Лекция посвящена социальному капиталу и его влиянию на экономику, государство и проводимую им политику. Под социальным капиталом мы будем понимать способность людей к сотрудничеству, кооперации, совместным действиям ради общей цели. Первое, что необходимо рассмотреть в этом ключе – почему в рыночной экономике способность к совместным действиям и кооперации имеет столь важное значение.
«Безбилетные» провалы рынка
Основа рыночной экономики – это личные права и свободы: право собственности, право распоряжаться принадлежащими вам объектами так, как вы сочтете нужным и т.д. Комбинация этих прав и свобод – это предпосылка эффективности рыночной экономики, поскольку в ней каждый из нас использует имеющиеся в собственности активы так, как считает оптимальным. В результате и в обществе в целом активы используются наилучшим образом.
Часто возникают ситуации, когда люди, действуя сообща, могут добиться большего, чем поодиночке. Тогда должным образом осознанный частный интерес требует координации индивидуальных решений. Однако личная оптимальность и рациональность, с одной стороны, и общественная рациональность – с другой, совпадают лишь в той мере, в какой индивид в полном объеме получает общественную выгоду от своих решений и несет связанные с этим издержки. Бывают ситуации, когда ваши решения приносят определенную выгоду вам, но связаны с издержками для окружающих, которые вы игнорируете, считая их «чужими». В результате решения, которые являются наилучшими с индивидуальной точки зрения, оказываются сомнительными с точки зрения общественной. Такие ситуации известны под названием провалов рынка – когда частная инициатива приводит к неэффективным исходам. Именно в случае возможности или угрозы провалов рынка способность людей к координации, совместным действиям, учету интересов друг друга оказывается крайне важной.
Каждый, кто хотя бы немного изучал экономику, имеет представление, где, когда и почему могут возникать провалы рынка. Самый классический пример – это так называемые «общественные блага», выгода от потребления которых ощущается всеми. К общественным благам относятся чистый воздух, транспортная инфраструктура, безопасность, правопорядок, национальная оборона и т.д.
Если главным стимулом к созданию общественных благ является только личная выгода, то из-за «проблемы безбилетника» общественных благ оказывается создано крайне мало. Когда вы имеете доступ к общественному благу вне зависимости от того, участвовали ли вы в его создании, это подрывает стимулы тратить ваши личные ресурсы на создание таких благ. А если вы все же тратите свое время и усилия – то лишь в той мере, в какой лично вы, человек эгоистический, ориентированный на личные издержки и выгоды, выигрываете от этого общественного блага. В конечном итоге от всех эти процессов проигрывает общество. Каждый из индивидов преследует личную выгоду, но в целом люди проигрывают, поскольку не координируют свои эгоистические решения друг с другом.
Игра на доверии
Яркой иллюстрацией этого проигрыша может послужить популярная в экспериментальной экономике игра «Общественное благо». Представим себе двух участников игры, у каждого из которых есть 1000 рублей. Какую-то часть этой суммы – нуль или все целиком – можно жертвовать в общий котел, где эти средства увеличиваются в полтора раза, а затем делятся поровну между обоими участниками. Оптимальным в данном случае является решение пожертвовать все деньги, потому что, если каждый из участников кладет свои средства в котел, в нем оказывается 3000 рублей. Игроки делят их поровну, и у каждого в итоге оказывается по 1500.
Но несмотря на эту, казалось бы, очевидную выгоду посмотрите теперь на ту же ситуацию с «эгоистичной» точки зрения. Тогда вне зависимости от того, что делает ваш партнер, индивидуально для вас наиболее оптимальный вариант – оставить все деньги себе. Если так делают оба партнера, каждый из них получает лишь те же 1000 руб., оставляя неиспользованной возможность увеличить выигрыш в 1,5 раза. Это типичный провал рынка, который в литературе называется также «дилеммой заключенного». Таким образом, двое участников этой игры могут получить максимальный выигрыш только если они способны к договоренности, к координации интересов, к совершению общих действий в общих целях.
Теорема Коуза
Обычно координация в экономике достигается с участием государства, основная задача которого с точки зрения экономической науки – предотвращение провалов рынка. Для этого оно ограничивает свободу и подавляет личную инициативу, (в теории) принуждая экономических агентов к общественно оптимальному поведению. Например, государство принуждает людей делать вклад в создание общественных благ, используя инструмент налогов. Индивидов заставляют действовать общественно оптимальным образом, хотя такие действия могут отклоняться от их индивидуальной рациональности. Однако государство – весьма несовершенный механизм этой координации, поскольку само его присутствие в экономике связано с многочисленными издержками: техническими, административными, политическими, информационными и т.д. Последние возникают вследствие того, что государство не обладает той информацией об экономике, которая распределена между различными агентами рынка. Поэтому участие государства лучше бы минимизировать.
Рональд Коуз, знаменитый экономист, лауреат нобелевской премии, проживший долгую, успешную, продуктивную жизнь, в своей знаменитой теореме обратил внимание, что альтернативой принуждению в случае создания общественных благ может быть добровольная координация. Люди просто договариваются друг с другом о том, чтобы действовать сообща, и в результате этих совместных действий добиваются гораздо большего.
Что является стимулом к достижению этой договоренности? Личный выигрыш каждого из участников. Люди договариваются не из альтруизма, не потому, что хотят пожертвовать себя и свои ресурсы на алтарь общества, а вследствие осознания ими своего личного интереса. Он связан с необходимостью договариваться, с пониманием, что нужно действовать сообща. Если в обществе есть способность к такого рода договоренностям, то никакого принуждения не нужно – координация достигается по горизонтали, исключительно путем индивидуального интереса.
Однако Рональд Коуз, сформулировав свою теорему, сделал оговорку, что подобных договоренностей удается достичь, когда необходимые для координации «транзакционные издержки» не слишком велики. Если же они запретительно высокие, договоренность остается абстрактной возможностью, которая не реализуется на практике.
В чем состоят транзакционные издержки? Люди должны быть договороспособны, уважать интересы друг друга, доверять друг другу, должны быть уверены, что ограничения и жертвы, на которые они идут, будут в дальнейшем возмещены. Когда транзакционные издержки невелики, в обществе есть социальный капитал, который мы определили как способность сообществ к совместным действиям ради общей цели. Таким образом, социальный капитал – это общественный ресурс, позволяющий воспользоваться выгодами кооперации по Коузу.
Здесь я хотел бы обратить внимание на разницу между социальным и человеческим капиталами. Человеческий капитал – это ресурсы отдельно взятого индивида: его способности, знания, состояние здоровья – все то, что позволяет ему преуспеть в рыночной среде. А социальный капитал – это характеристика не индивида, а сообществ, это способность сообществ действовать совместно ради общей цели. Это способность сообществ к совместным действиям ради общей цели, это общественный ресурс, позволяющий воспользоваться выгодами кооперации по Коузу.
Триада социального капитала
В исследованиях социального капитала, которые начали вести психологи, социологи и антропологи, а затем и экономисты, выделяется так называемая «триада социального капитала». Она включает в себя доверие, нормы и ценности, а также социальные коммуникации и сети.
Едва ли надо объяснять, что такое доверие. Доверие – это когда люди верят слову друг друга, когда они готовы заключать соглашения друг с другом, и при этом в разумной степени уверены, что данные обязательства будут выполнены. Нормы и ценности – это представления людей о добре и зле, о том, что допустимо, а что нет, что аморально, а что приемлемо, что возможно сделать. Чтобы реализовать договоренности по Коузу, нужны «просоциальные» ценности, когда люди принимают во внимание не только свои собственные интересы, но и интересы окружающих. Третья составляющая триады – социальные коммуникации и цели – это возможность обмена информацией между участниками, которая имеет принципиальное значение для достижения и реализации договоренностей.
