«Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест». Так начинается «Процесс» Франца Кафки, произведения для России вполне себе символического. В той же степени, что и другой его роман — «Замок», вполне подходящий для описания отечественной бюрократии, бессодержательной и запутанной.
Алексей Навальный поздравил судью с юбилеем Кафки. 130 лет со дня рождения — неплохой повод для того, чтобы обозначить содержание и процедуру процесса, в ходе которого прокурор запросил 6 лет лишения свободы для главного российского разоблачителя коррупции.
Аксиоматично, что состава преступления в бизнес-поведении Навального нет.
Но это совершенно не имеет никакого значения: судебная система, которая несет на себе несмываемые следы советской уголовной статьи за частнопредпринимательскую деятельность, в стране, наследнице СССР, где распил является основой основ чекистской экономики, вполне всерьез может усмотреть в действиях подсудимого признаки преступления. Это же симптоматично, что именно в России родилась поговорка, которую включил в свой толковый словарь Владимир Даль: «Закон дышло, куда хочешь, туда и воротишь (туда и вышло)». О прокурорской логике после ряда резонансных процессов в России вообще говорить как-то неловко. Принцип соразмерности наказания содеянному нарушается просто почти в каждом значимом процессе, а прокуроры, которые в соответствии духом и буквой закона способны были отказаться от обвинения, в нашей стране перевелись. А такие еще обнаруживались даже в советские времена: достаточно вспомнить знаменитого адвоката Бориса Андреевича Золотухина, который начинал работу прокурором.
Но есть, конечно, более очевидная подкладка происходящего — политическая. Судебное решение — безукоризненный способ вывести из легальной политики перспективного персонажа. Так что Сергей Собянин может хоть сам агитировать за Алексея Навального — этот акт добродушной снисходительности совершенно безопасен для выборов. Признать одного из лидеров оппозиции уголовным преступником по приговору суда — значит увести его деятельность целиком и полностью из того поля, где возможна официальная политическая конкуренция.
И вывести протестное движение как таковое из легального пространства.
Не маргинализировав его, а превратив, в том числе и с помощью сверхнового репрессивного законодательства (законы о митингах, НКО, оскорблении чувств верующих и т. д.), в главную разновидность антигосударственной деятельности.
Обвинительный приговор Навальному сам по себе был бы совсем уж скверным сигналом. А если он получит реальный срок, пусть и не абсурдные с точки зрения права 6 лет, то уж тем более. Для более искушенной части публики сигнальной ракетой об окончательной заморозке режима стала эмиграция экономиста Сергея Гуриева. Для более широких слоев трудящихся — судебное решение по делу Алексея Навального, которого Гуриев открыто поддерживал финансово и интеллектуально.
Дело Навального имеет и вполне внятный дидактический смысл. По природе своей такой же, как и дело Ходорковского. Это акция устрашения: будете вести себя неправильно — сантиментов не будет. Уроем. А какие вопросы? Суд у нас независимый. Границы единственной в мире суверенной демократии открыты: не нравится — уезжайте. Классическая дихотомия советских времен: посадка или эмиграция. И до этого состояния режим дошел стремительно — хватило года после инаугурации Владимира Путина, чтобы новый политический режим начал давать обильные плоды в виде человеческого материала для отъезда и тюрьмы. Причем материала высочайшего качества, чрезвычайно полезного для страны. Отрицательная селекция тоже была свойством советской системы…
Эрозия политического режима происходит во всех сферах одновременно.
Хотя вначале была политическая деградация — бесчестность выборов и резкое ухудшение качества элиты. Экономическая система, последовательно огосударствляемая в интересах группы товарищей, скованных одной цепью эклектичной националистическо-чекистской идеологии, становится все менее эффективной. Судебная система подстраивается под макропроцессы в политике и экономике — суд становится похожим на советский в худших его проявлениях и рассматривает рыночное поведение во все менее рыночной экономике как преступление. На выходе получается картинка из того же Кафки, только из «Замка»: «Эта Деревня принадлежит Замку, и тот, кто здесь живет или ночует, фактически живет и ночует в Замке. А без разрешения графа это никому не дозволяется».
Система, демонстрируя на манер навощенного мазями бодибилдера свою силу, на самом деле проявляет слабость. Жестокость — удел слабых. То есть боящихся. Они боятся Ходорковского, Гуриева, Навального, боятся гражданского общества, гражданской активности. Гораздо более мощная конструкция — советская — от такого страха развалилась. Правда, продержалась довольно долго. Но сейчас историческое время спрессовалось и течет гораздо быстрее.