Свежайший Иерусалим: как реконструкция памятников побеждает консерватизм

Было под Москвой, в черте Истры, удивительное место Новый Иерусалим. Первый раз оказавшись здесь, я раскрыл рот. И так его больше и не закрывал, рассказывая о Новом Иерусалиме, делясь им, как пирогом, со всеми, кого любил, уважал.

Настоящий питерец, воспитанный в насмешливом высокомерии к московским древностям, я будто прозрел в Новом Иерусалиме.

Я не разуверился, разумеется, в красоте Петербурга, но что такое все эти петергофы, павловски, гатчины по сравнению с Новым Иерусалимом?

Талантливая копиистика, вдохновенный перевод с французского или итальянского — «проект». Russia Today ХVIII–XIX веков. Олимпиада.

Совсем другое в Новом Иерусалиме: не галантное европейское «сделаем в лучшем виде, Ваше Высочество», а местами нелепое до смеха, при этом неопровержимо возвышенное, аж мурашки по коже, размышление по поводу места России в мире европейских идей и духа. И все это высказано не в утомительном трескучем споре, а в пластике архитектуры. В сущности, это единственное известное мне убедительное высказывание об особом пути России. Туда должно водить иностранцев за ответом, что такое Россия, а не в Петергоф и Царское Село.

Высший архитектурный язык — язык триумфального римского барокко освоен, сварен здесь в тесном котле православия. Веселая мощь заперта в монастырь. Суровость и ликование. Тревожный, подозрительный средневековый строй сторожевых башен и беспечное, пестрое сияние керамических карнизов и гирлянд. И ангелы. Повсюду крылатые маски ангелов. Задорных и страшноватых, как и положено в знаковой системе барокко.

Удар ХХ века отправил Новый Иерусалим в глубокий нокаут. Во время войны по нему чуть ли не проходила линия фронта. Война превратила Новый Иерусалим в спящего красавца.

Когда я впервые зашел в собор, его заалтарная часть представляла собой даже не руину, а монумент руине, фантазию в духе Пиранези. Да, Новый Иерусалим был идеальной руиной, где человек мог предаваться культурной рефлексии. Но дело не только в этом. Новый Иерусалим именно в таком расстроенном виде был идеальным местом для постижения русской истории. Здесь, а не на Красной площади можно было почувствовать себя почвенником. В некотором смысле я им стал. До тех пор, пока эту почву не выбили у меня из-под ног строительным катком.

Новому Иерусалиму долго везло в том, что он оставался без попечения. Видимо, отцы других монастырей были проворнее в переговорах с властью. Но, учитывая победоносную реставрацию триады «самодержавие, православие, народность», конец этого спящего красавца все равно был неизбежен. И однажды я увидел, как монастырь одели в леса.

Мои дети росли в окрестностях Нового Иерусалима. Теперь им пора серьезно учиться, и я возвращаюсь в Москву. Я пришел попрощаться с Новым Иерусалимом вместе со старшей дочерью. Уже на подходе к главным воротам монастыря мне напомнили время. Я увидел часы. Раньше их не было. Как не было и того, к чему они крепились, — сияющей новенькой колокольни. Внутри стен кипела новая, неузнаваемая жизнь. Все монастырские деревья исчезли. Потому что они мешали вымостить землю монастыря плиткой. На старой кирпичной стене монастырских пристроек гроздями висели рабочие. Чтобы спуститься в парк к речке Иордан, мы покинули монастырь и прошли вдоль крепостной стены. Верхний край ее был увит колючей проволокой, чтобы народ-богоносец не покушался на стройматериалы, сваленные по периметру монастыря.

Появлением и изумительным именем своим монастырь обязан патриарху Никону. Он говорил примерно то же, что сегодня льется из всех пропагандистских щелей РФ: Запад безвозвратно испортился, предал, сторговал ценности христианской цивилизации, проиграв неверным две священные столицы Иерусалим и Константинополь. Россия будет хранительницей этих ценностей. И потому отныне Новый Иерусалим стоит на Земле Русской.

Тут не место рассуждать о том, чем отличаются две концепции отношения к памятникам истории: консервация, повсеместно принятая в Европе, и реконструкция в духе незабвенного Ю.  М. Лужкова — чтобы было как раньше, только еще лучше. Если вкратце, то консервация памятников основана на почитании истории, признании ее необратимости. Радикальная реконструкция превращает историю в сказку про белого бычка, аттракцион для взрослых с сознанием детей. Реконструкция не верит в историю, насмехается над ней. В этом, собственно, и состоит отличие эксцентричного Никона с его идеологическим проектом Царства Христова под Москвой от тех, кто ему в ХХI веке подражает.

Никон верил в Россию. Сегодняшние — ни разу.

Современная идея России как спасительницы европейской цивилизации — фейк. Как и новейший, густо отштукатуренный Новый Иерусалим. Государственный русский консерватизм — это бизнес. Короткие и эффективные деньги, ничего личного. Поэтому у него нет будущего. А в Новый Иерусалим я больше ни ногой.