В последнее время стали возможны и популярны эмпирические исследования социального капитала. Хотя это понятие довольно широкое, аморфное, для измерения социального капитала принято пользоваться двумя типами данных. Первый тип – это опросы, с помощью которых выявляются нормы, ценности, установки, уровень доверия и т.д. Существует огромное количество опросов, они проводятся на национальном и мировом уровне. Самый известный источник данных для межнациональных сравнений социального капитала – это «World Values Survey», всемирный опрос о ценностях, который проводится раз в пять лет по стандартной методике. В них участвует и Россия. Существует очень похожий опрос – «European Values Study», Россия им тоже охвачена. Эти опросы инициированы разными учеными, имеющими несколько разные представления о социальном капитале. В России начиная с 2004-2005 гг. проводится много эмпирических исследований по измерению социального капитала.
Второй тип измерения социального капитала связан с наблюдением за поведением людей. Некоторые исследователи считают, что это более надежный источник информации: социологические опросы подвержены искажениям. Когда вы хотите установить потребительские предпочтения, вы следите за покупками людей, за их рыночным поведением и т.д. Точно так же вы можете составить представление и об их просоциальных предпочтениях, наблюдая за их поведением в различных ситуациях: голосовании, участии в благотворительности, в политической деятельности, деятельности общественных организаций, склонности к договоренностям и т.д.
Располагая различными индикаторами социального капитала, можно попытаться связать их с индикаторами состояния экономики и общества. Значительное число исследований обнаруживают между этими характеристиками устойчивую связь, причем почти всегда эта она положительная.
Государство vs социальный капитал
Социальный капитал – это один из самых важных факторов развития стран, регионов, городов. Он повышает эффективность частного сектора, в котором и зарождается. Представьте себе ситуацию, когда люди, вступая в соглашения друг с другом, не прибегают для этого к помощи юристов, не заключают сложные контракты, пользуясь вместо этого «честным словом». Возникающая при этом экономия издержек колоссальна. Но частным сектором и госуправлением выгода соцкапитала не ограничивается. От него зависит психическое и физическое здоровье населения, удовлетворенность жизнью, и даже, как показывают наши исследования, достижения национальных сборных в командных видах спорта. Чем выше социальный капитал, тем, при прочих равных условиях, больших результатов добиваются национальные сборные по футболу.
Однако вернемся к вопросу о том, как социальный капитал соотносится с государством. В частном секторе соцкапитал способствует обмену информацией, сокращению транзакционных издержек, предотвращению оппортунистического поведения и т. д.: он заменяет госрегулирование в вопросе предотвращения провалов рынка. Таким образом, соцкапитал и государство – это два альтернативных решения проблем координации в экономике. Поэтому можно предположить, что они субституты, т.е. в некоторой степени могут заменять друг друга. Если это действительно так, то тогда можно вывести гипотезу: чем больше в обществе социального капитала, тем в нем меньше государства.
Однако эта гипотеза неверна, и проще всего опровергнуть ее, обратив внимание на скандинавские страны. Скандинавия – это мировой лидер по социальному капиталу, занимающий первые позиции (если измерять социальный капитал уровнем доверия). И в то же самое время скандинавские страны – страны с самым большим участием государства в экономике и высокими соцрасходами. Ситуация, когда одни и те же страны лидируют как с точки зрения размера государства, так и с точки зрения социального капитала – это ясное свидетельство того, что государство и соцкапитал не заменяют друг друга.
Децентрализация по-итальянски
Почему не происходит замены государства соцкапиталом? На этот вопрос проливает свет знаменитое исследование Роберта Патнэма – американского политолога, который более двадцати лет назад опубликовал книгу «Making Democracy Work» («Как заставить демократию работать»), где подробно рассмотрел кейс Италии.
Италия зародилась в войнах Гарибальди за национальное объединение и суверенитет в конце XIX века и, поскольку страну буквально сшивали из нескольких частей, она была создана как унитарное государство с очень большим уровнем децентрализации. Политическая модель Италии была скопирована с Франции того времени. Однако позднее стало ясно, что страна очень не однородна: существуют большие различия между севером и югом Италии. Отчасти поэтому после Второй мировой войны в стране началось очень сильное движение за децентрализацию государственной власти, и в итоге такая реформа состоялась в середине 1970-х годов. Значительная часть государственных полномочий была передана с уровня центральной власти на уровень итальянских провинций. Ожидалось, что приближением власти к народу можно добиться более эффективной работы государства и повысить благосостояние. На севере страны эти ожидания подтвердились, а на юге – нет. Южные регионы Италии проиграли от децентрализации. В этих регионах переход власти из Рима в Палермо или в Неаполь вопреки ожиданиям не улучшил, а ухудшил ситуацию.
Данные различия, порожденные одной и той же реформой, Роберт Патнэм связывает с различным уровнем социального капитала на севере и юге Италии. Эти различия связаны с политической функцией социального капитала.
Общество как коллективный принципал
Государство эффективно только в случаях, когда оно подотчетно гражданам. Но эта подотчетность не гарантирована ничем, кроме политической активности людей. Что бы ни было записано в конституции, любые выборы и другие демократические институты могут не иметь никакого реального эффекта, если граждане должным образом не участвуют в том, чтобы поставить государство под свой контроль. Экономистам хорошо известна проблема принципала и агента. Она возникает каждый раз, когда вы, будучи принципалом, например, нанимаете кого-то на определенную работу – будь то ремонт квартиры, лечение зубов, представительство ваших интересов в суде и т.д. Самое главное в этих ситуациях - убедиться, что тот, кто должен работать на вас, действительно хорошо это делает. Вам необходимо контролировать этого работника.
Эта задача трудноразрешима по ряду причин, хорошо известных экономистам и практикам. Однако еще труднее она в ситуации, когда миллионы людей являются коллективным принципалом, и на этого коллективного принципала должен работать один агент – государство. Во-первых, у разных людей разные представления о функциях государства. Во-вторых, в обычной ситуации вы контролируете вашего агента и, если недовольны его работой, разрываете с ним соглашение. Однако в случае государства такая ситуация почти невозможна: именно оно располагает реальной властью. Если вы недовольны работой государства и требуете от него лучшей работы, у вас могут спросить: «А вы случайно не экстремист?» Но самая главная проблема состоит в том, что принципалов миллионы, и каждый из них, взятый в одиночку, не способен эффективно контролировать государство. Такой контроль возможен лишь в случае, если люди это делают совместно, координированно.
Государство как эффективный инструмент получения общественных благ будет оставаться таковым, пока общество будет способно добиваться подотчетности государства, контролировать его работу. Если такой способности нет – общество оказывается в очень большом проигрыше. Эффективное и подотчетное государство – это ценное общественное благо, которое не может быть предоставлено государством – в решении этой задачи нет альтернативы социальному капиталу.
О важности гражданской культуры
Чтобы эффективно контролировать работу государства, необходим особый тип социального капитала, известный под названием «гражданская культура». Это понятие в 1960-е годы было введено в научный оборот американскими социологами Алмондом и Вербой. Коротко мы можем определить гражданскую культуру как ощущение личной ответственности людей за положение дел в обществе, о способности граждан повлиять на происходящее в городе и в стране. Кроме того, важно, чтобы индивиды оценивали работу государства не тем, что государство сделало для вас лично, а тем, что оно сделало для общества. Потому что обязанность государства – не ваше личное благосостояние, а общественное благо.
Существует довольно простой пример, взятый из работы американского политолога Барри Вайнгаста, который иллюстрирует важность гражданской культуры для обеспечения подотчетности государства. Представим себе, что государство, если его не контролировать обществом, склонно к экспроприации частного сектора. У людей есть какие-то ресурсы, и государство может экспроприировать их, присвоить себе. Далее представим, что общество состоит из двух равновеликих групп, и каждая из них подвергается экспроприации. У людей есть две возможности – протестовать («challenge») или смириться, покориться («acquiesce»).
В Америке есть выражение «freedom is not free»: свобода не бесплатна. Протест, естественно, связан с издержками. Поэтому, при прочих равных условиях, лучше не протестовать. Но если ни одна из групп, которая подвергается экспроприации со стороны государства, не протестует, то экспроприация окажется успешной. Если хотя бы одна из них протестует, а вторая нет, то экспроприация также окажется успешной, поскольку государству достаточно поддержки половины населения. В таком случае издержки той группы, которая протестует, оказываются понесенными напрасно.
