У коллекции ЮниКредит Банка есть стилистические рамки — поставангард: советские художники 1920–1930-х годов, воспринявшие и развившие идеи русского авангарда, но работавшие вне тренда революционного искусства. Основа собрания — картины, купленные Международным московским банком (ММБ) в 1993–1998 годах. В 2007 году владельцем ММБ стала итальянская группа UniCredit, и пополнение коллекции продолжилось. О коллекции Forbes рассказал главный куратор коллекции ЮниКредит Банка Александр Балашов.
— Как у вас принимаются решения о приобретениях?
— Все свои предложения я выношу на рассмотрение попечительского совета. В основном это члены правления банка, среди них есть люди, увлеченные коллекционированием искусства, так что они хорошо понимают, о чем идет речь. Мы обсуждаем, насколько та или иная работа подходит под нашу концепцию. Мы давно приняли за правило не покупать очень дорогие картины, и мы не покупаем на аукционах и в галереях — за все годы только несколько раз сделали исключение. Дело не в цене как таковой. Дело в том, что вещи, уже оцененные рынком, найдут себе владельца. Мы стараемся приобретать картины, которые нуждаются в хранителях и попечителях. Мы же не просто собираем поставангард, но еще и рассказываем об этом явлении и о конкретных художниках — участвуем в выставках, организуем экспозиции в отделениях банка, издаем альбомы и так далее.
— То есть сравнительно невысокая цена — это не инвестиционный принцип?
— С самого начала, со времен ММБ, мы не относились к коллекции как к капиталовложению и продолжаем придерживаться этого мнения. Но если спустя сколько-то лет я, как куратор, вижу, что деньги потрачены не зря, мне, конечно, очень приятно. Не оттого, что угадал инвестиционный потенциал, а потому, что понял значимость картины. Наши работы Древина или Удальцовой теперь стоят по нескольку сотен тысяч евро — в десятки раз больше, чем когда покупались в середине 1990-х. Но также у нас есть вещи стоимостью около тысячи евро, и это тоже настоящее искусство.
— Труднее ли стало пополнять коллекцию в последние пять лет?
Я бы не сказал, что стало труднее. Коллекционирование — это всегда волнообразный процесс: найдешь, не найдешь, и когда, и что именно. Например, я давно искал работы Кольцовой-Бычковой. И совершенно случайно узнал: в одной семье хранится коллекция человека, который дружил с художницей и собирал ее произведения. То, что мы смогли приобрести, так называемые большие парижские гуаши, — большая находка. Работ такого уровня не осталось даже у ее наследников. Также мы фактически заново открыли Арсения Шульца — его графика 1930-х годов была найдена при разборе архивов и имущества в квартире художника, переходившей по наследству.
— Наследников трудно уговорить что-то продать?
— Когда как. Зачастую это небедные люди. Но нередко они идут навстречу, поскольку понимают, что банк может чуть больше дать художнику в смысле продления памяти, чем частный коллекционер. Усилить громкость звучания имени, вписать в большее историческое пространство, связать с другими авторами, явлениями, событиями. Иногда это очень нелегко. Например, работ Владимира Храковского, одного из первых преподавателей ВХУТЕМАСа, осталось всего 15, в основном послевоенного времени. Поскольку художника нельзя представить в развитии, то антикварам не так интересно им заниматься, хотя наследники предлагали и его работы выставлялись. Такие авторы вписываются только в определенную коллекцию. У нас есть одна картина Храковского, ждем еще несколько из реставрации, чтобы оценить, насколько они нам подойдут.
— Почему для вас важно, чтобы коллекция была публичной, размещалась на стенах офиса, а не лежала как ценность в хранилище?
— Картины живут, когда у них есть зрители. Искусство должно влиять, вступать в диалог хотя бы с ближайшим окружением — в нашем случае это сотрудники и посетители банка.