Пять лет назад на Ближнем Востоке произошли события, получившие название «арабская весна». Их началом принято считать массовые волнения в Тунисе, которые привели к отставке президента Зин эль-Абидина Бен Али в январе 2011 года. Затем восстания, как по цепочке, прошли во многих других арабских странах.
В России оценка тех событий эволюционировала, поэтому у отечественных экспертов до сих пор нет единого мнения, когда закончилась "арабская весна", закончилась ли она вообще, и чем была по своей сути.
Во время революций в Тунисе и Египте Владимир Путин акцентировал внимание на внутренних причинах восстаний. Прежде всего — на отсутствии социальных лифтов. С момента начала войны в Ливии российские СМИ перенесли фокус на внешние факторы: свержение Каддафи и гражданскую войну в Сирии принято объяснять иностранным вмешательством, а внутриполитические предпосылки — считать всего лишь поводом к интервенции.
Сейчас российские эксперты все чаще расценивают "арабскую весну" как совместный масштабный проект «коллективного Запада» и международного джихадизма по дестабилизации Ближнего Востока, уничтожению государственности и превращению региона в территорию управляемого хаоса.
При таком подходе, во-первых, расширяются временные рамки событий. Получается, "весна" началась не пять лет назад, а в 2003 году — с разрушения иракской государственности. Во-вторых, четко обозначилась позиция России — поддерживать суверенитет национальных государств по принципу: любая диктатура все-таки лучше, чем хаос.
На самом деле, невозможно сравнивать значимость внутри- и внешнеполитических предпосылок "арабской весны", если видеть в ней только свержение правительств. Ее первой частью были попытки лидеров ряда арабских стран провести модернизацию экономики. А началом было бы правильно считать дискуссию, которая началась в арабском обществе на рубеже ХХ-XXI веков.
Это был спор, как относиться к принципиально новому явлению — глобализации.
Многие арабские экономисты предупреждали, что этот процесс может быть очень болезненным, хотя в то же время он открывает большие возможности для модернизации. Другая точка зрения состояла в том, что глобализация в целом является деструктивной, но к ней надо приспособиться.
Светская интеллектуальная элита понимала, что модернизация так или иначе необходима, иначе на многие десятилетия, если не на века возникнет пропасть в уровне развития между ведущими державами и арабским миром. Интеллектуалы-исламисты, естественно, видело в глобализации только зло, но не могли предложить ничего, кроме популистских утопий.
Власти Туниса и Египта, — первые жертвы будущих революций, — провели умеренные реформы еще в 1990-е годы, создав условия для дальнейшей модернизации. И если ориентироваться на показатели, которыми обычно оперируют международные финансово-экономические организации, то реформы нулевых годов в обеих странах можно признать очень успешными. Во всяком случае, не было никаких причин подталкивать их извне.
В Египте начавшаяся в 2004 году реформа привела к оздоровлению банковской системы, реструктуризации большей части «плохих долгов». Удельный вес частных банков, включая иностранные, в совокупных активах банковской системы к 2006 году вырос до 50%. Годовые темпы прироста ВВП составили порядка 7%. Среднегодовой приток иностранных капиталов за 2004-2008 годы вырос с $4 млрд до $10 млрд. В два раза снизилась ставка подоходного налога, безработица сократилась с 11% до 8,5%. В общей сложности, реформа позволила создать 4,5 млн новых рабочих мест.
В Тунисе за 2004-2009 годы доход на душу населения вырос с $2,7 тыс. до $3,9 тыс. На социальные нужды государство направляло 20% ВВП. Доля среднего класса в общей численности населения достигла 60%. При этом, разрыв в потреблении между бедными и богатыми слоями общества был чрезвычайно низок.
Башару Асаду пришлось труднее. Его отец экономических реформ не проводил, и новому сирийскому лидеру пришлось преодолевать сопротивление старой партийной гвардии. Тем не менее, по степени успешности экономическая модернизация в Сирии не уступала показателям Египта и Туниса.
Была проведена приватизация, принят закон о демонополизации и конкуренции.
В стране появился частный банковский сектор, начал работу фондовый рынок, а валюта стала свободно конвертируемой. За период с 2003 по 2006 год прямые иностранные инвестиции в процентах от ВВП выросли более, чем в 3 раза. Более чем вдвое сократились налоги в частном секторе, ВВП ежегодно рос на 5-6%, и эта тенденция продолжалась до 2010 года.
Асад, в отличие от Мубарака и Бен Али, попытался провести политическую либерализацию: от демократизации внутри правящей партии, до обещаний ввести многопартийность и выборы на альтернативной основе.
В Иордании экономический подъем начался чуть позже. Его сдерживала интифада на соседних палестинских территориях. Тем не менее, в 2005-2008 годах рост ВВП достиг 8% в год. Реформа включала приватизацию, поддержку частного предпринимательства, облегчение условий экспорта, привлечение инвестиций, развитие образования и здравоохранения. Успехам способствовал приток состоятельных эмигрантов из Ирака, а также солидные денежные переводы от граждан, работавших за границей.
Чем же был недоволен народ? Все станет ясно, если посмотреть на индекс восприятия коррупции Transparency International. Тунис за время реформ опустился с 39-го места на 73-е (в 2011 году). Египет опустился примерно на тридцать пунктов, Иордания — на двадцать. В Сирии снижение было просто катастрофическим — с 71-го места в 2004 году до 127-го в 2010 году. Применяемый Всемирным Банком критерий «контроля коррупции» в Сирии ухудшился от -0,65 до -1,05 (это очень много).