В этой игре, как и в любой другой, нас интересует равновесие – ситуация, когда ни одному из участников не выгодно отступать от того, что они делают. Здесь мы видим два равновесия. Первое – это равновесие гражданской культуры, когда люди способны коллективно защищать свои интересы от государства, которое превышает свои полномочия. Второе – равновесие покорности.
При наличии в обществе гражданской культуры возобладает первое равновесие – равновесие гражданского протеста. В таком случае посягательств государства на интересы общества не происходит: политики знают, что эти попытки окажутся безуспешными, встретят массированное общественное сопротивление. Однако для нас интереснее гипотетическая ситуация «разделяй и властвуй», когда государство посягает только на одну из групп, а вторую не только не трогает, но и делится с ней частью изъятого у первой группы. Тогда, казалось бы, у второй группы есть полные основания не только не протестовать, но и поддерживать такое решение: от него выигрывает и вторая группа. Однако настоящая гражданская культура реализуется и проявляется в том случае, когда вторая группа удерживается от такого соблазна и протестует, несмотря на то, что сама она в результате действия или бездействия государства выигрывает. Такая группа протестует просто потому, что государство не исполняет должным образом свои полномочия перед обществом. Если такого рода взгляды в обществе достаточно широко распространены, тогда государство эффективно и подотчетно. И несмотря на то, что политики во всех странах, во все времена испытывают искушение злоупотребить своими полномочиями, такое общество уверенно и прочно стоит на страже своих интересов.
Социальный капитал: от Турции к Скандинавии
На практике некоторые типы социального капитала дополняют работу государства. Социальный капитал – это предпосылка эффективного государства. Это объясняет нам, почему в странах, где много социального капитала, мы видим большое государство: граждане доверяют друг другу и государству, они санкционируют высокий уровень госрасходов, зная, что деньги будут израсходованы эффективно и на нужды общества. Обман государства считается в этом случае морально недопустимым, неприемлемым, даже если он и возможен. Конечно, это повышает эффективность администрации госпрограмм, и в итоге доверие между гражданами и государством делает государство более эффективным.
В результате мы видим, с одной стороны, страны с низким социальным капиталом и небольшими соцрасходами – например, Турция или Словакия. С ростом соцкапитала повышаются и социальные расходы (Италия, Греция, Польша). Происходит это потому, что рост социального капитала дает гражданам уверенность, что повышенные налоги, которые надо платить для финансирования соцрасходов, будут платиться. Но поскольку в этом обществе все еще достаточно много людей оппортунистических, и именно они оказываются медианными избирателями, рост соцрасходов опережает рост социального капитала. В некоторой степени это объясняет бюджетные кризисы, с которыми недавно столкнулись Италия и Греция. Дальнейший рост соцкапитала приводит к небольшому падению госрасходов: медианный избиратель становится сознательным человеком и несколько умеряет свои аппетиты, понимая, что бремя повышенных расходов придется нести и ему (Германия, Люксембург, Канада, США). Еще больший уровень соцкапитала коррелирует с высокими госрасходами, как в Скандинавии. Такова связь соцкапитала с размером государства.
Республика на дому
Несколько лет назад мы с коллегами нашли способ измерить влияние гражданской культуры на эффективность государства с помощью анализа несколько неожиданных объектов. Мы анализировали товарищества собственников жилья в Москве и Перми. По сути, ТСЖ – это государство в миниатюре, «республика на дому»: у него, как у государства есть ресурсы, которыми люди совместно распоряжаются, налоги – плата за содержание жилого фонда в бюджет ТСЖ, исполнительные органы власти – администрация ТСЖ, управляющая компания, и законодательные органы власти –совет ТСЖ.
В статье мы показываем, что при наличии достаточной гражданской культуры среди жильцов ТСЖ становятся эффективными. В противном случае они работают плохо и, как правило, оказываются «захваченными» разного рода жуликами, недобросовестными управляющими компаниями.
Парадокс Патнэма
Теперь, понимая функцию гражданской культуры, вернемся к кейсу Италии, который рассматривал в своей книге Роберт Патнэм. Он утверждает, что на севере и в центре Италии социального капитала и гражданской культуры гораздо больше, чем на юге, и связывает это с историческими причинами. Север Италии на протяжении столетий был созвездием городов-республик, которые мы знаем из истории. В них был большой опыт автономии, прав, свобод и самоуправления. А юг, вплоть до освобождения Италии Гарибальди, был колонией Нормандского королевства. Соответственно, на севере Италии за столетия накопилось гораздо больше гражданской культуры и социального капитала, чем на юге.
Парадокс заключается в том, что на один и тот же вопрос – довольны ли вы работой провинциальных властей? – на севере Италии люди отвечают, что власть более-менее справляется с обязанностями, хотя «все они, конечно, бюрократы», а на юге – что власти работают абсолютно безобразно. Однако после этого вы задаете другой вопрос – больше или меньше должно быть государственного участия и контроля в вашей жизни? Казалось бы, что те, кто довольны работой властей или считают ее приемлемой, должны скорее согласиться с увеличением госприсутствия. Но происходит ровно наоборот. На севере люди считают, что степень государственного участия надо еще сильнее уменьшить, а на юге люди говорят: «Мы не можем доверять друг другу, нам нужно гораздо больше государства».
Почему это происходит? Потому что в странах или в регионах, бедных социальным капиталом, люди выбирают из двух зол. Первое зло – это неэффективное, хищническое, склонное к злоупотреблениям государство. Второе зло – это окружающие люди. Выбирая из этих двух зол, они считают государство меньшим. Общество не доверяет самому себе и выбирает неэффективное и неподотчетное государство как меньшее зло. Подобный парадокс социального капитала широко распространен в мире и встречается во многих странах с переходной экономикой, на что указали в своем исследовании экономисты Ирина Денисова и Екатерина Журавская.
Палка о двух концах
После осознания подобных фактов у многих может сложиться впечатление, что социальный капитал – это безусловное благо. Но это не всегда так. Есть совершенно яркие примеры того, как социальный капитал становился источником серьезных проблем. Наиболее ярко иллюстрирует такую возможность кейс нацистской Германии. Существует ряд исследований, которые показывают, что социальный капитал в Германии – сетевая деятельность, членство в ассоциациях и т.д. – были серьезным фактором прихода к власти нацистов, фактором распространения нацистской идеологии, расширения электоральной поддержки Гитлера и роста членства национал-социалистической партии.
Есть и менее драматические примеры негативного социального капитала, связанные с его делением на две разновидности. Первая из них известна в литературе как bridging social capital («bridge» – мост). Это открытый социальный капитал, «наведение мостов» – благодаря нему создаются широкие общественные коалиции. Именно этот, универсальный соцкапитал полезен для развития. В основе открытого социального капитала лежит большой радиус доверия: вы доверяете не только людям, которые вам близки, а вообще окружающим в обществе. У вас нет двойной морали, вы подходите к близким вам людям (семейно, социально, этнически – как угодно) с теми же представлениями о том, что можно и чего нельзя, что и к далеким.
Альтернатива открытому социальному капиталу – это социальный капитал закрытый, (bonding: «bond» – сцепка, обруч). Это социальный капитал закрытых групп, который базируется на ограниченной морали и малом радиусе доверия. Вы доверяете только тем, кто вам так или иначе близок. Это проявление ограниченной, двойной морали. Вы считаете, что себя следует вести морально только в отношении близких вам людей, а со всеми остальными можно поступать и безнравственно. Проблема закрытого социального капитала возникает потому, что он используется для создания клубных благ, преимуществ для небольших сообществ людей за счет остальной части общества. Такая конкуренция может оказаться непродуктивной и стать большим тормозом для развития.
Город Vs Клан
Несколько лет назад экономисты Авнер Грейф и Гвидо Табеллини выступили с очень интересной метафорой, которая многое объясняет. Это противопоставление города и клана. Город – это метафора для определенной политической организации, для государств, где существуют формальные институты, где люди подчиняются определенным правилам, платят налоги и т.д. А клан – это неформальная среда, которая вас окружает.
