Мудрец, острослов, оригинал, умный собеседник и смелый политик, не только мечтавший о «нашей и вашей» свободе, но и знавший, что надо сделать, чтобы Грузия, Украина и Россия стали ближе к свободе, — таким предстает Каха Бендукидзе со страниц книги диалогов с Владимиром Федориным, бывшим главным редактором украинского и замом главного редактора российского Forbes. Большинство диалогов, составивших «Дорогу к свободе», записаны в 2014 году, неожиданно оказавшемся для Кахи последним. Это превращает книгу в завещание, «разговор на прощание». Хотя должна она была стать, наоборот, разговором перед встречей: если бы у украинских постмайдановских лидеров хватило смелости, Каха сейчас играл бы огромную роль в украинских реформах. На русском языке «Дорогу к свободе» выпустило «Новое издательство» (проект InLiberty). В беседах принимают участие Альфред Кох, Михаил Ходорковский, Алексей Навальный.
Невозможно представить себе изложение взглядов Кахи в четко спланированной монографии: «Пункт 37t. Как надо приватизировать госмедучреждения. Пункт 62g. Почему защита отечественного производителя от конкуренции — это всегда плохо». Точно так же любое систематизированное изложение «взглядов Сократа» или «воззрений Платона» — грубейшее искажение живой мысли. Сократический диалог — а именно к этому жанру ближе всего беседы Федорина с Бендукидзе — построен на внимательном слушании, откликах, иронии, спонтанности. Только одна существенная разница: Сократ искусно подводил своих собеседников, обычно скованных предрассудками, к нужной мысли. С людьми чуждых ему взглядов или с недостаточно просвещенными слушателями Каха примерно так и разговаривал. Но «Дорога к свободе» — беседа единомышленников, тут никто никому ничего доказывать не должен.
И все же в «Дороге к свободе» Бендукидзе неоднократно возвращается к обсуждению тех устоявшихся воззрений, которые мешают людям организовать социальную и экономическую жизнь правильным, с его точки зрения, образом. Главная из них: «Это хорошо, если государство попробует сделать что-то хорошее». Каха уверен, что результатом подавляющего большинства таких попыток становится «что-то плохое», по закону благих намерений, которыми вымощена дорога не к свободе, а в противоположном направлении. Почему? Мы привыкли думать о государстве как об отдельной сущности, стоящей над индивидами и группами людей, — всезнающей, всепонимающей, умеющей сводить разнонаправленные интересы отдельных личностей к удовлетворяющему всех равнодействующему вектору: голодных накормит, безработным даст работу, бездомным — кров и т. д.
Но поиск этого идеального вектора обходится очень дорого. Во-первых, бюрократия состоит из чиновников, которые ошибаются не реже, а чаще тех людей, интересы которых они пытаются согласовать. Во-вторых, любая бюрократия, получив минимальную власть, начинает работать не в общих интересах, а в своих собственных. В-третьих, и это главное, чтобы сделать «что-то хорошее», государству нужен ресурс, а получить его оно может, лишь отобрав это благо у агентов экономики — домохозяйств и корпораций. Государство по определению не создает, а перераспределяет, оно передает из рук в руки благо, предварительно отобрав его у тех, кто произвел добавленную стоимость или получил плату за труд. Умея только перераспределять, государство и с этим справляется плохо.
Простейший пример — «умный патернализм», применяемый государством, когда оно принуждает людей откладывать деньги на старость. Результат, говорит Бендукидзе в первой же вошедшей в книгу беседе (март 2009), — «приток большого количества безответственных денег, которые сам человек никогда бы в финансовый рынок не вложил», а распорядился бы ими иначе — построил дом или отдал кредит, взятый у банка по ставке более высокой, чем доходность, обеспечиваемая пенсионными накоплениями. Возникают, сетует Каха, огромные финансовые мешки, управляющие оставшимися без хозяина деньгами, но государство уверено, что человек неразумен и, если не принудить его правильно распоряжаться своими деньгами, он с этой задачей не справится. Поскольку государство регулирует еще и заработок управляющих, ограничивает их фантазию нормативами вложений в отдельные виды активов, а вдобавок часто меняет правила игры, в пенсионную индустрию попадают — по принципу «ухудшающего отбора» — не самые сильные финансисты. За полученный в рамках обязательной накопительной системы финансовый результат они отвечают не перед конечными клиентами, а перед государством, и в итоге государственного вмешательства происходит не приращение, а потеря богатства. А хотели-то как лучше!
