Восьмилетка: почему экономические реформы в России остаются нереализованными
Завтра в Кремле пройдет заседание Экономического совета при президенте, которое уже несколько недель представляется чем-то эпохальным. Часть экспертов считают, что Алексей Кудрин и Сергей Глазьев представят на нем противоположные взгляды на методы вывода экономики из кризиса и глава государства примет судьбоносное решение о реформах. Часть полагает, что ничего подобного не случится и результатом обсуждения станет не более чем сама дискуссия, которая будет вскоре забыта.
На мой взгляд, наиболее вероятен, однако, третий вариант. Правительство время от времени охватывает реформаторский зуд – причем происходит это с определенным (если не сказать: странным) постоянством. Можно вспомнить реформы Егора Гайдара и старт развития по рыночному пути, первый срок Владимира Путина и экономическую программу, написанную в ЦСР, замечательный текст «Россия, вперед!» и модернизацию Дмитрия Медведева. Каждые восемь лет экономическая мысль страны (или то, что от нее осталось) приходила в движение. И если выстраивать ряд из памятных цифр – 1992, 2000, 2008 – можно было предположить, что в 2016-м у нас снова должно «зачесаться». Так что само начало новой волны обсуждений естественно.
В начале 1990-х встряску почувствовали все: страна радикально изменилась и к концу десятилетия, казалось бы, встала на новые рельсы. В 2000-м относительно хаотичный рыночный процесс, который всегда свойственен эпохе первоначального накопления, решили упорядочить, пока не выяснилось, что такое упорядочивание позволяет в условиях высоких цен на нефть неплохо жить, но развития все же не приносит. В 2008-м задумали объявить новый рывок, но его результаты сегодня не хочется даже вспоминать. Точнее, может быть, хочется, но не можется: вспомнить нечего. Стоит ли надеяться на то, что сегодня мы получим «перестройку №2», а не «модернизацию №2»? Думаю, нет.
Каждые восемь лет страна начинает обсуждать реформы – и всякий раз ее амбиции оказываются все меньше. Сейчас дискуссия опустилась уже на самый что ни есть примитивный уровень: обсуждается не то, как мы намерены развить промышленность или технологии, а какую долю ВВП следовало бы направить на инвестиции: 18% или 25%. Но на инвестиции во что? Этот вопрос вообще не стоит на повестке дня. Говорится о необходимости повышения пенсионного возраста, но понимают ли авторы этого предложения, что оно полностью убивает шанс на модернизацию: чем больше будет трудовых ресурсов, тем слабее окажутся мотивы для инноваций и повышения производительности? Рассуждают о необходимости структурной перестройки экономики, но что имеется в виду? Звучат слова о верховенстве права и следования законам, но разве может это быть реализовано в стране, где подчиненность судебной власти исполнительной сама давно стала законом?
quote_block node/286975Иначе говоря, я убежден, что итогом завтрашнего заседания станет скорое рождение нового экономического органа федерального уровня (типа приснопамятной Комиссии по модернизации), который разовьет бешеную активность в формулировании (и, возможно, даже в популяризации) программы экономического обновления страны (им, кстати, вполне может стать и сам Экономический совет). Такой орган и такая дискуссия сейчас нужны как никогда: обсуждения экономических концепций призваны компенсировать отсутствие хозяйственных достижений как минимум до 2018 года. Начнется работа над очередной Стратегией (теперь уже, наверное, «2035»), которая завершится столь же невнятными результатами, как и Стратегия-2020. Однако ученые бдения практически наверняка принесут зримые результаты: Алексей Кудрин усилит свои позиции и, вследствие того что избирательный цикл 2018 года пройдет под знаком экономических дебатов (обсуждать что-либо во внешней или внутренней политике к тому времени будет бессмысленно), с высокой степенью вероятности займет после президентских выборов пост премьера, став самым послушным и, вероятно, самым эффективным из глав правительств путинской эпохи. Будут реализованы болезненные, но в то же время и бессмысленные реформы типа повышения пенсионного возраста, сокращения государственных расходов и формального роста внимания к правовым вопросам. Но как только избирательный цикл закончится, верховная власть снова почувствует себя увереннее и экономические темы постепенно отойдут на второй план.
История последних экономических дискуссий и реформ показывает, что реформаторский потенциал российской власти резко снижается. Еще в конце 2000-х Герман Греф говорил, что программа ЦСР была реализована приблизительно на треть. В середине 2010-х никто не сомневался, что из начинаний медведевской модернизации воплотилось в жизнь в лучшем случае каждое десятое. В нынешних условиях даже такой показатель выглядел бы чудом. Чем больше акцентов делается на работе комиссий и советов, чем большее влияние во власти имеет силовой блок, чем более внимательно смотрим мы назад в историю, а не вперед в будущее, тем менее вероятно, что в стране начнутся необходимые для ее поступательного развития реформы (но зато видимость таковых будет создаваться с исключительным умением).
Почему сценарий новой экономической дискуссии, возвышения ее идеологов и забалтывания сути кажется мне наиболее реалистичным? В первую очередь потому что такова, на мой взгляд, бюрократическая логика режима, сложившегося в России в последние годы. Однако в стране, лучше всего понимающей не язык фактов, а разные теории символов и скрытых смыслов, в подтверждение тому можно найти и другой аргумент: если реформа (любая, по Кудрину или по Глазьеву) удастся, то это должно означать выход на траекторию устойчивого развития на довольно продолжительный срок – и, следовательно, крах красивой схемы восьмилетних циклов. Но разве может не случиться новых перемен по этому плану, если следующие восемь лет истекают в 2024 году – в момент новой «исторической развилки», на которой окажется Россия? Так что не стоит ждать развязки ни завтра, ни в ближайшие годы: в стране, которая не хочет меняться, обсуждения могут продолжаться без конца и без результата.