Покрас Лампас (имя при рождении — Арсений Пыженков) — основатель и идеолог направления «каллиграфутуризм». Родился в подмосковном Королеве, там же начал рисовать, вдохновившись граффити вдоль железнодорожных путей, но уже давно переехал в Петербург — за творческой атмосферой. Покрас создал массу проектов для городской среды, его муралы (большие изображения, нанесенные на стену здания или сооружения, одно из многочисленных направлений уличного граффити. — Forbes) можно увидеть в Москве, Сочи, Екатеринбурге, Петербурге, Самаре и даже в Гонконге. Он умело совмещает бизнес с искусством, на его счету множество коллабораций с известными брендами, от Aqua Minerale до Lamborghini.

О первых деньгах

«Много лет назад я начал зарабатывать одновременно на надписях и логотипах и, помню, мне написали: «Слушай, мы тут открываем новый ресторан, и нужно в меню написать его название каким-то модным каллиграфическим почерком, возьмешься или нет?» Я сделал проект, мне заплатили, по-моему, около $150, по тогдашнему курсу 4500-5000 рублей. Я подумал: «Это же будущее!»

А до этого были какие-то небольшие задачи: что-то оформить, нарисовать небольшую иллюстрацию баллончиками. Но я так плохо рисовал простые вещи, что не мог брать за это деньги, пока не сделаю хорошо, поэтому большую часть вещей я соглашался делать бесплатно, пока не научусь. И я тогда продавал такие бумажки с каллиграфией, это был 2010-й или 2011 год. Для меня 3000-5000 за бумажку было нереальной ценой. Я понимал, что — все, это будущее, я точно могу всю жизнь рисовать эти бумажки. И если сделаю их в месяц десять, это уже отлично.

В целом деньги я трачу либо на путешествия, либо на какие-то покупки, связанные со студией, творчеством, красками... То есть в основном трачу на то, чем живу, и так как 99,9% времени я занят работой, я просто стараюсь сделать процесс максимально комфортным».

«Он мало спит и постоянно работает»: как Покрас Лампас зарабатывает миллионы на каллиграфии

О честной цене

«Я работаю с Opera Gallery, сейчас у них 13 пространств по всему миру: Лондон, Нью-Йорк, Париж, Дубай, Сингапур и другие города. Работать с иностранной галереей было сознательным выбором. Мне изначально было важно доказать, что я не занимаюсь каким-то локальным творчеством (не местечковым — это неуважительно, а локальным). То есть мне важно прилететь, например, в Дубай не просто потому, что там можно классно отдохнуть, а потому, что там сейчас интересное сплетение западной культуры, которая стала туда приезжать с бизнесом и проектами, с очень такой жесткой восточной — со своими традициями, своими взглядами на все. Находиться только в России для меня было бы неким барьером для свободы мысли и интерпретации.

Ценообразованием тоже, по сути, занимается галерея. Но она формируют цену, исходя из стоимости работ, которую дает сам художник. Они не могут сказать, что я должен супердешево продать им полотно. Возможно, если цена будет слишком высокой, они будут продавать его два-три года. Не страшно; зато я буду понимать, что это цена, которую я считаю обоснованной с точки зрения моей работы и моего взгляда на этот рынок.

Цена работ — это всегда очень субъективно и зависит от многих факторов: техники художника, количества работ, которые он выпускает в год, и в целом от его бэкграунда. Для художника, который пишет маслом сложные масштабные полотна, две-три работы в год — это уже много. Для кого-то, кто работает в более абстрактной технике, 20 работ — это нормально. Для того, кто делает скульптуры из керамики, это может быть и 100 работ. Я делаю в среднем 15, но, если я пишу какую-то большую сложную серию, это может быть в районе 25-30 работ за год. Из них продается где-то половина или треть — это хороший результат. Если меньше — значит, либо экономика в целом на этом сегменте падает, либо нужно искать какие-то новые регионы и инициировать там проекты, чтобы потихонечку расширять пул коллекционеров. Например, делать выставки — это тоже очень сильно влияет на продажи.

