Слово «импортозамещение» стало популярным недавно – в связи с потребностью как-то реагировать на санкции. Поскольку дальше риторики и нервного оптимизма дело не идет, полезно вспомнить, что в экспертной среде и системе управления идея уже отрабатывалась – более десяти лет назад, в начале правления Владимира Путина.
Предыстория
Тогда, при цветущем премьере Михаиле Касьянове и раннем Путине, эту стратегию связывали с началом институциональных реформ, нацеленных на снижение прессинга и административной ренты. Не вышло. Административная реформа чуть поджала, а потом, наоборот, резко раздула аппараты всех отраслей и уровней. Реформу технического регулирования технично ополовинили, под откровенно фиктивным предлогом убрав из нее безопасность процессов и изуродовав ряд регламентов на продукцию. Саморегулирование обернулось не столько сдерживанием вмешательства государства, сколько дополнительной регулятивной нагрузкой, теперь уже «общественной» (унтер-офицерская вдова сама себя саморегулирует – за свои же деньги).
Ранее президент объявлял: «В наши планы не входит передача страны в руки некомпетентной, коррумпированной бюрократии». Значит, передача прошла как внеплановая.
Следующий этап гальванизации идеи был связан с расцветом стратегического планирования накануне выдвижения Медведева на третий срок Путина. Авторами стратегий были в целом вменяемые люди, поэтому и в правительственных, и в независимых проектах ключевой оказалась здравая тема смены вектора развития — диверсификации экономики, преодоления технологического отставания, снижения опасной зависимости от экспорта сырья и импорта товаров и технологий.
Диверсификация во многом и есть импортозамещение.
Не так важно, что правительственные стратегии отдавали маниловщиной в части смены вектора «с сырьевого на инновационный» (чтобы производить новое и сложное, надо хотя бы начать производить). Важнее была констатация стратегической исчерпанности сырьевой, ресурсной модели, неизбежности ее кризиса, если не краха в более или менее обозримой перспективе. Задача импортозамещения изначально связывалась с рисками сырьевого экспорта, ставящими под угрозу жизненно важный импорт. Проще говоря: когда окажется, что покупать чужое не на что, пытаться восстановить производство своего будет уже поздно – если учесть, что в решающих позициях это не месяцы и даже не годы, а десятилетия и поколения. Особенно с манерой запрягать так долго, что уже и ехать некуда.
Во всех этих построениях речь шла об опережающей реакции на будущее «экспортозамещение» (термин не употреблявшийся, но правильный). Имелись в виду технологические инновации, а затем и прорывы, способные снизить потребность внешних партнеров в закупке энергоносителей и сырья. На этом фоне политические мотивы звучали глухо или никак: «энергетической сверхдержаве» не с руки признавать, что ее генеральная линия строится на понимании собственной беззащитности перед лицом чужих манипуляций ценами на углеводороды. Подразумевалось, что в этом оружии массового экономического поражения и политического шантажа у нас с Западом как минимум стратегический паритет. Хотя было и молчаливое понимание того, что техническая возможность обвалить наше сырьевое благополучие у Запада имеется – при очень сильном желании, буде оно вдруг возникнет. А в политике бывает всякое, и рассчитывать надо на худшее, особенно если оно чревато для страны риском с неприемлемым ущербом.
Кажется, решили рискнуть. И все оказалось проще: конфликт из-за Украины сделал то, чего не успела сделать энергетическая революция. Нефтегазовые деньги еще не кончились, объемы сырьевых продаж фатально не сжимаются, но доступ к кредитам уже затруднен, оставшиеся инвестиции под угрозой, что-то тебе уже отказываются продавать, а что-то ты в ответ отказываешься покупать сам, поскольку считаешь, что врагу без твоих денег хуже, чем тебе без его деликатесов первой необходимости.
И страна в одночасье оказывается перед перспективой форсированного импортозамещения – как если бы цены на нефть и газ вдруг упали в пол, оставив тебя без валюты.