Поскольку цель пенсионной госсистемы — бороться с нищетой в пенсионном возрасте, ее достижением она и должна ограничиваться, уверен Каха. Поэтому Грузия «не купила» продвигаемую МВФ, Всемирным банком и множеством экономистов идею обязательных накоплений, присоединила социальный налог к подоходному и централизовала пенсионные деньги в госбюджете, а за пенсией оставила функцию постепенного уменьшающегося пособия «по старости» и растущего пособия по старческой беспомощности. Вторую компоненту получают нуждающиеся — те, кто не обладает ни достаточными доходами, ни имуществом, обеспечивающим безбедную старость. «Это непростая задача, — говорит Каха, — устанавливать плоские [всем понемногу] выплаты очень удобно, но реальный человеческий смысл у системы с плоскими выплатами гораздо хуже: вы дискриминируете бедных». Им достается меньше, чем могло бы.
Все решения, которые Каха отстаивал во время работы в грузинском правительстве и которые предлагал в 2014-м Украине, имеют ту же природу: по-человечески в них больше смысла, они уважают индивидуальную свободу и не верят в сверхъестественные способности государства. Сразу после бегства Януковича из Киева 22 февраля 2014-го Бендукидзе и Федорин обсуждают, что делать с активами бизнесменов, разбогатевших благодаря политическим связям. Первая реакция — конфисковать все несправедливо нажитое. Да, соглашается Каха, несколько показательных процессов нужны, иначе не победить основную проблему национальной экономики — коррупцию. Но как вы определите, спрашивает Бендукидзе-Сократ, какие активы подмочены, а какие нет? Могу ли я, продолжает Каха, купить в Киеве ресторан, хозяин которого украл деньги на госзакупках? Если есть ненулевая вероятность, что через полгода государство будет требовать этот актив в госсобственность, пытаясь вернуть украденное на госзакупках, «я лучше подожду или куплю в другой стране. В итоге у вас три года не будет роста».
Поэтому разумнее провести черту и начать с чистого листа. Любая попытка «восстановить справедливость», вернуть награбленное, вполне понятна с житейской точки зрения, но экономически вредна: растет неопределенность. Покупать бизнес в таких условиях нельзя, а для многих и владеть им становится опасно: «значит, надо деньги выводить из бизнеса, складывать в мешки и ждать, что будет». Лучше провести границу: одни — беспредельщики, другие — воры; с первыми разбираться по всей строгости, а с другими — мягче. Для этого, говорит Каха, надо точно просчитать, где проходит эта граница в сознании людей, и у них будет ощущение справедливости. Нынешней украинской власти сделать это за 2014–2015 годы явно не удалось — правда, не в силу излишней жесткости к слугам режима Януковича, а по обратной причине.
Каха лучше других — на своей шкуре — узнал, как трудно проводить радикальные реформы и что потом бывает с теми, кому они удались. На что вы решитесь (люстрация, полная ликвидация власти спецслужб и т. д.) — это в конечном счете вопрос «окаянства» реформатора: «Когда я был маленький, я умел охотиться на пчел. Потом они меня ужалили, и с тех пор я не могу это делать. Все зависит от человека. Если он верит, что у него получится, — у него получится. А если он боится, можно попробовать более мягкий вариант». Второй ограничитель — теряющие от реформ элитные группы. Уже в феврале 2014 года Каха трезво глядел на вещи: «Мне кажется, что реально Украина не сможет пойти на радикальные реформы». И предлагал сделать ставку на борьбу с коррупцией — тотальную прозрачность и минимизацию регулятивных функций государства. Народная поддержка здесь обеспечена, а недовольные будут, но не тысячи, а несколько сотен. Этот план пока не реализован.
Распрощавшись в 2003–2004 годах с иллюзиями относительно природы путинского политического режима, Каха в дальнейшем относился к нему без особой симпатии. Обманывать народ в угоду своим интересам — это длящееся преступление, говорит он, называя себя врагом «той России, которая обманывает своих граждан» (а той, которая не будет обманывать, — друг). Каха умел посмотреть на страну глазами инвестора, как на бизнес-проект. «Это выборная диктатура с несменяемостью власти, имперскими структурами и амбициями, — говорил он в октябре 2014 года, менее чем за месяц до внезапного ухода. — Если бы это было хорошо, то были бы и другие успешные страны, в которых граждане чувствуют себя несвободными, понимая, что в стране нет справедливости, а власти наплевать на граждан. Но таких стран не бывает. Это означает, что такая модель неуспешна, и неуспешна во всем — и в экономике, и в политике». Мягко эта модель сломаться не может — экономика будет постепенно слабеть на фоне «избыточного желания захватить соседей». Ситуация изменится, когда в стране появится достаточное количество людей, для которых свои права и свободы ценнее, чем даже жизнь. Но и тогда будет очень и очень трудно: потребуется «чудовищная энергия, и я не знаю, откуда она может взяться».