Между городом и кланом может возникнуть определенная конкуренция. Если вы доверяете «городу» (формальным институтам), то в них вы и ищете решение ваших проблем. Вы ассоциируете себя с этими институтами, лояльны им, у вас есть чувство ответственности за состояние дел в городе. А если преобладает клановая структура, то все перечисленное вы ищете от клана, а город для вас – это пустая оболочка. Если клановая ментальность превалирует, то город испытывает нехватку ресурсов и оказывается бесконтрольным. Выбор между лояльностью городу и лояльностью клану – это различные типы социального капитала.
«Сделай сам»
Американский политолог Альберт Хиршман в 1970-е годы опубликовал книгу под названием «Exit, Voice, and Loyalty», где описал важную дихотомию – выбор между «voice» и «exit». Представьте себе, что вы находитесь в какой-то формальной организации – коммерческой фирме, НКО, в университете, в городе – и у вас есть проблемы, связанные с этой организацией. Есть две возможности прореагировать на эти проблемы. Первая – это «voice»: что-то сделать, воспользоваться своими правами, возвысить свой голос, чтобы улучшить работу этой организации. А вторая – «exit»: уйти из этой организации. Уход может быть буквальным (уволиться из фирмы, переехать из города, эмигрировать из страны), а можно уйти, изолировав себя от того, что происходит в этой организации. Во втором случае вы начинаете игнорировать происходящее и ищете решение ваших проблем вне этой организации.
И для «voice», и для «exit» нужен социальный капитал. Чтобы «voice» был эффективен, нужны массовая политическая активность, гражданская культура. А чтобы был возможен коллективный «exit», нужен низовой социальный капитал, когда люди, кооперируясь друг с другом, могут создать альтернативу государственным функциям и услугам.
В России последняя опция очень часто оказывается наиболее привлекательной, популярной. Это жизнь по принципу «сделай сам». Граждане недовольны состоянием городской инфраструктуры, социальных благ, услуг. Они исходят из невозможности что-либо сделать с муниципальными органами власти и предпочитают искать альтернативные решения – действовать самостоятельно. Довольно часто это происходит, например, при ликвидации стихийных бедствий.
Теневая экономика – это серьезная альтернатива государству. Ее предпосылка – внутреннее доверие между индивидами при наличии серьезного недоверия к госинститутам. Бизнес в такой ситуации не будет пытаться улучшить предпринимательский климат. Подобной формой «избегания» государства стало и территориальное общественное самоуправление – узаконенная форма самоорганизации граждан для решения проблем, которые на самом деле должны решать городские власти.
В больших городах, включая Москву, практикуется и защита коллективных пространств – например, все более популярное возведение оград и заборов вокруг домов. Это касается не только эксклюзивных элитных комплексов, но и «обычных» жилых домов в спальных районах. Зачем люди это делают? Они недовольны тем, как охраняется порядок, как выполняются правила парковки. И вместо того, чтобы добиться всего этого от местных властей, люди уродуют городскую среду и создают массу проблем себе и другим, воздвигая вокруг своих домов высокие заборы.
Шарья по всей России
Еще один из ярких примеров такой деятельности – это мост через реку Шарья. Шарья – небольшой город в Костромской области, который мостом соединялся с большой землей. Мост разрушился, его надо было ремонтировать. Местная администрация оценила ремонт в 13 млн рублей и сказала, что таких денег в бюджете нет. Местные предприниматели скинулись и своими силами отремонтировали мост; ремонт обошелся в 1 млн рублей.
Как относиться к таким инициативам? Следует ли их приветствовать, или испытывать по этому поводу озабоченность? Скорее озабоченность: в ходе подобных низовых коллективных инициатив люди пытаются собственными силами решить проблемы, связанные с недостаточной эффективностью государства. При этом они делают за власть ее работу. Готовность людей к самостоятельным усилиям еще сильнее подрывает стимулы чиновников добросовестно исполнять свои обязанности. Теперь бюрократы знают, что за них сделают то, чего они не сделали. Таким образом, низовые коллективные инициативы решают проблему – прямой эффект: мост в Шарье построен, – но косвенным эффектом становится дестимулирование власти. Какой из этих эффектов сильнее?
Ответ, полученный мной и моим коллегой Ринатом Меняшевым, состоит в том, что косвенный эффект очень часто преобладает над прямым. Если по горизонтальной оси мы отложим гражданскую культуру, а по вертикальной – низовой социальный капитал (который необходим, условно говоря, для самостоятельного ремонта мостов), то мы увидим, что масштабы злоупотребления властью сильно возрастают с ростом низового социального капитала и падают с ростом гражданской культуры. Еще интереснее посмотреть, какова полная отдача на соцкапитал – итоговый результат, интегрирующий прямой и косвенный эффекты, о которых я говорил.
Если гражданской культуры нет вовсе, то благосостояние общества растет по мере роста его способности замещать государство. Это происходит потому, что обществу нечего терять, а эффективность государства и так на нуле. В такой ситуации лучше все делать самим. Однако если в обществе имеется некоторый запас гражданской культуры, способность людей доделывать за государство его работу приводит к тому, что экономические результаты падают. Но если в стране есть определенный запас гражданской культуры (которой, однако, недостаточно, чтобы полностью дисциплинировать государство), принцип «сделай сам» оказывается контрпродуктивным.
Динамика социального капитала
В связи с проблемой того, когда социальный капитал выступает в качестве полезного ресурса развития, возникает два очень важных вопроса. Первый: можно ли как-то объяснить разнообразие форм социального капитала и получаемых от него результатов? Второй: можно ли как-то повлиять на социальный капитал, способствовать его накоплению?
Социальный капитал – это ресурс, который обладает одновременно изменчивостью, пластичностью и устойчивостью. Как объяснить устойчивость социального капитала? Одной из частей в триаде социального капитала является совокупность норм и ценностей, которые передаются от поколения к поколению. Происходит это преимущественно во время ранней социализации человека в семье, когда родители воспитывают детей, передавая им свои ценности и представления. В результате ценности транслируются от одного поколения к другому, – это «вертикальная социализация». Именно поэтому, например, эмигранты, которые приехали в ту или иную страну, на протяжении нескольких поколений могут разделять те же нормы и ценности, что и их современники, которые живут в родной стране. То, что мигранты привозят с собой, оказывается очень устойчивым.
С другой стороны, почему нормы и ценности пластичны? Потому что они отражают опыт индивидов – социальный и экономический опыт, и особенно опыт, который полученный в молодые годы. Немецкий психосоциолог Карл Манхейм сформулировал понятие «коллективной памяти поколений». Она формируется в период «formative years» – в возрасте с 17-18 до 25-28 лет, когда молодые люди особенно восприимчивы. То, что произошло и происходит с людьми в это время, оказывается особенностью поколения на всю оставшуюся жизнь.
Продам ближнего своего
Существует несколько ярких примеров того, как у социального капитала возникают исторические корни. Один из них – влияние работорговли на доверие в современной Африке.
В XV-XVI веках в Африке началась активная трансатлантическая работорговля, когда после открытия Америки потребовалось большое количество рабов. Этих рабов в массовом порядке начали экспортировать из Африки, особенно с ее западной части – с атлантического побережья. Однако работорговля на самом деле была типом низовой активности. Работорговцы не захватывали рабов сами – их приводили к «закупочным» пунктам собственные соплеменники. Сначала это были военнопленные, потом друзья, родственники – всех их можно было с прибылью продать работорговцам. Разумеется, эта практика подорвала доверие людей в Африке друг к другу на несколько поколений (особенно в западной части Африки). Признаки этого недоверия ощущаются и сейчас. Причем в рамках одной из красивых эмпирических стратегий нескольким экономистам удалось доказать факт этого влияния.
На социальный капитал влияет и то, на какое время пришлась юность человека. Если она совпала с экономическим кризисом, то, как показала американский экономист Паола Джулиано, люди несут в себе длительный отпечаток этого опыта. Они менее доверчивы, меньше верят в собственные силы, более патерналистичны и т.д.
