А что, собственно, страшного, если Запад свернет большую часть экономических связей с Россией? Ну, не будет айпадов у членов правительства, а будут «самсунги». Ну, снизится, наверное, импорт – а и черт с ним, будет стимул у местных бизнесменов заниматься импортозамещением, как после дефолта 1998 года, когда на западные товары у русских попросту не хватало денег. Помните, какой импульс это придало развитию страны?
Ну, перестанут, допустим, действовать здесь международные платежные системы. И что? Создадим свою. Владимир Путин вот считает, что России по силам сделать аналог японской JCB и китайской UnionPay, действующим ныне по всему миру. Можно заключить какое-нибудь соглашение о партнерстве с китайцами, и даже если Visa и MasterCard из России уйдут, российские карточки UnionPay будут по-прежнему приниматься в американских и европейских банкоматах.
Инженеров у нас на много таких проектов хватит. И на свою операционную систему вместо Windows и Mac OS, и вообще на все свое. Вот ведь «ВКонтакте» и «Яндекс» свои уже, и ничего, не хуже импортных (заодно забудем думать про дьявольское иностранное изобретение копирайт: в обороняющейся стране ворованные фильмы — это трофеи)!
И вообще, если подумать, чего такого нет в России своего? Автомобили, самолеты, корабли, любая еда, кроме экзотических фруктов, энергоресурсы, какие угодно металлы, стройматериалы, удобрения — все-то у нас производится, а чего сами не сделаем, китайцам и индийцам закажем, они-то санкций точно вводить не собираются. Они любое сложное оборудование изготовят, надо будет — западное скопируют. Но лучше мы сами. Что тут такого сложного?
Автаркия — то есть опора только на свои ресурсы — в таком обывательском описании выглядит не как трагедия, а как новая возможность для развития.
Раньше мы полагались на заграницу, а теперь не будем, поднапряжемся и еще покажем вздумавшим нас наказать если не кузькину мать, то уж точно большую дулю.
И правда, Россия не Северная Корея, где чучхе — автаркия, если переводить с корейского — обернулась голодным унынием, которое терпят только из страха перед суперэффективным репрессивным аппаратом. Почему бы, однако, не сравнить РФ с «соседкой» по BRICS, Южноафриканской Республикой? Она в 1985-1993 годах тоже прошла через вынужденный период опоры на собственные силы. О том, насколько успешным был этот опыт, написал подробную работу Брахима Кулибали, главный специалист по развивающимся рынкам в Федеральной резервной системе США.
Введенный в 1948 году апартеид мировое сообщество долго терпело. Западные страны охотно торговали с богатой ресурсами ЮАР и инвестировали в ее экономику. В 1970 году иностранные обязательства — то есть все иностранные инвестиции, прямые и портфельные, ссуды и займы — составляли примерно 53% ВВП ЮАР (у России в 2012 году, последнем, за который доступны данные, — 54,7%). Из них 45% приходилось на прямые инвестиции (у России — 41%).
Постепенно, однако, расизм все сильнее раздражал партнеров из цивилизованных стран. Иметь дело с южноафриканским режимом казалось инвесторам все более рискованным, и к 1985 году прямые иностранные инвестиции составляли лишь 25% ВВП, а почти две трети международных обязательств приходилось на кредиты. Все еще открытой южноафриканской экономике требовались финансовые ресурсы, и если инвесторы перестали вкладывать деньги в проекты, нужно было занимать.
В 1985-м у ООН и отдельных стран кончилось терпение. Иметь дело с расистами было уже не комильфо, и мягкие доселе санкции — не намного серьезнее тех, что введены теперь против России, — превратились в серьезное торговое и финансовое эмбарго.
К 1984 году в стране действовало до 400 одних только американских компаний. К середине 1988 года их осталось 136. Прекратили ссужать ЮАР деньгами британские банки, на которые страна раньше всегда могла рассчитывать. Крупнейший британский инвестор в стране, Barclays, вовсе ушел. Отток капиталов составил за четыре года, с 1985-го по 1989-й, почти $11 млрд — по тем временам гигантскую для экономики ЮАР сумму, почти 11% ВВП 1989 года.
Это равносильно оттоку капитала из России в $200 млрд.
Министр экономики Алексей Улюкаев предсказывает, что за один этот год «уйдет» $100 млрд; то есть порядок цифр тот же, хотя из России деньги бегут быстрее.
Кроме ушедших капиталов, были еще недополученные инвестиции — примерно 3% суммарного ВВП ЮАР за 1985-1990 годы.
Страна ответила на санкции ограничениями на вывод капитала и мораторием на выплату «тела» коммерческих долгов (проценты и госдолг платить продолжала) — и выжала все, что могла, из внутренних ресурсов. Рост инвестиций в годы эмбарго сделался отрицательным. Рост производства в расчете на каждого работника замедлился с 2,2% в год до 0,8%, подсчитал Кулибали.
Зато сальдо платежного баланса в годы эмбарго сделалось у ЮАР положительным. Впрочем, это едва ли предмет для гордости: после отмены санкций импорт вернулся, а с ним и отрицательное сальдо.
И что же бледнолицая южноафриканская элита — стало ли ей так уж некомфортно? Да нет: хоть в санкциях, инвестиционном голоде и замедлении роста не было ничего хорошего, прихода к власти Африканского национального конгресса белые боялись гораздо больше.
Продолжившийся несмотря на санкции экономический рост, однако, вызвал к жизни новые силы. Принимая в 1993 году Нобелевскую премию мира — вместе с Нельсоном Манделой, — южноафриканский Горбачев Фредерик Виллем де Клерк сказал: «Основу фундаментальных реформ в Южной Африке заложило не внешнее давление, но в первую очередь социальные изменения, сгенерированные экономическим ростом... миллионы миролюбивых людей переехали в наши города и стали частью нашей экономики».
Послушать де Клерка — так наши ура-патриоты в чем-то правы: международное экономическое давление на ЮАР само по себе не привело ни к экономической трагедии, ни к быстрой смене режима. С другой стороны, именно поэтому режим все-таки пал: небелое население стало лучше жить и, естественно, не просто потребовало равноправия, но и стало достаточно важным фактором в социально-экономическом раскладе, чтобы его добиться.
Исходя из южноафриканского примера, Россию в случае дальнейшей агрессии против Украины и введения более жестких санкций не ждет тотальный коллапс. Не рухнет и режим Путина. Однако опора на свои силы — палка о двух концах: эти самые силы рано или поздно начинают требовать политической платы за то, что на них опираются. Что-то подобное ведь и в СССР случилось к концу 1980-х.