Нефтяное богатство помогает автократиям выживать. Деньги позволяют им «покупать» жителей страны и/или кормить силовые структуры, защищающие режим репрессиями. Но надеяться, что снижение нефтяных доходов приведет к демократической трансформации, не стоит. Дефицит денег делает автократии менее устойчивыми к переворотам, но в этом случае смена режима чаще приводит лишь к замене одних автократических правителей на других.
Правящей группе в автократиях угрожает не только перерождение в демократию: Эрика Франц из Университета Мичигана и Джозеф Райт из Пенсильванского университета доказывают, что к этому ведет меньше половины случаев смены режима. Чаще автократию после переворота сменяет новая автократия (а то и диктатура), как было, например, на Кубе, когда Фульхенсио Батиста, правивший страной в 1933–1944 и 1952–1959 годах, после революции был смещен Фиделем Кастро. Иран не стал более демократичным после революции 1979 года, а Заир — после свержения диктатора Мобуту в 1997 году. Но все это — очевидная смена одного режима другим.
Смена власти такого типа не просто замена одного лидера на другого. Часто она сопровождается насилием, национализацией, репрессиями, радикальной сменой правил игры. Нефтяные деньги помогают автократиям защититься от обеих угроз — и от демократической, и от вызова со стороны конкурирующих групп, которые могли бы «скинуть» власть, не меняя при этом природы режима.
У авторитарных лидеров есть резоны бороться за выживание до последнего: лишь 53% из них после смены власти остаются в целости и сохранности. Чем выше концентрация власти, тем ниже шансы авторитарного лидера на благополучную старость: в персоналистских режимах после отставки «плохо заканчивают» 63–76% лидеров.
Но у них есть возможность уменьшить вероятность преследования после отставки, доказывают Майк Альбертус (Чикагский университет) и Виктор Менальдо (Вашингтонский университет). Надо лишь обеспечить «мягкий» выход из своего правления через демократизацию (Чили, Сальвадор, ЮАР), как правило, через новую конституцию. Однако трудно угадать оптимальное время для такой трансформации. Если начать ее слишком рано, правление может закончиться досрочно. Оттягивая демократизацию до последнего, автократы пропускают момент, когда все еще может закончиться мирно — без казней, суда, изгнания и т. д. Даже у Каддафи в 2011 году была возможность сложить полномочия и свободно покинуть страну, но только постфактум виден этот крайний момент. Позже вспышка насилия делает эту возможность лишь воспоминанием об упущенных возможностях.
Чтобы изучать не только процесс демократизации автократий, но и условия выживания автократических режимов, Барбара Геддес (Калифорнийский университет) и ее коллеги построили базу данных, учитывающую все случаи смены режима, а не только демократический переход. Они исследовали 114 стран в период 1947–2007 годов. За это время был 261 автократический режим, их них 93 сменились более демократическими, а 103 — другими автократиями. Нефтяное богатство измерялось как объем добычи нефти, умноженный на ее цену и разделенный на численность населения страны. Из этой величины специально удален ВВП: его динамика может сама по себе быть причиной смены режима.
Существует ли ресурсное проклятие в целом — вопрос дискуссионный, но мало сомнений в том, что рента позволяет правительствам оперировать автономно от общественных интересов, делает их менее подотчетными гражданам и дает режиму повышенный иммунитет от демократизации.
Нефтяные деньги помогают «купить» оппонентов режима, включая лидеров оппозиции, перераспределив в их пользу часть ренты.
Одним можно дать работу в госструктуре или бизнесе, другим — привлекательные госконтракты и субсидии, для третьих снизить налоги и т. д. Деньги помогают и в выстраивании эффективных силовых структур.
Нефтяное богатство снижает вероятность смены режима. Однако если это нежелательное для правящей группы событие произойдет, оно скорее окажется переходом к демократии, чем сменой одного правителя другим в рамках прежней формы правления. То есть богатство защищает автократов от им подобных, а вот группы, борющиеся за демократизацию, подкупить сложнее. Соответственно, если ресурсное богатство ниже, вероятность переворотов повышается, но это скорее замена одних диктаторов на других, чем качественное развитие. В относительно бедных странах группам, являющимся агентами развития, приходится бороться за жизнь, а не за демократические преобразования. Поэтому в странах типа Ирана, с давними авторитарными традициями, рост нефтяных цен продлевает жизнь автократии, а ее падение чревато политическими потрясениями и падением правящей элиты, но без смены способа правления.