Еврейская черта
Есть очень интересная работа экономистов Ирены Гросфелд, Александра Роднянского и уже упоминавшийся Екатерины Журавской, которая показывает, как черта оседлости, т.е. особая линия на карте, только за пределами которой и разрешалось селиться евреям, повлияла на уровень доверия в этих регионах. Экономисты исследовали различия между нормами и ценностями наших сегодняшних современников по обе стороны этой границы, проходящей через шесть современных стран – Литву, Латвию, Белоруссию, Россию, Украину и Молдову. В результате удалось установить, что существуют четкие различия между представлениями о политическом режиме, о правах и свободах, различия в доверии и т.д. по разные стороны этой черты. Когда самолет пересекает сушу и оказывается над морем, вы иногда испытываете своеобразную встряску. Примерно такая же встряска происходит и здесь.
С чем связаны эти различия? Евреев нет ни по ту, ни по другую сторону, – они уехали или были истреблены. Однако тот факт, что десятилетия назад по одну сторону евреи были, а по другую – нет, оставил определенный отпечаток на ценностях тех, кто сегодня живет по обе стороны этой черты.
Отечественная колея
В одной из недавних работ мы с коллегами пытались понять, как участие в Великой Отечественной войне повлияло на нормы и ценности тех, кто пережил войну и вернулся домой, на их нормы и ценности. Принято считать, что война подавляет личность, является источником посттравматического синдрома. Но Великая Отечественная была войной особого рода. Поэтому мы выдвинули гипотезу – отчасти по литературным источникам, отчасти по работам историков, – что война способствовала накоплению в солдатах, командирах советской армии социального капитала, чувства свободы, инициативы, собственного достоинства. Мы слишком поздно стали проводить это исследование, поэтому опрашивали не самих ветеранов, а их потомков. Исходя из трансляции ценностей, нам удалось показать, что внуки ветеранов действительно значимо отличаются от остальных своими ценностями и социальным капиталом.
Работа, которой мы сейчас занимаемся с моими коллегами, связана с гипотезой, что нормы и ценности современного российского общества во многом сформированы в начале 1990-х годов, во время рыночных реформ. В культурных исследованиях принято говорить об эффектах колеи. Когда рассматривается российское общество, часто утверждают: наша культура является результатом многовековой истории крепостного права, рабства и т.д., – обнаруживается долгосрочный эффект колеи. Мы утверждаем, что это не совсем так. Или даже совсем не так. Колея действительно есть. Но зародилась она в начале 1990-х годов и несет в себе отпечаток экономических и политических процессов, которые происходили в начальные годы реформ.
Копилка соцкапитала
Существует несколько важных факторов, которые способствуют накоплению социального капитала. Во-первых, есть основания считать, что опыт демократии и самоуправления способствует накоплению гражданской культуры и демократического капитала. В этом состоит уже упоминавшаяся гипотеза Роберта Патнэма. На севере Италии больше социального капитала и гражданской культуры, чем на юге ввиду нескольких столетий более-менее демократического самоуправления в городах-республиках.
Во-вторых, общепризнанно мнение, что соцкапитал растет с уровнем образования. Эта связь многократно подтверждена эмпирически. Мой коллега, сотрудник нашей лаборатории НИУ ВШЭ Тимур Натхов показал, что в России наблюдается очень высокая корреляция между социальным капиталом и уровнем образования. С этой точки зрения рост уровня образования в России в последние годы – это хорошая новость.
В-третьих, существует достаточно противоречивая, но очень интересная гипотеза, пока не получившая убедительного эмпирического подтверждения, что социальный капитал накапливается в ходе экономического развития. Более богатые общества становятся более сознательными, и в этих обществах, по образному выражению социолога Рональда Инглхарта, происходит переход от традиционных ценностей выживания к ценностям автономии и самореализации. По сути, это требует сознательных коллективных действий. На этом основана гипотеза модернизации, на основании которой можно сделать вывод, что эффективные демократии возникают более-менее спонтанно – с улучшением состояния экономики.
Однако эта гипотеза не находит систематического подтверждения. Например, в России в 2000-х годах наблюдался устойчивый экономический рост и значительный рост доходов. Но значимого улучшения демократических институтов при этом не произошло. В Китае экономика растет с темпами 7-10% в год на протяжении 25 лет, но китайская демократия не эволюционирует в том направлении, которое предсказывали Липсет и Инглхарт.
Когда россияне мотивированы к коллективным действиям?
Моя гипотеза, которая на данный момент тоже не получила эмпирической проверки, состоит в том, что рост доходов стимулирует способность к самоорганизации. Мы видим это и в России, когда население в некоторых случаях проявляет не только общественную, но и политическую активность. Это связано с ощущением растущего дисбаланса между частным и общественным потреблением.
Вы хорошо зарабатываете, вы купили красивую квартиру, у вас машина или две, вы ездите (или ездили) за границу в отпуск – проблемы частного потребления решены. Но вы выходите на улицу и ощущаете грязный воздух, видите дорожные пробки, недовольны медицинским обслуживанием и т.д. Кое-что из этого можно купить за деньги, но многое – нельзя. И если вы хотите сократить дисбаланс между частным и общественным потреблением, нужно повысить эффективность создания общественных благ. Созданием общественных благ ведают государственные и муниципальные органы, а значит, необходима самоорганизация, чтобы добиться более эффективной работы этих органов. Или, как альтернатива, нужны частные инициативы, которые заменяют собой государство.
Выводы
Давайте попытаемся подытожить сказанное.
Во-первых, экономисты вместе с представителями смежных дисциплин пришли к осознанию ключевой роли социального капитала как предпосылки и фактора развития.
Во-вторых, социальный капитал, с одной стороны, является предпосылкой развития, но с другой – его результатом. Он соэволюционирует одновременно с формальными институтами.
В-третьих, социальный капитал одновременно стабилен и изменчив, а его запасы и распределение в современных обществах несут отпечаток как отдаленной, так и совсем недавней новейшей истории. Спасибо.
Вопросы
Вопрос: Добрый вечер. Спасибо за лекцию. Алексей Сафронов, аналитический центр при правительстве Российской федерации. Как связаны социальный капитал и имущественное неравенство?
Леонид Полищук: Очень хороший вопрос, спасибо. Вообще связь социального капитала с неравенством любого рода – связь отрицательная. На этот счет есть убедительные работы. Если общество поляризовано, это, казалось бы, дает основания для того, чтобы они активнее создавали сетевые структуры, общаясь, по крайней мере, с теми, кто принадлежит к той же группе (имущественной, этнической), что и они сами. Но с другой стороны, это, конечно, препятствует созданию больших коалиций.
Из двух этих эффектов преобладает второй, что показано эмпирически рядом экономистов. Серьезная проблема поляризованных обществ состоит в том, что в них гораздо труднее достигнуть консенсуса, потому что спорных позиций много, а неравенство, в том числе экономическое, препятствует возникновению общей повестки дня, общих задач. Экономическое неравенство поляризует интересы людей, и им очень трудно договариваться друг с другом. Именно поэтому успешные коллективные действия в таких поляризованных обществах всегда проблематичны.
Тем не менее в истории есть примеры, когда, несмотря на глубокие различия, в обществе возникали широкие коалиции. А элиты, привелигированные слои, к ним потом присоединялись. Один из таких примеров – демократизация в Бразилии, другой – Польша, движение «Солидарность», третий – то, что происходило на юге США в середине XX века, когда, несмотря на освобождение рабов, несмотря на формальное равенство людей разных рас в Америке, чернокожее население американского юга оставалось де-факто сильно дискриминируемым. Однако в 1950-е годы возникла крупная коалиция, включавшая и северные элиты, и чернокожих активистов, которая позволила эту проблему начать решать.
Короткий ответ на ваш вопрос: неравенство – это, безусловно, препятствие росту социального капитала. За одним исключением. Культурное, этническое неравенство тоже принято считать помехой. Но примеры успешных технопарков в Америке (например, Силиконовая долина) – это принципиально полиэтнические сообщества, где выходцы из разных стран очень эффективно работают друг с другом. И есть эмпирические исследования, в том числе по российским данным, которые показывают, что различие, разнообразие может быть важным ресурсом развития.
Вопрос: Василий, независимый эксперт. Спасибо за лекцию. В 90-х годах, когда мы изучали основы рыночной экономики, часть нашего населения приватизировала все национальные богатства, поэтому социальный капитал, как довольство жизнью населения сейчас низкий. Если считать, что сейчас около 80% населения живет ниже уровня бедности, то о каком социальном капитале можно говорить? Что можно сделать, чтобы развить социальный капитал – ну, не считая революции? Спасибо.
