройке полей панельными микрорайонами. По прошествии шести лет есть уже и генеральный план Новой Москвы и ПЗЗ, но внятного ответа нет — что за жизнь мы получили, город это, пригород, загород, созвездие отдельных городов. И в случае с Новой Москвой и «реновацией» мы видим, скорее, ориентацию на процесс, характерную для строительного комплекса: главное – строить (сносить), а что строить — видно будет. При таком подходе будущее, скорее всего, до неотличимости будет походить на настоящее. Хотите узнать, что нас ждет, поезжайте в Некрасовку, в Королев и Мытищи.
Но нам-то с вами, и сторонникам, и противникам сноса, нашим детям и, возможно, внукам придется в этом неназванном, но подразумеваемом будущем жить.