Ровно 60 лет назад, 5 марта 1946 года, Уинстон Черчилль, в ту пору уже бывший премьер-министр Великобритании, произнес в американском Фултоне речь, которую считают объявлением холодной войны. Черчилль назвал идеологический раздел Европы «железным занавесом» и призвал сплотиться для противостояния коммунистической угрозе.
Общеизвестно, что именно военно-политическое противостояние эпохи холодной войны разрушило советскую экономику. Однако механизм краха, кажется, до сих пор по-настоящему не осознан даже специалистами, а бытующие представления о «непомерном бремени» военных расходов не вполне соответствуют действительности. Между тем истинное понимание того, что представляла собой структурная милитаризация народного хозяйства СССР, помогает понять и проблемы, с которыми Россия столкнулась уже в постсоветское время.
Спор о том, сколько Советский Союз тратил на военные нужды, пережил холодную войну и продолжается до сих пор. В Соединенных Штатах, например, он периодически перерастает в ожесточенную полемику между ЦРУ и Пентагоном. Эти ведомства обвиняли друг друга то в завышении, то в занижении военных расходов СССР. Масла в огонь дискуссий подливали и различные наши руководители. Так, Михаил Горбачев еще в бытность президентом в апреле 1990 года назвал цифру 20% ВНП, а последний начальник советского Генштаба генерал Владимир Лобов утверждал, что военные расходы превышают треть ВНП. В то же время такой видный деятель советского военно-промышленного комплекса, как Юрий Маслюков, указывал, что ВПК потреблял не более 7% ресурсов страны, а военный бюджет в 1960–1980-х годах едва превышал 2% ВНП.
Эти споры не учитывали главного, в чем состояла суть структурной милитаризации советской экономики, — гигантских мобилизационных резервов. Между тем роковой для Советского Союза оказалась именно система обязательной мобилизационной подготовки.
За месяц до знаменитого выступления Черчилля, 9 февраля 1946 года, свою «фултонскую речь», определившую развитие экономики СССР, произнес Сталин. Он призвал неуклонно наращивать производство сырья, топлива, металла. «Только при этом условии, — говорил «отец народов», — наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей». Что имел в виду Сталин? По опыту минувшей войны он знал, что производство оружия сдерживается прежде всего состоянием «базовых» отраслей. Их быстрый рост должен был не обеспечить гражданские потребности, а составить стратегический резерв, который можно в любой момент перенаправить на военные нужды. Черчилль, осуществлявший в годы войны аналогичный перевод экономики на мобилизационные рельсы, скорее всего легко «расшифровал» планы Сталина, что и подвигло его на жесткую речь в Фултоне.
Именно благодаря способности быстро создать подобный резерв и переориентировать все производство на оборонные рельсы СССР победил гитлеровскую Германию. Последняя, рассчитывая на блицкриг, такой способностью не обладала, хотя и превосходила нас в технологиях. Готовясь к новому конфликту, теперь уже с недавним американским союзником, Сталин имел в виду аналогичное противостояние, исходя из того, что система мобилизационной экономики существует и в Великобритании, и в Соединенных Штатах.
Действительно, после войны США, как и СССР, вернулись к довоенной системе мобподготовки. Однако продержалась она лишь до начала 1960-х годов. Если советская политико-экономическая система, предназначенная для существования в условиях автаркии, позволяла поддерживать такую модель, то рыночная экономика оказалась на это неспособна. Америка, вынужденная тащить мобилизационное бремя, стала проигрывать в конкурентной борьбе Японии и Германии (поднявшимся, кстати, за счет американской же помощи). К тому же само военное производство все время усложнялось и требовало создания уже специализированных, а не универсальных мощностей.
Началось сокращение обязательных мобрезервов, затем США вовсе отказались от мобилизационной системы, пересмотрев сценарий потенциальной войны, — ставка была сделана на ядерное оружие (а в 1980-е годы — на высокотехнологичные обычные вооружения). Тут-то и произошло взаимное «недопонимание». Американская разведка «просмотрела», что СССР сохранил всю структуру мобилизационной модели в полном объеме, продолжая безудержно наращивать резервы. А советские стратеги «не заметили», что Пентагон от нее вовсе отказался. В результате получилось, что Соединенные Штаты недооценивали глубину советской милитаризации, а Советский Союз переоценивал уровень американской. ГРУ, например, считало, что американский ВПК способен после мобилизации произвести 50 000–70 000 танков в год, соответственно, советский мобилизационный резерв все время увеличивался для поддержания паритета.
Основной целью советской системы мобилизационной подготовки было максимально возможное накопление материальных ресурсов на случай мировой войны. К чему приводило сохранение и укрепление мобилизационной модели?