Леонид Полищук: Как накапливается социальный капитал? После того, как было осознано, что соцкапитал – это важный ресурс развития, были многочисленные попытки способствовать накоплению социального капитала как бы извне. Международные организации, Мировой банк потратил какие-то ресурсы на это, различного рода фонды считали, что могут способствовать накоплению социального капитала. Эти попытки оказались большей частью неэффективными: накопление соцкапитала – это некий процесс, который происходит в обществе более-менее спонтанно.
Один из способов накопление соцкапитала – повышение образования. Способствует этому и укрепление среднего класса, традиционного носителя социального капитала. Безусловно, поощрение всякого рода сетевой деятельности. Не создание препятствий НКО и сетевым организациям, а, наоборот, их поощрение – важнейший способ повышения социального капитала. Но позвольте мне, ограничившись уже сказанным, воспользоваться вашим вопросом, чтобы подробнее сказать о том, что происходило в начале 1990-х годов.
Мы с коллегами беремся утверждать, что 1990-е годы были рубежными в российском обществе до некоторой степени. Пару дней назад в ВШЭ состоялось обсуждение очень полезной книги Асемоглу и Робинсона «Why Nations Fail?» («Почему государства терпят неудачу»). Одна из идей этой книги состоит в том, что общество сталкивается в своем развитии с критическими развилками, когда после их прохождения движение может пойти по разным траекториям. В одной траектории преобладают эффективные экономические и политические институты, а в – другой глубокое неравенство, о котором вы сказали, неэффективное государство и неблагоприятное состояние экономики.
Наш взгляд состоит в том, что большое влияние на выбор между этими развилками оказывают культурные изменения и социальный капитал. Мы пользовались результатами социологических опросов, проведенных в конце 1980-х годов и первой половиной 1990-х гг. – и мы видим, что это два разных общества. Многие помнят энтузиазм, который существовал в позднем советском и российском обществе относительно рынка и демократии. Была готовность жить в рыночной экономике и демократической среде. До некоторой степени этот энтузиазм был наивным: люди видели, что Запад живет лучше, чем Советский Союз, что на Западе есть рыночная экономика и, как тогда считалось, демократия. Давайте у себя заведем то же самое – и нам будет так же хорошо, как на Западе. Социологи называют такой подход «культом карго».
Реалии рынка и демократии оказались другими. Но дело не только в этом. В начале реформ в 1990-е годы среди реформаторов, – как российских, так и на Западе, – преобладало представление, что общество – это не источник реформ, а препятствие к ним. Потому что люди склонны к популизму и никогда не поддержат болезненные реформы. Значит, реформы надо провести не по воле людей, а преодолевая их сопротивление. Когда же эти реформы будут проведены, вы получите задним числом поддержку населения, ведь оно поймет, что демократия и рынок – лучше, чем то, что было раньше.
Однако вот эта временная анестезия демократическая – если угодно, придушенная или отложенная на это время демократия – имела далеко идущие последствия. Она очень сильно изменила культурный код российского общества. Эти изменения не осязаемы.
Вы сравниваете, скажем, опросы 1990 и 1994 годов, и видите, что это два радикально разных общества. В те годы было потеряно огромное количество социального капитала . И, вопреки представлением Липсета, что экономическое развитие позволяет восстановить социальный капитал, этого не произошло. Вы строите графики экономического роста, который начался в конце 1990-х, и графики доверия, других фундаментальных показателей: культуры, политической культуры, норм и ценностей. И вы видите, что эти показатели продолжают уменьшаться. Восстановления социального капитала не происходит – получается, это дает нам основания утверждать, что начало 1990-х было критической развилкой. И социальный капитал стал важной составной частью механизма, который эту развилку создал и воспроизводит. Уровень доверия в последнее время стал немного повышаться. Но восстановления социального капитала не происходит. Это дает нам основания утверждать, что начало 1990-х было критической развилкой, и социальный капитал стал важной составной частью механизма, который ее создал и воспроизводит.
Вопрос: Спасибо за лекцию. Вы сделали особый акцент на роли социального капитала в контроле над исполнением государством своих функций. А можно ли сказать, что общество испытывает потребность в социальном капитале, который вообще оторван от областей, где работает государство? Чем вызвано, например, то, что в обществах, где достаточно высокий уровень доверия государству, где проблем никаких нет, все-таки развиваются очень многочисленные сообщества людей, где социальный капитал растет вообще без оглядки на государство?
Леонид Полищук: Спасибо. Это тоже очень полезный вопрос. Из того, что я сказал, было бы неверно делать вывод, что для низовых социальных инициатив в современных успешных обществах нет места. Ничего подобного. В благополучных, богатых, демократических обществах с эффективным государством мы видим много благотворительности, причем любопытно, что ее невозможно объяснить экономической теорией рационального поведения, представлениями о homo ecnomicus. Например, в СIF бедные тратят на благотворительность до 5% своих доходов, а богатые – 1,5-2%. Люди с небольшими доходами жертвуют на благотворительность больше – из чувства долга.
Представим себе государство, эффективно исполняющее свои обязанности, эффективно предоставляющее необходимые социальные услуги. Но все равно есть некоторые ниши, в которых у общества есть сравнительные преимущества перед государством, и где частные горизонтальные инициативы и государство дополняют друг друга. В таких случаях для такой инициативы есть большой простор. В качестве примера того, как в России люди, сообщества, энтузиасты, волонтеры подменяют собой государство, я привел ликвидацию стихийных бедствий. Если происходит крупное стихийное бедствие на Западе, то и там в их преодолении общество и государство сотрудничают друг с другом. Был ураган «Катрина», который разрушил Новый Орлеан – катастрофическое наводнение, которое во многом было связано с тем, что государство не приняло должных мер по ремонту дамб, ограждавших город.
Потом была колоссальная программа помощи федерального правительства, правительств штата, городов. Но в то же самое время были крупнейшие в истории Америки усилия гражданского общества в ликвидации последствий стихийного бедствия. Получается, что социальный капитал востребован для низовых инициатив и в том случае, когда государство работает эффективно. Однако было бы неправильно рассматривать соцкапитал как альтернативу государству и как способ компенсации обществом провалов государства. Более продуктивным было направить общественную энергию на то, чтобы добиться от государства эффективного исполнения своих обязанностей.
Вопрос: Елена Тополева, Агентство социальной информации. Я хочу апеллировать к тому же примеру, который вы привели, – по поводу этой стратегии «сделай сам» и ее не всегда продуктивного влияния на эффективность государства. Это ведь стратегия достаточно новая для нашего общества, еще несколько лет назад ее не было, и она свидетельствует о росте социального капитала в обществе. Так это или нет, согласны ли вы с этим? И второй вопрос: если сравнивать издержки на стратегию «voice»-«exit», то в данном случае, наверное, издержки на «voice» гораздо выше по многим причинам? Сейчас не буду вдаваться в объяснения. Люди, которые себя осознали, стали носителями этой гражданской культуры, – это, мне кажется, следствие того, что начал формироваться некий социальный капитал. Поведение «сделай сам» в некоторых ситуациях стало единственной альтернативой, ведь если не сделаешь сам, то «voice» может занять очень много времени, сил и ресурсов, а за это время леса сгорят, дети без лекарств и операций погибнут, и альтернативы другой нет. Спасибо.
Леонид Полищук: Да, все, что вы сказали, совершенно справедливо. Я сформулировал вам свою точку зрения, она не навязывает никаких выводов. Если хотите, сказанное мной надо воспринимать как указание на то, что у этой тенденции, которую мы сейчас наблюдаем – а это очень благородная, красивая тенденция: люди искренне стремятся улучшить жизнь окружающих – у нее есть теневая сторона. И вот это следует иметь в виду. Действительно, больным детям надо помогать немедленно, и следует снять шляпу перед такого рода усилиями. Но если вы именно в этом видите перспективу и магистраль для гражданского общества, то это будет непродуктивно. А что касается больших издержек, то у стратегии «voice» есть разные варианты использования, в том числе легитимные, мирные, конструктивные. И мне кажется, гражданское общество должно эти стратегии иметь в виду. Это то, что я пытался сказать. В остальном я с вами полностью согласен.
