В 1992-м или даже в конце 1991-го, когда на Старую площадь уже вселилось правительство реформ, в одном из скромных кабинетов, который в лучшем случае был рассчитан на завсектором ЦК, я обнаружил Бориса Пономарева, секретаря Центрального комитета, много лет отвечавшего за международные вопросы. Либералам-реформаторам было ну совсем не до него, пропуск у старика постеснялись отобрать, а он упорно продолжал трудиться по прежнему месту работы, несколько растерянно глядя через стекла очков на многочисленные тома, лежавшие на письменном столе, на корешках которых можно было различить богатое слово «империализм». В то время ему было 86 лет и он охотно вспоминал Гражданскую войну.
Отечественная геронтократия оставила внятный и малоприятный след в российской политической истории, относительное омоложение состоялось только тогда, когда Михаил Горбачев с трудом отправил на почетную пенсию старых членов Политбюро. Старики, как Мольер, умирали «на сцене», то есть исполняя обязанности не приходя в сознание. Но это не означает, что пожилой чиновник — это обязательно плохо. При определенных условиях это опыт, авторитет, знания, то есть те качества, которые необходимы настоящему бюрократу в хорошем смысле этого слова. Нередко это преданные делу люди, ну, почти такие же, как Сергей Николаевич Абрикосов, гениально сыгранный Михаилом Ульяновым в фильме Юлия Райзмана «Частная жизнь». Если кто помнит, картина, отмеченная на МКФ в Венеции, заканчивается сценой звонка старику из министерства и его радостными сборами на деловую встречу, сулящую чуть ли не новое назначение. Правда, повязывая галстук перед зеркалом, герой Ульянова вдруг начинает медлить, словно бы задумавшись: а не дать ли дорогу молодым, не уйти ли, наконец, в частную жизнь?
«Кадровые сотни» Дмитрия Медведева четко были ориентированы на омоложение страты управленцев. Расторгая контракт на поддержание жизни в дуумвирате, Путин и здесь отыграл назад: тренд обозначен четко — если уж двигаться регрессивно, в 1930-е годы, то со старыми, проверенными кадрами. Характерно, впрочем, что в поправке к закону о госслужбе, внесенной президентом в Думу, говорится о том, что продление аппаратной и политической жизни до 70 лет допускается именно с «согласия» главы государства. То есть он сам будет отбирать себе команду, с которой собирается войти в свой четвертый срок. Это его ближний круг? и он что хочет, то и делает с ним, обеспечивая и соратникам, и самому себе невиданное с начала 1980-х номенклатурное долголетие.
Это и еще один сигнал. При всем уважении к опытным и немолодым товарищам на госслужбе и иных ответственных постах, притом что иной раз молодые в государственном аппарате бывают озабочены какими угодно интересами, но только не интересами страны, факт остается фактом: на реформы решаются по преимуществу молодые лидеры. Собственно, на что не решились последние советские правительства «пятидесятилетних», сделал кабинет «тридцатилетних» министров-камикадзе в 1991-1992 годах. Решительность и трудоспособность все-таки напрямую связаны с возрастными характеристиками. Собственно, запланированная, но не реализованная вторая волна реформ, затевавшаяся в 1999-2000 годах, тоже готовилась людьми, которым еще не было пятидесяти. Да и сам будущий архитектор новой геронтократии тогда еще был довольно молодым человеком, принимавшим жезл из рук рано постаревшего лидера.
Смены поколений в топ-менеджментах государств вообще свойственны модернизациям, консервативным или либеральным — не так важно. Молодые сталинские наркомы в 1930-е занимали кресла, еще не остывшие от предшественников, увезенных в «черных марусях». И было им, как правило, немногим больше тридцати. Из той когорты, например, Алексей Косыгин и Николай Байбаков, которого товарищ Сталин поучал в том смысле, что у наркома должны быть «бичьи нэрвы».
Сегодня не время модернизации. Сейчас эпоха ностальгической контрмодернизации. Для ее проведения молодые люди, если только они не кичащиеся своим цинизмом пиарщики, не нужны. На что и указывает еще одно глубоко символичное решение В. В. Путина.