Моя самая большая продажа была больше $30 000. Точную сумму не могу сказать, но через этот порог я точно перешагнул. Меньше работы стоить не стали, разве что у меня появилось несколько полотен совсем маленького размера, там средняя стоимость $5000-8000, но они прямо крохотные.

Раньше большинство моих работ продавались на Востоке, но за последние несколько лет география продаж расширилась, появились довольно важные коллекционеры, в том числе из России. И я думаю, что дальше пул коллекционеров будет разнообразнее. Потому что, во-первых, я стал больше известен за границей, и не только в Европе, но и в США, и в Азии. Во-вторых, у меня все-таки с каждым годом немного меняется стиль. Если, например, в 2017 году работы были очень сильно завязаны на восточной культуре и моих впечатлениях от нее, то сейчас очень много более графичных работ, которые не привязаны так сильно к Востоку и поэтому вызывают гораздо больший интерес на Западе. Им эта эстетика более понятна, и месседж, который я туда закладываю, он как раз-таки глобальный: про гармонию культур, про людей, про взаимодействие человека и природы».

«Роборукой при поддержке инженера или гигантской шваброй на крыше — значения не имеет»: Покрас Лампас о каллиграфии в цифровую эпоху

О художнике и маркетинге

Голодный художник — это социальные парадигмы XX или даже XIX века, когда художник так или иначе зависел от финансирования извне, потому что внутренний рынок был слабо развит. Надо было найти какого-то мецената, организацию, которая тебе поможет. Сейчас инструментов гораздо больше: социальные медиа, коллаборации, открытый международный рынок. Поэтому история про то, что сейчас художник при жизни, особенно в начале построения своей карьеры, до 35 лет, не может зарабатывать — это, конечно, бред. Если художник сам отвергает современные инструменты, слава к нему так или иначе все равно придет — я не сомневаюсь, что талантливый художник рано или поздно будет замечен просто потому, что нельзя скрыть нереально крутые работы. В итоге кто-то это разглядит, поможет это поднять в топ и максимально круто развить. Но идея в том, что сам художник сейчас может предпринимать эти действия раньше, чем его кто-то заметит. Сальвадор Дали, Энди Уорхолл, Баския, и даже в какой-то мере наши футуристы, Малевич и Маяковский — это тоже примеры самопромоутирования.

Для меня самого это просто очень органично. Я это делаю не потому, что так надо, а потому, что знаю свое место в том или ином отрезке времени, куда хочу прийти и с чем я хочу туда прийти.

«Живопись — легальная взятка»: коллекционер Валерий Дудаков о вкусах бизнесменов 90-х

О диверсификации рисков

Я стараюсь делить на равные доли все, что делаю, чтобы ни один из источников не был для меня доминирующим и чтобы я не ориентировался на этот рынок как на то, что меня кормит и от чего я завишу.

Первая часть, очень важная, это Fine Art. Это все, что я делаю на полотнах, в студии. Но здесь важно понимать: написал ты, например, холст в 2020 году, заплатил за материалы, съемку, аренду студии. А продать его можно в 2022-м, потому что сейчас это слишком яркая идея или нет готовой концепции, серии работ для какой-то выставки. Это долгий путь, поэтому часто, чтобы заниматься искусством, важно иметь финансовую подушку. Галереям и частным коллекционерам выгодно сказать художнику: «Продай мне сейчас дешевле, потому что я готов у тебя купить сразу три работы». И многие на это соглашаются, потому что это крутая сделка. А логичнее подумать, хочу ли я сейчас продать все три новые работы, если знаю, что цена на них будет только расти, или лучше найду другого коллекционера, который будет готов заплатить рыночную стоимость, а не пытаться как-то подвинуть меня или прижать.

Вторая часть — это личный бренд, все, что я выпускаю под своим брендом: одежда, аксессуары и т.д. Все деньги, которые мы на этом зарабатываем, сразу отдаем в оборот. Нет такого, что я забираю себе из оборота хотя бы 100 000 рублей. Поэтому это такая большая инвестиция. Мы втроем делаем наш общий бренд, постоянно вкладываем свои ресурсы, и бренд очень сильно растет: мы сейчас планируем открывать свой первый магазин в Москве.