Вопрос: Владимир Иванов. С образованием интересная история. Там очень четкая ясная связь на индивидуальном уровне, но на страновом уже не так все очевидно. В чем здесь загадка, на ваш взгляд? Почему на индивидуальном уровне мы видим положительную связь, а на страновом уровне все гораздо более размыто? Это первый вопрос. Второй вопрос – по поводу внешних шоков. Была «Катрина», и много чего еще из природных катаклизмов. Сейчас Бельгия и Франция тоже сталкиваются с внешними шоками. Будет ли какое-то отличие с точки зрения реакции социального капитала на подобные шоки? Спасибо.
Леонид Полищук: Спасибо. Мне проще ответить на ваш первый вопрос. У меня есть более-менее определенный ответ. А второй – это, в общем, повод для дискуссии, и я вместе с вами могу лишь начать гадать. Анализ эффектов образования может вообще оказаться малопродуктивным на межстрановом уровне. Межстрановой анализ сильно проблематичен. Разные страны очень сильно отличаются друг от друга по множеству параметров. И далеко не все они могут учитываться в эмпирическом анализе, не все такие факторы вы можете контролировать. Нужна очень мощная, очень хорошо продуманная эмпирическая стратегия, чтобы можно было делать на межстрановом анализе какие-то выводы. А на индивидуальном уровне этот анализ вполне правомерен. Вы имеете граждан одной и той же страны, и требование «all else being equal» выполняется. Вы видите эту зависимость.
Аналогичная ситуация возникает не только с социальным, но и с человеческим капиталом. В том, что касается человеческого капитала, инвестиции в образование во всех странах с отчетливо доказанным результатом дают экономическую отдачу. Образование дает экономический эффект. Оно приносит экономическую «премию», повышение доходов, которые получает человек с более высоким уровнем образования по сравнению с низким. Это универсальный факт. Однако если вы ищете отдачу образования на уровне стран, общественную отдачу, ее очень трудно найти. Это связано, помимо прочего, с тем, что люди получают разное образование. Мы провели на этот счет исследование с уже упоминавшимся здесь Тимуром Натховым. В странах с сильными институтами, с верховенством закона, конкуренцией, подотчетной политикой молодые люди, особенно одаренные, при прочих равных условиях получают образование в областях, где можно внести вклад в развитие. Это включает в себя естественные науки, инженерные дисциплины, информационные технологии и т.д. А в странах со скверными институтами при прочих равных наиболее талантливая молодежь идет в управление, в том числе госуправление, юриспруденцию. В обоих случаях люди выигрывают, получив образование. Но ясно, что их вклад в развитие будет различным, и это надо иметь в виду.
Что касается влияния миграционного кризиса на социальный капитал – оно большей частью неблагоприятное. Мы наблюдаем очень разные явления. С одной стороны, в Западной Европе люди буквально с распростертыми объятиями встречают мигрантов. И считают, что у них долг помочь этим людям, что это беженцы от войны, что если нам повезло жить в более благополучных обществах, то мы с ними должны поделиться. Но с другой стороны, наблюдается и отчуждение, и правые взгляды; укрепляют свое влияние ксенофобские партии, которые добиваются невиданного электорального успеха: 15-20%. Хотя совсем недавно эти силы были абсолютными маргиналами. Каким будет итог этого процесса – мне трудно судить, но я думаю, что в конечном итоге этот кризис – угроза социальному капиталу.
Вопрос: Спасибо большое за лекцию. Вы говорили о социальном капитале применительно к демократическим и к рыночным обществам. А что происходит с ним в недемократических, нерыночных обществах? Я понимаю, что это, наверное, тема для отдельной большой лекции, но хотя бы в двух словах. И хотелось бы понимать, как в таких обществах выстраивается взаимосвязь государства с социальным капиталом, ведь такие взаимосвязи есть? И как в таких обществах – недемократических, нерыночных, – называют социальный капитал? Возможно, и не капиталом вовсе? Спасибо.
Леонид Полищук: Спасибо. Несколько комментариев по поводу вашего вопроса. Социальный капитал в той или иной форме присутствует во всех обществах. Речь идет о типе социального капитала. Об этих различиях я уже говорил – это различие между городом и кланом. Клан – это тип социального капитала, который преобладает в неэффективных, несовременных странах. Авторы этой концепции – Авнер Грейф и Гвидо Табеллини – считают, что концепция города и клана хорошо объясняет дивергенцию, которая столетие назад произошла между Западной Европой и Китаем. Китай в течение столетий развивался как клановое общество. И несмотря на всевозможные смены режима – императорский Китай, коммунистический, демократический, коммунистический Китай, нынешний Китай – клановая структура китайского общества оказывается живучей. А в Европе в некотором смысле началось движение в сторону города. Это первое, что я мог бы сказать.
Второе. Тот же Авнер Грейф выполнил очень интересный анализ того, как социальный капитал влияет на развитие, рассмотрев естественный эксперимент, кейс, когда на Средиземном море были два центра торговли. Один на северном побережье – это была Генуя в Италии, – а второй на южном побережье. Это был так называемый Магриб, территория нынешнего Туниса, где торговлей занимались иудеи, которые изрядно «омусульманились». Начиная уже с XII века и далее торговля в венецианском формате все больше и больше опиралась на формальные институты. На верховенство закона, на письменный контракт, на права собственности, на суды и так далее. А торговля в Магрибе очень сильно опиралась на социальный капитал – на доверие, знание друг друга, на то, что, если вы обманете партнера, то потеряете лицо, и тогда рынок вас в буквальном и переносном смысле слова погубит.
Получилось два типа института. Магрибский в большей степени опирался на соцкапитал, но в исторической перспективе Венеция оказалась эффективней. Тому были исторические причины – у купцов испортились отношения с одним из местных султанов. Но еще и до этого венецианцы начали вытеснять магрибов. Одна из причин этого: торговая экспансия у венецианцев оказалась более успешной, поскольку они в меньшей степени опирались на личные знания, на то, чтобы везде были «свои люди». Поэтому они активнее торговали и с Ираном, и с Россией, и с кем угодно.
Эта опора на формальные институты была более эффективным драйвером торговли, чем традиционный социальный капитал. Более того, исследователи обращали внимание на контрпродуктивные формы социального капитала. На юге Италии преобладала «аморальная семейственность», «аморальный фэмилизм», как очень закрытый клановый тип социального капитала, который безусловно препятствовал развитию и, как утверждает Патнэм, во многом способствовал тому, что юг Италии не смог в полной мере воспользоваться выгодами децентрализации и приближения власти к людям.
Случаи с ТСЖ в Москве и в Перми – на самом деле то же самое. Вы видите жилые дома, которые условно можно отнести к типу итальянского юга, и вы видите жилые дома, которые так же условно можно отнести к типу итальянского севера. Создание ТСЖ во многом аналогично децентрализации власти в Италии: власть передается на «нано-уровень» жилого дома. Если люди достаточно компетентны, если у них достаточно гражданской культуры, они сильно выигрывают от того, что получают дом в свои руки. Но люди могут оказаться к этому не способны. В нашем анализе мы показали, что традиционный социальный капитал – насколько вы знаете своих соседей, как часто здороваетесь с ними, одалживаете друг у друга до получки, часто ли просите соседей присмотреть за вашими детьми, и т. д. – такой социальный капитал для успеха ТСЖ оказался абсолютно не значимым. В некоторых случаях он даже входил в наши регрессии со знаком минус. А вот социальный капитал, измеряющий гражданскую культуру жителей домов, оказался высокозначимым.
Вопрос: Дмитрий Томчук, исполнительный директор национальной предпринимательской сети «Рыбаков фонд». Хотелось бы у вас уточнить корреляцию между уровнем социального капитала и уровнем предпринимательства. Какой тип социального капитала влияет на развитие предпринимательства?
