Последний акт прямого контакта президента с народом через телевизор (а это камертон позиции государства и всего, что под ним) во всей полноте проявил принципы отношения власти к обществу, к информации и к самой реальности. Впечатление двойственное. С одной стороны, образ всезнания и непоколебимой уверенности в том, что все обойдется, успокаивает, настраивает на конструктивный лад, хотя и не вяжется с новостной и аналитической информацией того же ТВ, пусть и сильно приглаженной. С другой стороны, этот отчаянный оптимизм сам по себе наводит на мысли — и о ближайших перспективах, и, что еще важнее, более общего, аналитического свойства.
В таком общении с начальством мы не только что-то узнаем, но и учимся расшифровывать коды, понимать эту политическую криптографию.
И тогда при ближайшем рассмотрении оказывается, что в целом власть здесь против воли постоянно проговаривается, причем гораздо больше, чем хотелось бы. Складывается алгоритм: чем больше начальство скрывает или приукрашивает и чем более разогретый оптимизм излучает, тем понятнее опытному наблюдателю, куда все идет и как далеко зашло.
И аналитики, и нормальные люди обычно имеют дело с двумя реальностями: с так называемым положением дел (то, что, по их наблюдениям, и есть «на самом деле») и с тем, что сообщают по этому поводу официальные источники и инстанции. И то, и другое трудно признать достоверным. Власть врет по определению, но и «на самом деле» сплошь и рядом оказывается обманкой или обычной иллюзией.
В этой ситуации помогают две вещи: динамика и образ. Надо, во-первых, взять «реальность» в движении, постараться увидеть прежде всего изменения и понять их направленность, а во-вторых, оценить степень расхождения между видимым «положением дел» и тоном власти, причем тоже в динамике, в плане увеличения или уменьшения этого зазора. Здесь обычно важнее даже не констатации, а эмоциональный колорит, само настроение, с каким власть выступает и какое она пытается внушить. Это особого рода «политическая эстетика» (или «эстетическая политика» по Франклину Анкерсмиту). В таких трещинах и зазорах, в нюансах тона и «неподобающих» выражениях лиц часто и проступает сама правда о жизни — пусть дозированно, но все же.
Например, если власть на ровном месте вдруг начинает озабоченно говорить о проблемах, можно предположить, что... дела налаживаются. Если тон СМИ и дискурса власти становится более проблемным и тревожным и это соответствует наблюдаемой реальности, это означает, что положение может быть даже более пристойным, чем кажется невооруженному глазу с его привычным здоровым скептицизмом. И наоборот, чем увереннее и оптимистичнее звучит тон власти на фоне провалов и кризисов, тем хуже, судя по всему, реальная ситуация и мрачнее перспектива. Если же с высоких трибун общественности особенно настойчиво сообщают, что все хорошо, прекрасная маркиза, значит, точно: кобыла околела, дом сгорел.
Следующий прием — анализ не ситуации, а прежде всего динамики.
«Реальность» хитра и часто напоминает насекомое-палочника: в неподвижном виде — ветка, но как только объект шевельнется, сразу видно, что это типичный представитель phasmatodea (от древнегреческого φάσμα — привидение, призрак, фантом). Таких целый отряд, называемый по-русски «привидениевые». В природе это экзотика, зато в политической, экономической и прочей социальной реальности обитают сплошные phasmatodea. В обычной жизни мы вообще не видим, а тем более не понимаем, что происходит, пока что-то в экономике или политике более или менее ощутимо не шевельнется в ту или иную сторону.
Так, вообще нельзя сказать, какой у нас финансовый резерв — большой, не очень или уже совсем не. Но как только он начинает расходоваться и этот тренд оказывается возможным просчитать на будущее, сразу становится более или менее понятно, на каком мы свете. Два года? — хорошо, будем готовиться с еще большим энтузиазмом пожинать плоды экономии на больных и умирающих на фоне импортозамещения всего.
* * *
В последнем разговоре лидера с народом настроение и образ тоже были важнее конкретных заявлений. И с этой точки зрения постановка была последовательной и, увы, безупречной. Часто оптимизм и уверенность говорящего пугают больше жестокой правды. Когда не говорят, что есть, люди начинают сами додумывать и то, чего нет.