Третья часть — коллаборации. Часто может пройти восемь-девять месяцев от первого обсуждения и презентации до сдачи уже готового продукта. То есть ты получаешь оплату по частям. [...] Коллаборации — это огромный объем работы и длинные циклы. Это сложно с точки зрения тестов, образцов, логистики, дедлайнов. Это вещи, которые не делаются в течение двух-трех месяцев.  Это то, что требует времени, контроля процесса и работы. Поэтому для меня коллаборации — это еще и потрясающий опыт, который можно получить только там. Нельзя прийти, постоять на лекции и сказать: «Теперь я знаю, что такое коллаборация». Надо сделать самому с нуля, научиться работать с агентствами и своей командой, отвечать за продукты и результаты.

Четвертая часть — это публичные арт-проекты. Я не рассматриваю их как возможность получить супервысокие гонорары — рынок сейчас просел. Сделать большой проект на улице, даже с точки зрения стоимости краски, дорого. А если мы добавляем еще логистику команды, крутой продакшн и т.д. — получается, что я, делая какой-то большой проект за вроде бы большой гонорар, просто закрываю им аренду студии или простой, который у меня так или иначе наступает. Я не могу себя выдернуть из всех циклов, я должен компенсировать.

И последнее — это уже история с диджиталом, NFT и отчасти лицензированием работ. Это сейчас тоже становится крутой точкой дохода, но, опять же, это не тот доход, который ты берешь из оборота прямо сейчас.

Все эти виды деятельности должны формировать по 20% дохода, а если где-то будет 30-40%, значит, я просто отрезаю из этого 20% и переинвестирую во все остальные. Очень важно, чтобы все было независимо друг от друга. Когда я пишут холст, я не думаю, что его завтра должны купить; когда ко мне приходят за коллаборацией, я не думаю, что я должен завтра подписать договор. Потому что у меня при этом есть холсты, диджитал и прочее.

Стрит-арт продается: зачем Покрасу Лампасу аукцион NFT-искусства

О рынке NFT

Я специально не делаю много работ на NFT, чтобы не заполнить рынок раньше времени и четко понимать, как устроен каждый аукцион: сколько людей бьются за ставки, почему не бьются, какой экспериментальный арт и куда можно выложить. Поэтому я продал около пяти работ, но это были хорошие продажи по уровню цен. Сейчас мы готовим очень большой проект с Binance, и я буду одним из первых российских художников, представленных на этой площадке на этапе первых, самых главных международных анонсов.

Мы познакомились с Глебом Костаревым, директором по развитию Binance в России и вообще в Восточной Европе. Так или иначе мы друг о друге хорошо знали, потому что у меня есть репутация, медийность и четкое видение этого рынка, а ребятам нужны действительно главные художники от страны, чтобы их представлять, пушить и тем самым показывать, что и в нашем регионе есть успешные артисты, которых можно посоветовать коллекционерам и выставить на площадку, не боясь за то, что будет какой-то треш или цены сильно упадут.

Я много слежу за зарубежными коллегами. Понятно, что Beeple — это художник, за которым мы все давно следили не только с точки зрения художественной ценности, но и вообще влияния артиста на социокультурные явления через мемы, новую волну интернета. Что касается российских художников, я считаю, что и ребята из NFT Bastards, и Степа Brickspacer, и Эдуард Михайлов — все они очень крутые артисты, которым дорога в будущее уже точно проложена. На самом деле если начать в этом разбираться, понимаешь, что это просто сумасшествие: огромное количество суперталантливых ребят и девчонок — и все делают свой стиль, у всех свой взгляд, свой язык, своя коммуникация... Я очень рад, что у многих еще и сильные коллекционеры сейчас.