Правящей элите в автократиях больше угрожают не сторонники демократии, а группы, желающие улучшить свое положение в иерархии. При этом инсайдеры — облагодетельствованные режимом элитные группы — опаснее, чем аутсайдеры, например беднота или оппозиционные лидеры. Инсайдеры, включая военных, становятся причиной свержения правящих автократов в 2/3 случаев, указывает Милан Сволик из Университета Иллинойса. Проще осчастливить деньгами элиты, от настроений которых зависит вероятность насильственной смены власти, чем кооптировать сотни тысяч граждан. Поэтому с ростом ресурсных доходов траты на силовиков быстро увеличиваются. При снижении нефтяных доходов силовики скорее скинут автократический режим, чем гражданская оппозиция. Им проще объединиться, у них ниже издержки организации, для силового захвата власти бывает достаточно несколько десятков офицеров. А чтобы власть перехватили демократически настроенные граждане, на площадь должны выйти сотни тысяч.
Хотя перевороты в автократиях редко ведут к демократизации, косвенно они ей способствуют, пишут Клейтон Тайн (Университет Кентукки) и Джонатан Пауэлл (Университет Центральной Флориды). Дело в том, что получившие власть в результате нелегитимных действий правители заинтересованы в своей легитимации и экономическом росте, они понимают: отсутствие необходимых перемен сделает их власть недолговечной.
Чем выше вероятность трансформации авторитарных режимов в демократические, тем большими полномочиями автократы готовы наделить силовиков, которые дают им надежду на спасение перед лицом гражданской оппозиции. В результате милитаристская элита усиливается, получает в обмен на поддержку правящей элиты относительную автономию, становясь государством в государстве. Придя в политику по просьбе авторитарных лидеров, армия затем отказывается уходить из политики, начинает свою игру, пишет Милан Сволик. В Латинской Америке это обычное дело: в 1946–2002 годах военные там участвовали в 2/3 случаев смены режима. Военные интервенции в политику становятся для диктаторов платой за репрессивный механизм: они сами выпустили этого джинна из бутылки.
Продемонстрированный Своликом механизм — одно из объяснений парадокса асимметрии угроз для диктатора. Авторитарное правление — это по определению угнетение большинства меньшинством, однако автократы куда реже бывают сметены взбунтовавшимися массами, чем вояками, которые вмешиваются как раз тогда, когда между правителями и населением «искрит», но действуют в своих интересах.
Как сочетают авторитарные лидеры две основные стратегии — кооптацию и репрессии, показывает другая работа Эрики Франц. Активное использование кооптации — мирного средства удержания власти — втягивает потенциальных противников режима в конструктивную, лояльную для него деятельность. Особенно если эта кооптация проводится через многопартийность, втягивание оппозиционеров в работу в законодательных органах власти. Но такая стратегия делает более вероятным консолидацию оппозиции, выявление ее узловых точек. Это, в свою очередь, оказывает влияние на вторую, репрессивную стратегию. Пока оппозиционные лидеры не могут влиять на политический процесс (эту возможность им дает именно стратегия кооптации), они не опасны и репрессивные меры имеют общий характер — ограничение свободы слова, других прав и гражданских свобод. Когда же основные оппозиционные силы обнаружены и «пересчитаны», автократии логичнее сделать упор на точечные физические репрессии, убирающие лидеров как фишки с поля.
В 2010-х годах эту картину несколько изменили «цветные революции» и «арабская весна». Если раньше персоналистские лидеры могли не бояться массовых движений и авторитарные правления чаще всего заканчивались переворотом, который организовали «инсайдеры», то теперь смена власти чаще происходит в результате массовой мобилизации — революций и гражданских войн. Похожее явление наблюдалось в 1989–1991 годах, когда распадался «социалистический лагерь».
В 1960–1970-х годах революции были причиной ухода автократов в 5% случаев, а в последние годы — в 25%.
Этот тренд может сломать модель, ставшую привычной во второй половине XX века. Возможно, ренессанс революций связан с тем, что в последние десятилетия стало меньше военных диктатур, подавляющих гражданскую оппозицию. Еще одна причина — распространение промежуточных по своему характеру режимов, сочетающих элементы авторитарного и демократического правления. При такой форме правления у населения больше политических и гражданских свобод, чем в традиционных автократиях, и протестным движениям легче организоваться и мобилизоваться. Дополнительную возможность для этого дают социальные сети.
Крайнее средство, к которому прибегают персоналистские лидеры перед угрозой поражения, — война. Это сценарий «пан или пропал», в патовой ситуации ему следовали такие лидеры, как Муаммар Каддафи в Ливии, Саддам Хусейн в Ираке, Омар аль-Башир в Судане, Блэз Компаоре в Буркина Фасо, Идрис Деби в Чаде и др. Особенно увеличивается вероятность войны, когда проблемы диктатора не в последнюю очередь вызваны экономическим кризисом, а элиты и граждане винят его в некомпетентности, плохом управлении страной и грабительском поведении, ввергнувшем страну в кризис.