Самым необычным фильмом этой недели по праву должен считаться «Сын ХАМАС» режиссера Надава Ширмана, снятый при содействии продюсеров из Германии, США, Великобритании и Израиля. В оригинале он называется The Green Prince, т. е. «Принц мусульман». Необычно уже то, что этот фильм – документальный. Тем не менее он вышел в наш прокат (во всяком случае, московский), который обычно верен мейнстриму и строгому правилу «шаг влево, шаг вправо от мейнстрима – расстрел». Необычно и то, что при всей документальности «Сын ХАМАС» – этакий джеймсбондовский триллер. Впрочем, в документальность картины не слишком-то веришь – и это очень важная и опасная тенденция нашего времени.
О ЧЕМ ЭТО. О сыне одного из руководителей ХАМАС – радикальной палестинской партии, к которой разное отношение в различных странах мира. Одни считают ее откровенно террористической, другие осуждают лишь ее военное крыло, третьи о ней и вовсе не ведают. Скоро все забудут даже про Усаму и «Аль-Каиду». Ведь если говорить об исламском терроризме, то на повестке дня теперь ИГИЛ.
В 1990-е главный герой фильма, будучи юношей и сыном одного из лидеров ХАМАС, по глупости угодил за решетку и, чтобы избежать давления израильских органов госбезопасности, пообещал с ними сотрудничать. Когда его перевели в регулярную тюрьму и местные палестинские заправилы (у которых, понятно, был особый спрос с наследного принца ХАМАС) осведомились, предлагали ли ему израильтяне сотрудничество, он честно ответил «да». Во-первых, сотрудничество предлагают всем. Во-вторых, он не думал тогда, что это всерьез. Однако тюрьма сделала его идейным сторонником израильской идеологии, а затем и шпионом: он увидел, как садистски палестинцы расправляются со своими, которых всего лишь заподозрили в стукачестве. Так он стал самым ценным агентом израильской разведки, тем более что после тюрьмы отец, оставаясь одним из идеологов ХАМАС, сделал его своим первым помощником.
Основу фильма составляет смонтированный детективный диалог. В кадре по отдельности высказываются главный герой и его куратор из израильских спецслужб – заочный диалог перебивается документальной хроникой палестино-израильского противостояния 1990-2000-х. Противоречий в диалоге немного: два человека симпатичны друг другу, а израильтянин всегда пытался уберечь своего подопечного от неприятностей – от подстав со стороны собственных спецслужб. В частности, когда тот пытался спасти собственного отца – ради спасения даже засадил его в тюрьму.
ЧТО В ЭТОМ ХОРОШЕГО. Если верить фильму, герой-антигерой спас от смерти – при потенциальных террористически актах – сотни жизней. Тем не менее в России сочувствовать ему непросто: последние века, начиная как минимум с XIX, настроили российскую общественность против любого рода сексотов, какими бы благородными намерениями те ни прикрывались. И точно так же настроили русскую интеллигенцию против любого сотрудничества с репрессивными государственными органами. У Достоевского (скорее всего, в «Дневнике писателя») зафиксирован примечательный парадокс, актуальный для наших будней. Он с кем-то, тоже знаменитым, обсуждает гипотетическую ситуацию, будто кто-то стал свидетелем, как злоумышленники планируют взорвать через час бомбу в Зимнем дворце. «Вы бы донесли в полицию?» – спрашивает Достоевский. Собеседник Достоевского отвечает: «Нет». Достоевский говорит: «И я – нет». Поразительнее всего финальная фраза Достоевского: «И оба ужаснулись».
Фильм, напротив, о том, что доносить надо. Что вопреки идеологическим и религиозным разногласиям палестинцы (в лице шпиона) и израильтяне (в лице его куратора) могут нормально дружить. Гимн израильско-палестинскому примирению.
СТРАННОСТИ. Но не уйти от вопроса: а правда ли все это? То есть вроде бы правда: в кадре реальный палестинский предатель-шпион, пресс-релиз фильма повествует о том, как во время съемок он ходил с охраной, опасаясь мести соотечественников-радикалов. В кадре – его куратор из израильских спецслужб. Но уж больно оба похожи на актеров, хоть ты тресни. И уж больно текст, который они произносят, похож на сочиненный профессиональным сценаристом.
Виной прием, который стал моден в документальном кино. Имя ему: реконструкция. Воссоздание событий при помощи актеров, которое прикидывается документальными кадрами. В «Сыне ХАМАС» подобных реконструкций туча. Ясно, что любая демонстрация событий, даже с помощью хроники, – это трактовка. То бишь неправда. Можно навязать любую точку зрения на хронику, внедрить нужные вам выводы с помощью одного лишь монтажа. Если мы допускаем еще и реконструкцию, то обретаем ложь в кубе. Нет более эффективной лжи, чем когда частичка правды смешивается с частичкой неправды, инсценировки. Поэтому, когда я смотрю фильм «Сын ХАМАС», то не могу избавиться от ощущения, что это не документальное, как меня уверяют, а игровое кино. Что меня дурачат. Я слушаю выстроенный, тщательно смонтированный заочный диалог шпиона-палестинца и гэбиста-израильтянина и невольно произношу внутри себя станиславское «не верю». Не верю, что все это не подстроено, не сыграно, не сымитировано.
Чего далеко ходить? Один из продюсеров «Сына ХАМАС» - Саймон Чинн. Он – известен. Он – навострился получать «Оскары» за лучший полнометражный документальный фильм года. У него их два. Не за «Сына ХАМАС», нет, но, в частности, за фильм 2008-го Man on Wire (у нас он шел по ТВ и как «Человек на проволоке», и как «Канатоходец»). Я участвовал в обсуждении этого фильма на одном из российских каналов. Речь о художнике-акционисте, которого хлебом не корми – дай ему незаконно протянуть канат между самыми высокими строениями мира и по этому канату пройтись. Сидим в телестудии, трендим о фильме. Смотрим, как герой идет по канату между башнями-близнецами в момент окончания их строительства в начале 1970-х. И тут я вдруг спрашиваю: «А кто снимал-то?» Мой вопрос всех обескуражил. Все вдруг поняли, что мы смотрим не хронику, а инсценировку, реконструкцию, причем компьютерную (на момент создания «Канатоходца» башен-близнецов уже не было).
Так в чем правда, брат?
Правда, во всяком случае, в том, что считающееся хроникальным и документальным кино больше нельзя воспринимать как абсолютную истину. И прежде нельзя было. Но теперь уже точно нельзя. Беда в том, что этот полезный урок еще долго, несколько десятилетий, не усвоит та массовая аудитория, которая смотрит наше ТВ.
НАШ ВАРИАНТ РЕКЛАМНОГО СЛОГАНА. Новая, однако, документалистика. Новое министерство пропаганды.