Когда в непроизводящей стране исчезает импорт, а значит, и сам продукт, по жизни совершенно неважно, отчего это: из-за революции в энергетике и ухудшения конъюнктуры сырьевых продаж или из-за отчаянных взаимных санкций. В любом случае оказываешься перед выбором: либо пытаться делать самому, либо терпеть пробоины в жизнеобеспечении, иногда почти нестерпимые. Пока это условный «пармезан» (далеко не главный продукт демонстративного потребления еды стал символом самопожертвования в режиме своих же санкций – видно, слово красивое). И с прочим все кажется более или менее ясным: на год затянем пояса, а потом сами уберем и посеем, и вспашем (последовательность выдает характер знания). И отъедимся за двоих.
Но если ты намерен не сдавать ни пяди своего и чужого, идя на конфронтацию непредсказуемой силы вплоть до изоляции, тогда это уже не просто обездоленные гурманы и гастрономы, а полномасштабная и сверхфорсированная диверсификация с реиндустриализацией и импортозамещением всего, что исчезло сегодня и еще только может исчезнуть завтра, от парфюмерии до обороны. Это уже не ситуативная подработка ad hoc, но именно стратегия. Если не пасовать, а играть на повышение ставок, импортозамещение становится принципом жизни, который надо не декларировать (что мы как раз умеем), а реализовывать (чего толком еще не пробовали).
Кнут или пряник?
Обещания все на свете оперативно импортозаместить аккуратно обходят главный вопрос: почему это не было сделано до сих пор?
Ответ на уровне бытовой логики: нам просто было не нужно. Зачем упираться самим, если за деньги можно купить все у других – по нормальной цене и с понятным качеством?
Есть и логика отката: снимать административную ренту с торговли проще, чем с производства.
Но за этой простотой скрывается страшный недуг – «голландская болезнь». При высоких ценах на экспорт сырья сначала дешевле купить чужое – но потом нечего восстанавливать из своего. Даже при более чем разумной и дальновидной стерилизации валютной массы в суверенных фондах за видимым комфортом и самомнением тотального импорта всегда стоит угроза разрушения собственного производства – деиндустриализации.
Хуже того, портится система институтов. Сырьевое проклятие усугубляется проклятием институциональным. Система настраивается на перераспределение, но становится враждебной производству. Дело уже не в том, что отечественный производитель не выдерживает конкуренции с импортом из-за реалий валютного курса (чистая экономометрия «голландского синдрома»). Люди не выдерживают еще и родного государственного рэкета – финансово, организационно и морально-психологически (интересно, сколько лучших умов и рук потеряны для дела только из-за неготовности вступать с этой властью в «неформальные отношения»). Поэтому когда энтузиасты заявляют о массовой готовности производить свое, они упускают из виду еще более массовую неготовность разного рода регуляторов и надзирателей отказаться от привычных методов машинного доения. Значит, импортозамещающей продукции либо не будет, либо она будет существенно дороже привычной импортной: аппетиты держателей фондов и административных барьеров весьма эластичны.
На этом фоне курьезно выглядят первичные импульсы поддержки импортозамещения: дать денег. Это естественно в системе, в которой перераспределение ресурсов – самый эффективный бизнес. Да не оскудеет карман дающего!
Здесь дать денег равносильно тому, чтобы их взять.
Импортозамещение в этой логике рассматривается сквозь призму своеобразного бизнес-плана: сколько можно отжать на «возрождении отечественного производства».
Но если в этой среде производство задавлено самой ее распределительной сутью, то импортозамещение должно начинаться не с раздачи денег и преференций, а с демонтажа того, что производительную активность блокирует. Давить на газ при зажатых тормозах просто опасно. Рассчитывать на мобилизацию («как при советской власти») теперь еще глупее. Значит, надо возвращаться к свернутым институциональным реформам, заранее реформируя саму систему реформирования (метареформа).
Но здесь все опять упирается в идеологию и политику: если не получилось тогда на сравнительно либеральном «галсе», с чего вдруг получится сейчас на волне закручивания гаек со срывом резьбы?
Импортозамещение – идея ценная, но она ставит режим враскоряку. И постмодернистским пиаром здесь не отделаешься: зияющее изобилие люди будут наблюдать не по телевизору, а непосредственно на магазинных полках и ценниках.