Во-первых, наличие огромных омертвленных резервов в виде запасов продовольствия, медикаментов, топлива, металлов, лесоматериалов, оборудования, железнодорожных рельсов, подвижного состава и т. д. Эти запасы были выведены из экономического оборота, они не превращались в потребительскую продукцию. Они хранились на нескольких тысячах специальных складов, рассредоточенных по всей территории СССР и находившихся под жестким контролем Госкомрезерва. Вторым способом накопления резервов для войны было создание собственно мобилизационных запасов (сырья, оборудования, комплектующих), предназначенных для быстрого производства конкретных образцов вооружения в случае мобилизации. Хранились они, как правило, на тех же предприятиях, на которых планировалось развернуть производство той или иной системы оружия в случае войны.
Во-вторых, постоянное поддержание в работе избыточных мощностей, потому что на случай конфликта мощности должны быть «теплыми». В реальности это означало непрерывное производство ненужной, невостребованной продукции, которая зачастую чуть ли не сразу уходила в переплавку и вновь поступала на предприятия в качестве сырья.
Советская экономика рухнула не из-за перепроизводства оружия — собственно ВПК поглощал не более 15% всех ресурсов, — а из-за немыслимого перепроизводства в сырьевых и базовых отраслях. В этом смысле кризис советской экономики был аналогичен американскому краху 1929 года, к которому тоже привело масштабное перепроизводство. При этом оценить, какая доля валового продукта уходила на «войну», практически невозможно — к ней, по сути, готовилось все народное хозяйство.
Мобилизационная система предопределила и чудовищную деформацию экономики постсоветской. Случилась она вследствие того, что архитекторы рыночных реформ мобилизационную особенность совершенно не приняли во внимание. Егор Гайдар был убежден, что ключом к трансформации является резкое сокращение военных расходов. Что и было сделано в 1992 году — сразу на 67%. При этом реформаторы, отчасти по причине непонимания экономической структуры, отчасти из желания «бросить кость» недовольным генералам, вовсе не тронули мобилизационные резервы.
Легко догадаться, что произошло дальше, когда после либерализации внешней торговли правительством Гайдара стало возможным законно продавать по ценам мирового рынка сырье — накопленное или купленное по ценам внутреннего рынка. Нурсултан Назарбаев на 4-м Съезде народных депутатов еще в декабре 1990 года жаловался, что Министерство внешних сношений закупает в Казахстане медь по 1500 рублей за тонну, а продает за границу по $3500, хромовую руду покупает по 27 рублей за тонну, а экспортирует по $150. После внешнеторговой либерализации эта схема перекочевала в частный сектор. Благодаря роспуску ВПК и КПСС руководство «оборонки» на местах получило полное и бесконтрольное право распоряжаться своими неликвидами, квотами на получение стратегического сырья для выполнения госзаказа и т. д. На мировой рынок хлынули сталинские мобрезервы. Например, уже в 1991 году один авиазавод, который занимался сборкой боевых самолетов Су-25, продал на Запад свои алюминиевые квоты. Экспорт черных металлов из России вырос в течение 1991–1996 годов в шесть раз, в то время как производство сократилось почти вдвое. Цена на алюминий на Лондонской бирже металлов упала с 1988-го по 1991-й больше чем в четыре раза.
Была ли возможность по-иному выйти из мобилизационной ловушки? Да, была, и об этом свидетельствует послевоенный опыт тех же Соединенных Штатов. Ведь именно Вторая мировая война, а вовсе не «Новый курс» президента Франклина Делано Рузвельта в 1930-е годы, создала условия для американского экономического чуда.
Секрет заключается в том, что практически всю стоимость войны (а в разгар ее США тратили на военные расходы до 45% ВНП) Соединенным Штатам удалось оплатить за счет экономического роста. Он же, в свою очередь, стал возможен прежде всего благодаря гигантскому увеличению государственных закупок товаров и услуг и развитию новых технологий.
Само по себе изготовление вооружений есть расточительство, ведь продукция выпадает из естественного цикла воспроизводства. Но военную промышленность США в те годы можно сравнить с огромной исследовательской лабораторией. Все, что она производила, с экономической точки зрения никому не было нужно. Но потери с лихвой возмещались полученными новыми знаниями, каскадом новых изобретений и технологий. Фактически в этот период США надстроили над депрессивной экономикой 1930-х годов совершенно новую экономику на базе новейших технологий.