Леонид Полищук: Я уже говорил, что социальный капитал – это крайне ценный ресурс в предпринимательской среде, и ценность его проявляется в двух отношениях. Первое: если вы являетесь участником разветвленных сетей, то при прочих равных это очень сильно повышает ваши возможности: вы получаете важную для вашего бизнеса информацию из очень большого круга источников. Вот еще один социолог, Моррис Грановеттер подчеркивал то, что называется «сила слабых связей». Если круг людей, с которыми вы постоянно общаетесь, не очень большой, если ваши связи распределены, дисперсны, если это слабые связи, то в таких случаях люди добиваются меньшего успеха в предпринимательской деятельности, на рынке труда. Просто потому, что у людей с большим кругом связей есть доступ к более широкому кругу информации, возможность обмениваться идеями, данными, возможностями. Если необходимо, они консолидируют свою позицию, им проще даются коллективные начинания.
Вторая причина, по которой социальной капитал может помочь предпринимательству – это доверие. В ранних исследованиях социального капитала ученые обращали внимание на то, что небольшие группы, в которых по историческим причинам возникает высокий уровень доверия, добиваются серьезных конкурентных преимуществ. Один из примеров такого рода – это оптовая торговля алмазами. Вы можете себе представить высокие транзакционные издержки торговли алмазами. Если я хочу продать вам коммерческую партию еще не ограненых, не ставших бриллиантами алмазов, то чтобы оценить реальную ценность того или иного алмаза, я должен его хорошо рассмотреть. Чтобы сделать это не торопясь, у меня должны быть микроскопы, сильные лупы, измерительные приборы. Потенциальная стоимость алмаза зависит от большого количества параметров, которые трудно определить на глаз. Представьте себе, что происходит, если мы не доверяем друг другу. Вам необходима уверенность, что я не сбегу с этими алмазами. Как этого добиться? Запирать меня вместе с алмазами в банковскую ячейку? Обыскивать до и после?
Сообщество алмазных трейдеров в Нью-Йорке обходится без всего этого – они просто передают друг другу алмазы и при этом полностью уверены, что могут доверять друг другу. Происходит это потому, что это члены одного сообщества, по большей части хасидские евреи. Они связаны друг с другом браками, ходят в одну и ту же синагогу. Если кто-то из них злоупотребит доверием, то у него случится «гражданско-экономическая смерть». Русские купцы часто вели транзакции просто по «купеческому слову». Этого было вполне достаточно. Таким образом, соцкапитал – это очень серьезный драйвер частного предпринимательства, бизнеса, малого и большого. И крупные экономисты на это неоднократно обращали внимание.
Вопрос: Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, можно ли говорить об особом типе социального капитала, присущего закату различных эпох и цивилизаций. Например, закату эпохи викингов, римлян, майя, ацтеков и так далее. И таким образом прогнозировать конец цивилизации?
Леонид Полищук: То есть, есть ли какие-то ранние признаки того, что цивилизация…
– Может быть, не ранние. Может быть, конкретные и явные? Спасибо большое.
Леонид Полищук: Да, пожалуйста. Я лихорадочно пытаюсь понять, что я могу вам сказать. Не хотелось бы говорить, что мне нечего по этому поводу сказать. Если вы не против, дайте мне минутку подумать. Может быть, будет еще один вопрос, и, отвечая на него, я буду думать о вашем и что-нибудь придумаю. Простите, что не отвечаю сразу.
Вопрос: Спасибо. Николай. Экономист. Я поделюсь наблюдением, которое идет немного в унисон с предыдущим вопросом. Чем некое сообщество однороднее, чем меньше в нем чужаков, тем больше в этом сообществе того, что мы с вами называем социальным капиталом. И по мере размывания этого сообщества, появления разных неравенств (необязательно имущественных, материальных – это может быть появление какой-то критической массы чужаков со стороны) социальный капитал неизбежно снижается. Такое явление я наблюдал в жизни одного из подмосковных дачных поселков, за которым я наблюдаю, наверное, уже четыре десятилетия. Начиная с 1970-х годов, с каждым годом заборы вокруг участков там становились все выше, плотнее и неприступнее. И не только заборы. С каждым годом становилось все больше запертых калиток, все больше видимого имущественного неравенства – судя по размерам дач и их состоянию. Чем дальше, тем труднее решались общепоселковые вопросы. Когда-то там в начале 1970-х люди увлеченно строили поселковые дороги своими силами. Не прошло и 10 лет, как возникла та же проблема после газификации поселка, но она уже не разрешалась годами. В плохую погоду люди просто не могли на машине приехать к себе на дачу, и никто эти проблемы не решал. Случайно ли это наблюдение?
Леонид Полищук: Феномен огораживания в российских городах нас интересует, недавно мы с коллегой, магистром НИУ ВШЭ Юлией Шарыгиной, закончили предварительное исследование и хотим его продолжить. Огораживание как феномен – это gated communities (огороженные комьюнити) – возник в Америке как образ жизни, самоорганизация жизненной среды элит. В Калифорнии, на Гавайях, во Флориде и т. д. В Россию этот феномен пришёл в начале 1990-х с проникновением сюда «экспатов». Но вообще заборы, в том числе высокие заборы в России имеют длительную историю. Мне проще всего процитировать стихотворение (Геннадия Шпаликова и Александра Галича): «Мы поехали за город, // А за городом дожди, // А за городом заборы, // За заборами – вожди. // Там и фауна, и флора, // Там и галки, и грачи, // И глядят из-за забора // На прохожих стукачи». Элиты ограждали себя заборами испокон веку, и в Советском Союзе, и, может быть, до.
Но сейчас настораживает то, что это стало массовым явлением, отражением сложившейся в российском обществе структуры социального капитала. В том числе склонности «сделай сам». Люди имеют проблемы с безопасностью, с нерегулируемыми парковками, и охотно берут проблему в свои руки: выстраивают вокруг своего многоквартирного дома высокий основательный забор с сигнализацией, с охраной, шлагбаумами. Это, безусловно, пример того, как люди отдают предпочтение «exit» по сравнению с «voice». Власти (московские, в частности) очень хорошо идут навстречу такого рода инициативам. Даже берут на себя издержки установки шлагбаумов. Это признак того, что власть видит преимущества в том, что граждане принимают на себя некоторые ее проблемы, хотя это весьма неэффективная мера повышения безопасности. Одна из причин неэффективности состоит в том, что если вы берете охрану, безопасность в собственные руки, то у вас инвестиции в это сильно превышают необходимый общественный уровень. Потому что вы просто вытесняете «плохих ребят» к соседям. Но и соседи делают то же самое. Возникает конкуренция, у кого выше забор. И она оказывается весьма непродуктивной. Эта тенденция – отражение структурных особенностей социального капитала, который сложились в сегодняшней России и, в частности, в Москве.
Вопрос: Виктор, студент МГУ. В работе Асемоглу–Робинсона 2014 года было показано, что в обществах с единоличными лидерами более высоким оказался уровень в том числе открытого, гражданского социального капитала. Не может ли тогда повышение социального капитала привести к отрицательным последствиям?
Леонид Полищук: Да, конечно, спасибо, очень хороший вопрос. Действительно, это один из получивших известность примеров теневой стороны социального капитала, в том числе открытого. И авторы, обнаружив это явление, провели параллель с нацистской Германией. Работа, о которой идет речь, касается того, как в одной африканской стране до сих пор сохранилась племенная структура управления. Формально там установлены современные демократические институты, а на деле правят вожди. Но в некоторых частях между вождями есть конкуренция: большее количество семей конкурирует за то, чтобы стать вождем. А в других частях этой конкуренции нет – там есть 1-2 семьи, которые монополизируют власть или делят ее между собой. В итоге вожди обладают очень большой властью – например, санкционируют использование земли, – а в таких странах это жизненно важный вопрос. Там, где между вождями больше потенциальной конкуренции, землей распоряжаютсялучше, больше социальных благ или услуг.
В этой же работе показано, что действительно есть отрицательная корреляция между конкуренцией вождей и запасом социального капитала. Там, где власть более устойчива, если она сконцентрирована в одних руках, – там больше социального капитала. Однозначного объяснения Асемоглу и Робинсон не дают, но говорят, что, возможно, мы сталкиваемся с теневой стороной соц