Криптовесна в искусстве: как художники из СНГ стали зарабатывать десятки тысяч долларов за счет бума NFT

О семье

Я из большой семьи — нас четверо, и я самый старший, поэтому у нас не было какого-то излишнего потребления, но при этом родители всегда со всем справлялись, и я им благодарен. Меня никогда не интересовала возможность получить, например, карманные деньги, купить на них краску и пойти рисовать. Мне либо хотелось выиграть в каком-то баттле, получить эту краску и сделать работу, либо получить, скажем, проект по оформлению самой далекой будки где-нибудь в Солнцево, сдать этот проект и сэкономить материалы во время работы. Думаю, это что-то вроде соперничества, но не с кем-то, а с самим собой. Я всегда думал о том, как сделать что-то круто и при этом не зависеть от каких-либо ресурсов. Потому что я понимаю, как их получить, и я с детства относился к этому очень просто. А вот эмоции, когда ты приходишь домой и понимаешь, что у тебя все спокойно и мирно — это гораздо важнее. Свой круг общения я всегда фильтровал: пусть лучше у меня будут один-два друга, но зато это будут люди, которым я доверяю и чьи ценности я разделяю.

О художниках в России

Я думаю, что Россия сейчас — одна из самых интересных стран для художника, который сам знает, куда идти и не боится принимать сложные решения относительно своих проектов и в целом своего развития. Потому что экономика у нас не самая сильная, и, с одной стороны, это плохо, потому что нет сильного внутреннего рынка, а с другой — очень хорошо, потому что все стоит недорого относительно глобальных цен, например, на материалы, краски, холсты, на аренду и логистику. Все-таки это не дешевое занятие. Просто нужно понимать специфику России, и тогда можно потрясающе круто развиваться. Я с каждым годом вижу все больше примеров наших классных российских художников, которые не постарались уехать из страны, чтобы сделать что-то там, а стали развиваться здесь — и добились реально серьезных результатов.

Что касается цензуры в России, мне кажется, она была и есть всегда. Я на себе почувствовал фразу, которую написал на площади в Екатеринбурге: «Товарищ, помни, цензура не должна влиять на искусство» (В июле 2019 года в рамках фестиваля «Стенограффия» Покрас Лампас представил свою работу «Супрематический крест». На следующий день коммунальные службы частично ее уничтожили. Покрас собирался приехать и восстановить арт-объект, но против выступили православные активисты, которые сказали, что «по святыне нельзя топтаться ногами». Лампас изменил эскиз и в октябре 2019-го восстановил работу. — Forbes). Поэтому мы имеем такие же инструменты, чтобы с чем-то бороться, как у кого-то есть инструменты, чтобы ограничивать. Тут уже вопрос, кто умнее, мудрее и ловчее. Я пришел в искусство много лет назад не потому, что хотел стать популярным или решать какие-то социальные вопросы, а потому, что меня волновал вопрос культуры и того, как в будущем изменится письменность, как на нее повлияют, например, открытые границы, технологии и цифровизация нашего мира. Но элемент борьбы важен как гражданская позиция. Я все равно остаюсь гражданином России, мне многие вещи действительно важны и в политическом, и в социальном контексте. Например, последний мой социальный проект с «Лизой Алерт», который связан с пропавшими детьми.

Съесть банан: как «голодный художник» из Майами делает инсталляции с едой ради благотворительности

Творить для себя

Мы живем в очень многомерном сложном мире, и если бы все знали секрет успеха, то сейчас сидели бы на этом стуле и давали интервью. Но жизнь — она как раз очень нелинейная, поэтому важно помнить, наверно, что нужно делать какие-то вещи не для кого-то, а в первую очередь для себя. Ты — свой самый главный судья, надзиратель, вдохновитель и самый главный стержень, фундамент. И доверять себе нужно максимально. Иначе один человек дает тебе один совет, второй — другой, и все это приводит к тому, что не происходит своевременного точного решения. Важно иметь собственную четкую позицию, а это откатывает нас к тому, что нужно иметь собственную философию. Потому что, если ты понимаешь, что происходит, знаешь, что делаешь и зачем, не возникает вопросов, как это сделать. Ты ищешь способ, как это сделать, потому что ты знаешь, зачем ты к этому идешь.

Миллионные продажи: 20 самых дорогих современных художников России