Как бы там ни было, общее впечатление от транслируемой свыше интегральной оценки положения дел сейчас таково:
1. Все под контролем;
2. То, что сейчас плохо:
2.1. Не вечно;
2.2. Даже к лучшему;
3. Изменения к лучшему:
3.1. Уже начались;
3.2. Всем необходимым обеспечены.
На таком фоне всех беспокоящий вопрос о программе развития выглядит второстепенным. Да, ее нет, а какие были до того — забыты, причем, судя по всему, надолго. Но, во-первых, стране сейчас не до этого, а во-вторых, отставание России от развитых стран не увеличится, поскольку кризис в мире общий, затрагивает всех.
Логика хронического бездействия закольцовывается, почти замкнулась.
Раньше можно было не делать системных реформ, поскольку все было слишком хорошо, — теперь их можно отложить, поскольку дело плохо, зато у всех.
Потом реформы можно будет заморозить опять, поскольку полоса невезения когда-то же кончится!
Раньше страну раздирало противоречие: высокие цены на энергоресурсы и прочие позиции экспорта давали возможность провести системные институциональные реформы и хотя бы начать модернизацию, но в то же время именно это паразитарное благоденствие расхолаживало политическое руководство, а главное, усиливало «партию распила ренты», для которой изменения институциональной среды в пользу производства и инноваций подрывали доходы и статус, не говоря о влиянии на политику и саму власть.
Теперь противоречие заключается в том, что уходить из сырьевой, рентной экономики надо по необходимости и срочно, но проводить системные институциональные реформы мешает политическая ситуация, а модернизацию блокирует ситуация еще и экономическая. Сделать невозможное, совершить чудо — начать реформы институтов, необходимые для производства и инноваций, в тяжелых, но обязывающих условиях — на это власть не замахивается даже риторически.
То, что раньше называлось «сменой вектора», теперь называется скромнее — импортозамещением. По «смене вектора» отчитаться трудно, по импортозамещению — легче. Вот оно уже (есть отдельные примеры). Оно состоится само собой, поскольку: санкции, контрсанкции, дефицит денег (валюты). Все должно произойти «по факту». То, чего мы не сможем купить, наши люди, конечно же, сделают себе сами, поскольку... ну не может же страна без всего этого!
Здесь не хватает, как минимум, двух вопросов. Сознаем ли мы, что такое импортозамещение как стратегия и программа, а не как местная анестезия до лучших времен, да еще с таким уклоном в пропаганду? Если это все же рабочая версия и стратегия, понимаем ли мы, что для этого государство должно сделать с собой, а не с бизнесом? Что здесь необходимо сделать не в виде слабой и крайне перфорированной поддержки, а в плане демонтажа гигантской государственной машины торможения?
Само понятие «импортозамещение» звучало еще в начале 2000-х, но и тогда было понятно, что это прежде всего изменение условий ведения бизнеса, что для такого разворота недостаточно простого перекрытия импорта. Возможность импортозамещения «по факту», только в силу спроса на отечественное — очень сильное допущение, игнорирующие вопрос о том, почему все это не производилось у нас до того и отнюдь не только из-за структуры экспорта-импорта. Сейчас, когда реально приперло, вовсе отложен ранее бывший очевидным и хорошо проработанный вопрос о том, что импортозамещение невозможно прежде всего из-за обузы родного государства, исключающей не просто нормальную конкуренцию с чем бы то ни было, но и обычную рентабельность. У нас еще как-то доходит, что такое «голландская болезнь» и сырьевое проклятье, но не любят разговоров о проклятии институциональном, о российской даже не болезни, а эпидемии, веками поражающей саму власть. Не говоря уже о том, можно ли в нашей ситуации построить современную инновационную или хотя бы просто производящую экономику без изменений в политике, идеологии и культуре, во всем гуманитарном контексте, без гражданского общества и другого отношения к людям вообще.
Пока эта патриархальная политтехнология из последних сил, уже почти с надрывом, держит один принцип: вождь не может ошибаться.
Придумать, как сменить курс, сохраняя лидерство, она не умеет. Даже в риторике.
Значит, в экономике, государстве и обществе все будет как есть. А следовательно, в жизни и на полках скоро не будет и того, что было.