Как детские воспоминания становятся взрослыми бюллетенями.
Когда умер Брежнев, мы сидели на уроке музыки и в двести первый, кажется, раз слушали сказку Прокофьева «Петя и волк». Наш преподаватель страшно любил этот симфонический эпос и отчего-то надеялся, что однажды, может быть на трехсотый раз, его чувство передастся ученикам. Двести первое исполнение мы не дослушали, потому что скрипнула дверь, вошла завуч, игла скрипнула по пластинке и нам сообщили страшное.
Все девочки заплакали от ужаса, потому что теперь должна была начаться ядерная зима, половина мальчиков сидела с бледными каменными лицами, просто потому что уже разучились плакать по первому позыву, и только двое захихикали. Что было неудивительно — месяцем ранее они пили портвейн во дворе за детской комнатой милиции, и уже в восемь лет им, стало быть, открылись бездны амбивалентности и здоровой насмешки над самим фактом Смерти.
Мне, как и большинству, стало страшно, потом еще страшнее, потому что по телевизору стали передавать похоронный марш Шопена в таком душераздирающем исполнении духовых и литавр, что как-то было ясно, что, скорее всего, больше ничего уже не будет и живые позавидуют мертвым.
Однако ничего не случилось.
Когда умер Андропов, мы сидели на уроке музыки, в триста двадцатый раз слушали сказку Прокофьева «Петя и волк» и, кажется, даже уже что-то постигали в этой леденящей кровь истории. Завуч зашла в кабинет, что-то сказала преподавателю музыки на ухо, он сделал удивленно-вопросительное лицо, но иголка не скрипнула. Мы дослушали до появления охотников и прочей развязки, после чего нам было сообщено страшное.
Половина девочек заплакала, потому что начнется ядерная зима, другая половина попыталась сделать испуганные лица, но больше из чувства социальной мимикрии. Мальчики продолжали что-то бубнить, а некоторые даже захихикали, хотя не пили портвейна во дворе за детской комнатой милиции.
И ничего не произошло.
Потом, буквально через несколько месяцев, умер Черненко, у нас уже не было уроков музыки, и мы играли в пинг-понг в коридоре рядом со спортзалом, мимо нас прошла завуч, неся портрет генсека с черной лентой, но никто никак не отреагировал на это, все продолжали игру.
И снова ничего не произошло.
Несколько раз я ходил на выборы депутатов местного и государственных законодательных органов, бросал в урну листок с галочкой против имени президента, и, в сущности, тоже ничего не произошло.
Очень симпатичная идея, что от большинства согласно или несогласно думающих может что-то измениться, по крайней мере на местном материале это просто еще одна история про теорию шести или восьми рукопожатий — сколько их там считается нужным, чтобы доказать, что опосредованно в мире все знакомы со всеми.
Я, в общем, склонен верить в божественную природу власти, но не уверен в божественной породе властителей. В этом смысле, я думаю, правы все: и Рамзан Кадыров, который считает нынешнюю власть спущенной по высокой милости Творцом, и те, кто считает властителей ничтожествами. Одно другого не отменяет. В книжке Колесникова «Я Путина видел», составленной из его коммерсантовских репортажей о рабочем графике президента-премьера, хорошо считывается, что человек на самом верху не вершитель, а заложник сил, событий, времени, а его уносит центробежная сила времени.
Это неприятно, конечно, когда у тебя отбирают выбор, неважно, избиратель ты или избранный. Но выбор не ограничивается бюллетенем, и это уже неплохо, потому что даже возможность просыпаться или не просыпаться по будильнику делает человека свободным.
Прокофьевская сказка про Петю заканчивается тем, что из леса выходят охотники, которые скручивают волку лапы и уводят его в зоопарк, и это вроде бы означает торжество справедливости, но что это за охотники и почему это хорошо, если они пришли из того же самого леса, где жил волк, Прокофьев не объясняет. Наверное, надо прослушать пластинку еще тысячу и один раз.