Оказалось, что увеличение экономического пирога не снимает социальных проблем.
Коррупция и бюрократия не позволяли среднему классу реализовать себя. В Тунисе особенно страдала образованная молодежь, подавляющая часть которой не могла найти работу соответствующей квалификации. Разумеется, были недовольны и семьи, которые вложили большие деньги в образование детей и теперь не могли получить отдачу. В Египте эта проблема стояла еще острее.
В Сирии реформы привели к массовому недовольству: магнаты из правящей религиозно-клановой группы алавитов присвоили львиную долю иностранных инвестиций, а сельское суннитское население осталось ни с чем. Недовольство бедноты парадоксальным образом сомкнулось с сопротивлением консервативной верхушки политическим послаблениям. В итоге, самая многообещающая из всех арабских реформ породила самую кровопролитную войну.
Кстати, Муамар Каддафи в Ливии также попытался провести реформы. В 2003 году он объявил о приватизации нефтяной промышленности, провозгласил курс «народного капитализма», открыл доступ в экономику страны иностранным компаниям. Но родоплеменное устройство общества воспрепятствовало модернизации. Часть племен не поддержала Каддафи. Для борьбы с ними ливийский лидер привлек в свою армию иностранных наемников, что вызвало недовольство у многих коренных жителей страны. Кроме того, часть наемников была связана с джихадистами, и эти факторы спровоцировали раскол общества.
Везде, за исключением Сирии, реформаторы действовали по принципу: «сначала хлеб, потом демократия».
Ставка делалась на политическую волю монарха или диктатора, который должен был своей властью «продавить» реформу. В таком подходе была заложена бомба замедленного действия: часть духовенства, лидеры племен и кланов, некоторые этнические и религиозные группы изначально считали реформу нелегитимной, поскольку ее с ними не согласовывали.
Когда попытки экономической модернизации с опорой на диктатуры наткнулись на сопротивление нереформируемых, архаичных, пронизанных коррупцией политических институтов, следующим шагом, логически, стало требование ввести парламентские системы и провести реформы с одобрения всех групп общества. Хотя возникает законный вопрос, что такое парламентаризм применительно к странам, где сохраняется клановая структура, где слово «партия» имеет совсем иной смысл, чем на Западе, а наиболее сильные политические группировки — исламисты, различающиеся лишь степенью радикальности.
Пожалуй, наиболее удачливыми в плане реформ оказались монархи: короли Марокко, Саудовской Аравии, главы ОАЭ, Катара, Кувейта. Правда, модернизация там была проведена ровно настолько, чтобы хватило для успокоения начинавшихся волнений. Зато рейтинги Transparency International в этих странах либо не менялись, либо росли.
Особый случай представляет собой Йемен — самая бедная из арабских стран. Здесь стабильность нарушили не внутренние факторы, а превращение страны в поле битвы просаудовских, прокатарских и проиранских сил. Сказались и давние противоречия между Севером и Югом, а также превращение страны в перевалочную базу «Аль-Каиды» для поставок оружия в страны Африканского Рога.
Но во всех остальных странах восстания стали следствием недовольства народа оборотной стороной модернизации. Интернационализация произошла лишь тогда, когда в ходе беспорядков в борьбу вступили международные террористические группы.
Поскольку джихадисты в большой степени являются проводниками интересов Саудовской Аравии, Катара, Турции, а в случае шиитов — Ирана, то восстания быстро перестали быть внутренним делом каждой отдельной страны. Деньги и дипломатические усилия аравийских монархий сформировали соответствующее общественное мнение в мире.
Какими же оказались результаты?
Везде, где произошло свержение прежних правителей, государственность либо исчезла, либо ослабла. Возросла внутренняя напряженность даже там, где власть не менялась, например, в Иордании, Алжире и той же Саудовской Аравии. Ослабление традиционной государственной власти привело к усилению тех кланов, религиозных и этнических группировок, которые находятся в состоянии конфликта с правительством.
Все это, на первый взгляд, доказывает, что глобализация, ставшая причиной реформ, является чем-то чуждым и внешним для арабского мира. Тогда и Россия, и исламисты правы, рассматривая глобализацию как новую форму подчинения «не-Запада» Западу. И хотя восстания в арабских странах никто не инспирировал, они стали косвенным результатом глобализации.
Но возможен и иной взгляд на вещи.
Глобализация — процесс, свойственный всему миру, так же, как, например, технический прогресс. Просто одни страны готовы к переменам лучше, нежели другие. Возможно, есть государства, которые к нему вообще не готовы из-за неспособности правящих групп к самореформированию. И тогда происходит инверсия: законы глобализации продолжают работать, но в извращенных формах. Вместо легитимных международных структур, берущих у каждого национального государства часть его функций, появляются феномены, типа «Исламского государства» (террористической организации, запрещенной в России). А быстрое взаимное влияние событий, происходящих в разных частях планеты, проявляется — в частности — в общеевропейском кризисе из-за волны беженцев.
"Арабская весна" не дала однозначного ответа насчет соотношения в ней самой внешних и внутренних факторов. Но она показала множество сценариев, которые могут реализоваться при наложении глобализации на устаревшие общественные системы. Скорее всего, это был только первый опыт такого рода, и надо быть готовыми к новым вызовам.