При этом учетная ставка Федеральной резервной системы США оставалась стабильной на уровне 1% в год (впервые она была чуть-чуть повышена в 1948 году), сохранялась низкая инфляция, так что сбережения населения и прибыли промышленников достигли к концу войны внушительных размеров. Ведь тратить деньги было некуда — жилье не строилось, гражданское производство практически было прекращено, действовали ограничения на приобретение товаров, заморожен фондовый рынок. Именно этот накопленный в годы войны неудовлетворенный спрос населения и промышленности позволил затем провести радикальную конверсию в течение полутора-двух лет.
Еще один урок «рузвельтономики» заключается в следующем: бурный рост в годы войны стал возможен еще и потому, что США в тот период были самодостаточны. Находясь, по сути, в экономической изоляции от остального мира, они могли не беспокоиться о поддержании своей конкурентоспособности на мировых рынках. Вашингтону не надо было думать о поддержании курса своей валюты (доллар был неконвертируем), бегстве капитала за рубеж (это было физически невозможно) или неблагоприятной реакции международных финансовых институтов (их просто еще не существовало).
СССР в 1991 году находился в столь же выгодном положении, как и США в 1945-м. Советский ВПК представлял собой пирамиду. В ее основании лежали, как их называл академик Юрий Яременко, «низкокачественные ресурсы» — сырье (уголь, сталь, алюминий и т. д.) и неквалифицированная рабочая сила. На вершине — продвинутые технологии, то есть «высококачественные ресурсы». Военно-промышленный комплекс представлял собой хорошо отлаженную машину по преобразованию низкокачественных ресурсов в высококачественные, но направленные исключительно на военные нужды.
Те самые мобилизационные резервы и особенно мощности в сырьевых отраслях промышленности следовало использовать для построения новой гражданской промышленности, опираясь как на централизованное использование сырьевых ресурсов, так и на огромный неудовлетворенный спрос населения. Ведь на руках у советских граждан к концу 1980-х, как и у американцев к окончанию войны, были аккумулированы крупные средства, а чуть ли не все товары были в дефиците. Американские специалисты по мобилизации, такие, например, как Роберт Нейтон, занимавшийся подобной перестройкой в США и Южной Корее, утверждали, что СССР находился в удивительно благоприятной ситуации.
Чтобы перенаправить ресурсы ВПК и мобрезерва на «гражданку», требовалось сделать одну вещь: установить на определенное время мораторий на производство военной техники и на экспорт вооружений. Тогда внутренний спрос дал бы первоначальный импульс к развитию и становлению нового типа производства, которое на первом этапе следовало поддержать протекционистскими мерами, лишь затем постепенно открывая рынок для импорта.
На деле произошло обратное. Рынок открыли сразу, госфинансирование резко сократили, оборонка выжила за счет экспорта оружия, проедая наработанное еще в советские годы. Зато иностранные военные заказы позволили не заниматься реальной конверсией. Пирамида же, брошенная в открытую экономику, рухнула, в результате чего конкурентоспособными оказались только «низкокачественные» ресурсы, то есть сырье.
Как ни странно это может показаться, задача структурной демилитаризации российской экономики не решена и сегодня. Несмотря на все экономические катаклизмы 1990-х, система мобилизационной подготовки так и не отменена. Сергей Недорослев, основатель группы «Каскол», в которую входит нижегородский авиастроительный завод «Сокол», как-то жаловался, что из 612 000 кв. м производственных мощностей на этом предприятии он имеет право использовать только 50 000, остальное отведено под мобилизацию. При этом на собственнике лежит ответственность за поддержание этих «мертвых» мощностей. И таких предприятий по-прежнему очень много.
Здесь тоже необходимо обратиться к американскому опыту. Суть демилитаризации экономики состоит не в разрушении ВПК, а в жестком отделении военных подразделений от гражданских, пусть даже в рамках одной компании и одного предприятия. В России это удалось сделать, например, Кахе Бендукидзе, который в свое время выделил производство танков на «Уралмаше» в отдельное подразделение и передал его государству, избавив тем самым все предприятие от мобилизационного бремени. Именно государство должно, как это и было в свое время в Америке, взять на себя ответственность за освобождение экономических субъектов от мобилизационной повинности, превратить ее из обузы и тормоза развития в отдельную компактную отрасль, которая сама по себе способна генерировать прогресс.
И чем скорее и решительнее будет пройден этот этап, тем быстрее Россия сможет окончательно перейти к свободной и на этот раз реальной рыночной экономике. При этом не исключено, что ввиду всепроникающей коррупции и почти тотального засилья чиновничества России понадобятся и самые радикальные методы экономического либерализма, столь незаслуженно скомпрометированного в 1990-е годы.
Автор — член Совета по внешней и оборонной политике, в начале 1990-х — заместитель председателя Государственного комитета обороны РФ